Черный фон
В фонограмме — шум улицы, рынка, смешанная диалектная, просторечная, кавказско-молдавская звуковая каша. Шуршание многих подошв.
Выделяется скороговорка наперсточника.
Голос Петра. ...кручу-верчу, обмануть хочу, подходите лохи — мои дела плохи... Четвертак мнется, трется — все равно менять придется, шарик вертится, катается — мне, тебе, сам себе улыбается... Когда надо — туда идет, надо — сюда идет, богатым будет, кто его найдет. Раз поймаешь — всю неделю гуляешь, два поймаешь — вся жизнь перевернется, а третий угадаешь — умирать не придется...
Рынок. Площадка у входа. Натура. День.
Из расфокуса
Мельтешат по картонке яркие стаканчики. Изредка проглядывает из-под них шарик.
Звук останавливающейся рядом машины. Наперсточник продолжает свое дело.
Звук еще одной подъехавшей машины, несколько подальше.
Тревожные интонации прорезаются в бухтящих наверху неразборчивых голосах.
Один отчетливый голос, сильно севший, но почти фальцет — явный код, обращенный к наперсточнику.
Голос сверху. Tы не серей, дядя, — вагончик то — опа, поехал у нас...
Замерли руки, замерли стаканчики.
Неожиданно притихли голоса сверху.
Одновременно с тем — резко начинает размыкаться круг. По ногам видно, что между несколькими присутствующими вокруг игрока мужчинами завязывается драка. Круг размыкается еще шире, и мы впервые видим Петра Апреля.
Он как раз бросил стаканчики и поднимается.
Но тяжелая рука опускается ему на плечо, и сверху обращается к нему низкий внушительный голос.
Голос сверху. Ты подожди уходить, давай уж сыграем... Вот этот — открой...
Петр открывает. Под стаканчиком пустота.
Петр поднимает лицо. Он отнюдь не улыбается и не торжествует. В глазах его — только напряженное ожидание. Высокий Мужчина в черном костюме навис над ним и смотрит тяжелым взглядом, не обещающим ничего хорошего.
Звук очень резко тормозящей еще одной машины, возгласы вдалеке, хлопают дверцы — ярмарочные шумы постепенно переходят в гудение растревоженного улья... Вокруг — уже активно дергаются спины, плечи, руки, прорываются хрипы и крики — началась серьезная драка. Все толкаются. Ничего не понятно.
В суете Неприятный Высокий Мужчина странным образом отлетает.
Туг же раздается первый выстрел, за ним — как по команде начинается активная пальба.
Петр врезается в возбужденную толпу зевак, одновременно с ним откатывающуюся в ответ на выстрелы в проем между торговыми рядами, его пытаются остановить, он вырывается.
В фонограмме — беспорядочная стрельба, грохот, крики, визг тормозов.
Рапид
Петр тонет в толпе. Глухой грохот — толпа отшатывается назад. Лишь брошенный Петром шарик подпрыгивает по заплеванным бетонным плитам.
Уход в ЗТМ.
Титр: Производители.
Одновременно с ним возникает приближающийся звук милицейской сирены.
Площадка с контейнерами около рынка. Натура. День
Стрельба, крики, команды в мегафон, невнятный грохот. Петр мечется по лабиринту контейнеров. Проходы узкие и грязные. Размеры лабиринта непонятны, но явно велики.
В проходах между контейнерами, пробитых ярким солнечным светом, он видит пробегающих в разные стороны людей — чеченца с двумя пистолетами, двух парней в кожаных куртках, рыночную торговку в неудобных шлепанцах, прижимающую к груди пухлую сумку, милиционера в бронежилете и с автоматом, просто какие-то невнятные фигуры.
Внезапно проход кончается. Рядом — железная дверь стационарного складского помещения. Перед ней смыкаются два прохода.
Из одного прибегает Петр.
Из второго — одновременно с ним — его Друг.
В руках у Друга пистолет. Едва появившись, он кидает взгляд на Петра, оборачивается назад, тут же несколько раз стреляет, тут же получает автоматную очередь, падает в том же проходе, роняет пистолет к ногам Петра.
Петр делает импульсивное движение, но над телом проходит еще одна очередь.
Друг поворачивается, стонет, приваливается спиной к железной стене.
Друг. Увидишь Натаху — скажи, зря она... Не со зла ведь...
Взгляд его стекленеет.
Петр подбирает пистолет, кидается в дверь складского помещения, исчезает в темноте.
ЗТМ.
Титр: Название картины.
Первая квартира. Интерьер. Ночь
Уютная кухня обычной московской квартиры. Большая, со старой, но удобной мебелью. Беспорядок разномастных красивых предметов.
Комфорт.
Нешумная вечеринка, скорее, просто пьянка людей то ли молодящихся, то ли взрослеющих.
Опеределить число находящихся в квартире людей невозможно — все время проскальзывают и проскакивают все новые и новые.
