(Из интервью 1977 года, беседует Лев Сидоровский)

— Алиса Бруновна, хотя вы прежде всего актриса театральная, на этот раз давайте начнем разговор все-таки с кино. Потому что, по мнению очень многих театральных зрителей, вам недавно наконец-то повезло и в кинематографе: актриса Фрейндлих получила на экране роль, в которой ей было что делать! Вы согласны с таким мнением о вашей работе в «Служебном романе»?

— Тут, наверное, надо разделить удовлетворение самим процессом работы над фильмом и результатом.

Естественно, то, что мне впервые была доверена большая серьезная роль на хорошей киностудии, у режиссера, которого я очень ценю, — конечно, все это очень приятно.

Роль Калугиной была интересна мне прежде всего потому, что заключает в себе некоторое превращение, метаморфозу, это я вообще ценю в любых ролях и на экране, и в театре. Так что с творческой стороны работа в «Служебном романе» бесконечно удовлетворяла. Что же касается конечного результата — судить не мне. Во всяком случае, писем от зрителей сейчас получаю много, пожалуй, ни одна моя прежняя работа не имела такого количества откликов, такой волны зрительских симпатий. Конечно, это приятно, ведь театр подобной популярности актеру не обеспечивает.

— Снявшись в кино, актеры часто утверждают, что смотреть им на себя на экране не очень-то приятно, что, если б было возможно, все сыграли бы совсем иначе. А с каким чувством смотрели на сей раз на себя, экранную, вы?

— Изобразительно я от себя отнюдь не в восторге, и тут нет никакого кокетства. С каким чувством смотрела на себя «экранную»? В первых трех четвертях картины, до волшебного «превращения» моей героини, воспринимала себя довольно мучительно, хотя и этот мой облик мне тоже хорошо знаком: когда утром смотрюсь в зеркало, то вижу обычно то, что у актеров называется «не побывала в проявителе», и удовольствия от этого, естественно, испытываю мало.

Теперь по поводу сетования актеров насчет того, что «можно было бы сыграть иначе...». Конечно, чувство легкой досады оттого, что уже ничего не изменить, присутствует и у меня. Потому что театральная работа — подвижная, она всегда может допустить какие-то изменения, и чисто человеческий жизненный опыт актера, который проявляется с годами, вносит в роль, в спектакль какие-то коррективы. Так что до известной поры спектакль — материал гибкий. В кино же, увы, ничего не поделаешь: что сыграно, то сыграно, и поэтому чувство досады, повторяю, существует. <...>

— Особую краску во многие ваши работы вносит песня. Песня в роли — это случайность или то, что вам тоже очень нужно?

— Я с детства обожаю петь, всю жизнь любила музыку, которую вообще считаю высочайшим из всех искусств. Поэтому пристрастие нашего театра к музыкальным спектаклям мне очень дорого, и я не понимаю случающейся еще иногда ругательной тенденции в адрес мюзиклов. Ведь если музыка в спектакле — не «просто так», не для развлечения, а для наивысшего выражения мысли и эмоций, то это очень полезно и хорошо.

— Вам никогда не хотелось выступить с песнями на эстраде?

— Всякого рода дилетантизм — вещь опасная.

— Позвольте, разве вы в песне дилетантка?

— Конечно. Даже в кино считаю себя дилетанткой. Потому что не может быть у человека нескольких страстей. Страсть должна быть только одна, а остальные — так, около... И если у меня есть страсть — театр (а я уже поняла, что это основная и единственная моя страсть), то все остальное составляет просто дополнительные интересы, любопытство, и только в той мере, в какой это так или иначе переплетается с театром. Поэтому и в кино не перестаю быть театральной актрисой, и меня мучает, мне очень мешает, что не могу выстроить роль из-за непоследовательности съемок.
Если же когда-нибудь затеяла бы петь на эстраде, то, наверное, и в это тоже внесла бы театр. Вот Алла Пугачева мне кажется в пении образцом именно актрисы: каждая песня у нее — это маленькая пьеска, маленькая роль. Зато могу услышать, например, двенадцать песен в исполнении Софии Ротару, и ни одна не будет отличаться от другой... <...>

(Из интервью 1986 года, беседует Б. Шварц)

— Я на телевидении почти не работаю. Слишком тороплива электронная муза. Мне, во всяком случае, никогда не удавалось всерьез поработать на телевидении. Всегда бегом — между репетицией и спектаклем. Сама организация съемочного процесса не позволяет сосредоточиться на творческих задачах. Но делаются телефильмы и на совсем другом уровне. С огромным интересом смотрю все телефильмы Марка Захарова. Мне кажется, это замечательные работы. Не очень стыдно было за себя в телефильме Александра Прошкина «Опасный возраст».

— Что вам интересно на телевидении?

— Живые, яркие, неординарные люди. Тот огромный мир, который они несут с собой, когда их общение со зрителем искренне, правдиво и разговор идет о вещах сущностных, общезначимых, небезразличных ни тем, кто говорит, ни тем, кто смотрит. Мне кажется, ничто не может быть интересней, увлекательней возможности следить за процессом рождения мысли и слова, когда они действительно рождаются на ваших глазах, когда они передают сиюминутное волнение говорящего, когда можно заглянуть не только в глаза, — в душу интересному человеку. В таких передачах телевидение полнее всего обнаруживает свою самобытность, свою природу. В живом, сегодняшнем, честном общении людей, в высшей правде жизни, которую оно способно сделать общей.

Из книги: Калмановский Е. Алиса Фрейндлих – Л. Искусство. 1989.