***
Я никогда не понимал, на что уходит день у тех, кому в театре положено все хорошо организовывать. Наверное, на то, на что уходит время у режиссеров, которые не умеют работать. И те, и другие тратят огромное количество энергии, но в результате получается ерунда. В кабинетах на столах я всегда вижу огромное количество бумаг. Все время кто-то к кому-то бегает что-то подписать. У заведующего постановочной частью есть помощник, а еще есть главный машинист сцены и просто машинисты, а потом уже идут рабочие сцены. У директора есть заместитель и два администратора.
Есть в театре завхоз, главный инженер и еще много каких-то людей, которых я знаю только в лицо, но не знаю, чем они занимаются. Между тем гвоздь почти всегда торчит, а задник чуть-чуть косит. Все, без исключения все, приводится брать на себя. В невероятно короткий срок вводишь актера, он выучивает уйму текста, вызубривает сотню мизансцен, но рубашку ему не успевают погладить.
Главное при этом — не потерять оптимизма, не стать злым. Занимаешься психотерапией. Мягко успокаиваешь актеров, мягко успокаиваешь себя. Пытаешься создать какой-то климат, при котором приятно работать. Удается? Да, в общем, удается. Хорошая организация дела тоже входит в твои обязанности, но все не успеваешь.
***
Если ты не деспотичен, тебе просто не справиться с театральным производством. В юности я плакал, зарываясь в подушку, когда чувствовал, как перерождаюсь из нормального, слабого человека в деспотического. Теперь я уже привык к тому, что это качество — существенная часть профессии. Не думаю, чтобы XXI век вернул режиссера к «нормальной слабости». Между прочим, эта сила убивает поэтичность. Она часто переходит лишь в способность все умело, быстро и хорошо организовывать.
Я несколько раз уже писал о Хемингуэе, но я его люблю настолько, что когда начинаю его снова перечитывать, то опять хочу что-то написать. Я перечитываю его часто. Особенно, когда не очень хорошее настроение. Нехорошее настроение бывает и по причинам серьезным, и из-за ерунды. Вдруг находит вялость, и нет сил ее преодолеть. Нет сил обрадоваться, даже если в этот момент есть чему обрадоваться. Самое верное в этот момент — взять Хемингуэя. Он тотчас пристыдит тебя за упадок сил. Хотя сам, кажется, и погиб от этого упадка. Но это было потом.
И еще он все время подсказывает много профессиональных секретов. У него можно научиться тому, как играть на сцене и как ставить спектакли. Потому что он весь построен на живой мысли и на импровизации.
Я знаю, что многие не любят Хемингуэя. Они думают, что то, как он пишет, есть просто «манера». Как их убедить? Не надо их убеждать. Каждый любит то, что любит.
***
Когда человек влюблен и идет на свидание, а потом возвращается домой и видит, что пуговица на его пиджаке была не так застегнута, — он впадает в отчаяние. Ему кажется, что эта пуговица могла решить все. Что он на этот раз упал в чьих-то глазах из-за этой пуговицы. Люди, уже давно не влюблявшиеся, забыли, вероятно, это состояние и то, какими они были в свое время. Глупыми, но при этом какими были замечательными и наивными. Когда человек влюблен, он вспоминает свою неудачную улыбку в решающий момент и ругает себя потом за эту улыбку, как будто от нее что-то могло зависеть.
Отправляясь на свидание, мы поглядываем на себя в зеркало, чтобы все было как надо. В нас нет никакой самоуверенности, даже если мы знаем, что нас любят. Ведь все может измениться каждую минуту, только от этого ячменя на глазу или оттого, что надел не ту рубашку.
Актерская профессия вся построена именно на этой щепетильности. Актер на сцене все время как на свидании. Если, конечно, это не тот актер, который уже давно махнул рукой на себя и на публику. Тот же, кто не махнул, может расстроиться от любого пустяка, от мелочи, которая никому и заметна-то не бывает. То он чувствовал себя почему-то слишком тяжелым, то слишком легким, то показалось ему, что он в каком-то месте был не обаятельным — сплошь поводы для расстройства.
И я уважаю актеров, которые расстраиваются из-за пустяков.
***
Существует ли театр, где:
— актриса не скандалила бы с костюмершей, а костюмы были приготовлены в срок;
— где дырку в заднике зашивали бы без дополнительной просьбы;
— где не ругали бы автора, как только он выйдет за дверь, а он бы, в свою очередь, не шептал бы на ухо режиссеру о том, что ему
ненавистен такой-то актер;
— где не было бы злых глаз у тех, кто в новом спектакле не занят, и дружба и художественное взаимопонимание продолжались бы вне зависимости от того, участвует актер в данной работе или нет;
— где режиссер умел бы хорошо проводить репетицию и являлся бы для всех примером;
— где актеры приходили бы на репетицию не на 10 минут позже, а на 10 минут раньше;
— где понимали бы, что спектакль — это тонкая музыка, а не бренчанье на рояле;
— где знали бы, что такие понятия, как новое и старое — понятия относительные и меняются беспрерывно;
— где не удовлетворялись бы своим чисто внешним положением в искусстве;
— где не играли бы на публику;
— где не судили бы об успехе спектакля в зависимости от громкости смеха публики и количества аплодисментов;
— где было бы уютно в репетиционных помещениях;
— где актеры бы физически разминались перед началом работы и не выглядели бы заспанными или чем-то посторонним расстроенными уже с утра;
— где в постановочной части не говорили бы «нет» прежде, чем что-то обдумать;
— где на собраниях разговаривали бы на творческие темы;
— где в стенной газете не писали бы только о незанятости, а писали о чем-либо другом;
— где не сообщали бы о своей болезни за 15 минут до начала репетиции;
— где бы чувствовали цельность спектакля и заботились о том, чтобы эта цельность сохранялась;
— где бы презирали свои штампы;
— где бы не сидели на репетициях с напускным равнодушием, дабы не показаться слишком зависимыми;
— где бы в кулуарах не повышали друг на друга голоса;
— где бы подготавливали самостоятельные интересные художественные программы, вместо того чтобы зарабатывать деньги на старом избитом концертном репертуаре;
— где бы хорошо понимали, что такое пошлость, и умели бы ее избегать;
— где бы любили искусство, а не себя в искусстве, как когда-то сказал чудак Станиславский.
Конечно, такой театр есть. Только где он? И как туда проехать?
Эфрос А. Из записных книжек // Театральная жизнь. 1987. №18.