Откуда-то из комнат доносится музыка — в меру современная, в меру депрессивная, в меру интеллектуальная. На кухне четверо. Трое мужчин и девушка, сильно клюющая носом. В процессе эпизода она заснет на плече у Третьего.
Пьют красное вино. Недорогое, но не портвейн.
Идет напряженная беседа о положении вещей.
Первый. Слушай, хочешь представлять свою судьбу дорогой — представляй... Только про прямую не рассказывай — мир же круглый...
Он медленно поднимается в кресле, принимая позу более удобную для рассказывания истории — до этого он сидел, расслабленно развалясь. Смотрит в упор на Второго, сидящего vis a-vis него на полу, привалившись спиной к стене. Внезапно Первый резко взмахивает руками, образуя то ли сферу, то ли экран для будущей истории.
Первый. Вот смотри — Север, дикий холод, условия — полные, пурга, метель, сияние, всякие там котики, моржи, вахта три месяца, дальняя точка, сидят десять человек, водолазы. Еще советские годы — хрен знает какое задание, никому в жопу не нужное, но надо хоть какую-то деятельность изображать — нельзя же просто три месяца убираться спиртом с утра до вечера... И вот они едут на такое задание, спускают водолаза, просто для порядка. Но порядка у них уже никакого, поэтому кто-то там не туда рулит, прибивает к этому их водолазному катеру какой-то маленький айсберг — льдину, проще говоря — и этой льдиной этому водолазу одним махом об борт перебивает шланг... Ну а это — сразу труба, понятно... Все снимают шапки, сидят в таком тупняке, смотрят друг на друга — работа рискованная, но все-таки — не война ведь... И в этом осоловении прутся на свою базу — там, в той же бухте... И что делают? Правильно — садятся пить... Уже не по-черному, а по-мертвому... И пьют — нормально, по-русски... Как и положено — девять дней... И уже к восьмому дню все находятся в полном празднике... А большинство — уже просто в делирии... И боцман, такой самый крепкий, которого ничем не возьмешь, потому что он просто матом все проблемы может так покрыть, что их уже не видно, — он поднимается с усилием, разливает всем по полстакана и говорит — давайте, надо помянуть... Все засаживают, из последних сил уже, стаканы бьют об грязный пол, смотрят друг на друга с тоской... И открывается дверь... А они там одни... девять человек. И все в сборе, за столом... Понятная тема, да? Все костенеют. И входит он — этот их друг... Весь белый, шатается, глаза ничего не видят, но из них идет сияние голубоватое... И пурга, дикая... Ну понятно, трое падают, трое обсираются, один кончает... А боцман спокойно борется за живучесть — берет пожарный багор, подходит к призраку и всаживает ему в голову по самую ручку. Тот падает, боцман закрывает дверь, припирает ломом и разливает еще по одной.
Понятно, что через какое-то время прилетает вертолет со спасательной командой — экспедиция не работает, отчетов не шлет, сигналов не подает, ничего не понятно. Ну там все дела, мужчин как-то приводят в себя, начинают разбираться.
И выясняется — по следам и по всему — такая история — против всех законов — человек сумел перевязать узлом остаток шланга, на одном дыхании отстегнуть эти свои ботинки пудовые, подняться наверх, сорвать этот свой шлем и вылезти на льдину, чтобы посмотреть вслед уходящему этому ведру своему. Где все на корме, но никто на место его гибели не хочет смотреть больше. А кричать уже не может. Дальше он несколько дней дрейфует на льдине в этой крохотной бухте, его прибивает к берегу, дикая пурга, отморожения, галлюцинации... Но человек ползет несколько дней, из последних сил — полкилометра по сопкам, через пургу, засыпает, считает, что умер, находит новые силы, снова ползет... И наконец доползает до крыльца этой самой... вахтовки... А он же младший офицер — он находит силы встать для последнего шага и, дернув дверь, решительно входит — все в порядке — свои, тепло, спирт... Все, выжил...
С выразительной гримасой Первый откидывается в кресле, прихватив по дороге стакан с вином.
Все молчат. Третий снимает со своего плеча заснувшую девушку, пристраивает ее в угол, привстает, наливает себе еще вина.
Третий. Так, конечно, уже помянули... Нельзя было на этом свете оставлять... Только хуже бы было...
Он поднимает свой бокал.
Второй. Мне боцман понравился... Человек четкого понимания... И твердой решимости действовать... Понятно, что ему и вершить волю Божию... Первый (мрачно). Ну да, Богу Богово...
Тоже выпивает.
Третий. Но это не поймешь... Вот, в алаверды... или в пандан, если угодно, — у меня приятель, детский реаниматолог, тоже в запой не в запой, но в тоску... После института сразу, лет восемь назад, ездил в какой-то там... Мелитополь, допустим, или Калугу — какой-то наркоз давать или чего-то там еще делать, хрен знает, ну короче — молодой московский доктор, маленький городок, местная больница хилая, командировка, местная молодая терапевт, все дела, он уже все сделал, сидит просто наблюдает этого своего ребенка, делать нечего, терапевт благосклонна или неблагосклонна, какая хрен разница? Он тусуется там вместе с ней по этой больничке — и, натурально, чуть ли не из мусорного ведра на родильном отделении слышит какой-то хилый писк. Он напрягается: «Что такое?» Ему говорят: «Ну это там у нас нежизнеспособный плод». Ну есть такое понятие — в общем, все ясно, да? И доктор — с пафосом, с азартом, под нежным молодой терапевтички — два часа борется, пускает пену, показывает себя — и возвращает нежизнеспособному жизнь. Потом смотрит, что он вроде какой-то не такой... Но — какая разница? Он же врач, он педиатр-реаниматолог, он побеждает смерть...
Третий прерывается — это Четвертый, появившийся в дверном проеме, протягивает ему стакан. Третий наливает ему вина и продолжает.
Третий. И в этом году уже — он снова попадает в этот город... Там уже прогресс, есть своя реанимация, все нормально, но и он поднялся по... профессиональному уровню... И кого-то опять консультирует... И та же молодая терапевт, ныне мать двоих детей, один из которых — возможно, его, также после консультации — отводит его в какой-то самый закоулок этой больницы и говорит: «Иди, посмотри на дело рук своих». А там сидит такое... (Он выразительно показывает.) Короче, мне хватило из этого описания, что он там весь был шерстью обросший...
Второй (резко поднимаясь). Все, хватит... Хватит... Хватит грузить... Пожалуйста...
Он улыбается, но несколько ошарашенно.
Четвертый. Правильно-правильно... Надо ехать уже — через полчаса надо на вокзале быть...
Появляется кто-то еще. Короткое скомканное прощание, спонтанные поцелуи в коридоре.
На протяжении всего эпизода неторопливо идут вступительные титры.
Подъезд. Интерьер. Ночь
Второй и Четвертый выходят на лестницу. Бодро идут вниз.
Второй. У тебя резинки нет?
Четвертый. Опять набухался? Сейчас только с ментами разбираться?
Второй. Да нет, я немного совсем... Но там такое у них происходит... Если еще не пить... Такие телеги опять... Леша с Мариком как вместе соберутся...
На площадке третьего этажа стоит парень, отвернувшись к окну. Курит в кулак.
Пройдя мимо него, друзья замолкают и до самой улицы идут молча.
Двор. Машина 1. Натура. Ночь
Они выходят из подъезда. Подходят к недорогой, но броской машине.
Второй. Послушай, мы же там просидели больше трех часов, а он как будто не шелохнулся.
Он снимает машину с сигнализации, садится за руль.
Четвертый (садясь рядом). Его дело... Держи свою резинку...
Подъезд. Интерьер. Ночь
Петр Апрель, стоящий на лестнице, видит сверху, как отъезжает машина. Во дворе опять наступает тишина и пустота.
Потом Петр видит, как подъезжает другая машина, и в подъезд дома напротив идет мужчина внушительного вида, а потом зажигается, узкой полоской, свет в прихожей квартиры с темными окнами.
В свете этой полоски — поднимается в кухне от окна фигура, делает властный жест, свет гаснет. Потом загорается сигарета, высветив на мгновение два лица на кухне. Потом — двое других мужчин, примерно такого же вида, выходят из подъезда и уезжают на той же машине.
Петр отворачивается от окна и идет вниз по лестнице. Он сильно погрустнел, квартира напротив — его. Однако все эти несколько часов он ждал именно того, что увидел, поэтому — есть и момент известного облегчения.
По пути он достает из кармана ключи, теперь уже абсолютно ему бесполезные, крутит их на пальце, грустно насвистывает.
Проходит мимо двери на улицу и идет в подвал.
Подвал. Интерьер. Ночь
Там он прячет ключи за металлическую раму электрического щита.
Потом осуществляет ревизию карманов модной кожаной куртки. Он вынимает черные тонкие лайковые перчатки. Еще есть деньги — их очень мало, есть несколько сигарет, зажигалка, жевательная резинка, две обоймы для автоматического пистолета с патронами. Таксофонная карта. Паспорт.
Паспорт Петр помещает за жестяной табличкой с фамилиями и телефонами на случай пожара, прибитой возле двери.
Перед тем как проделать это, он шарит глазами по подвалу.
Подвал чистый, ухоженный. В глубине его, старые моторы от лифта, какая-то утварь дворников, злорадно играет в отсветах уличного света ломаный рекламный объект — Сникерс или пачка сигарет с человека размером.
Большая улица. Натура. Ночь
Улица не особенно людная, но большая — ездит много машин.
Петр звонит по телефону-автомату, простреливая улицу напряженным взглядом.
Долго не берут трубку. Потом — хрипловатый женский голос. Фоном идет звук вечеринки.
Петр молчит, но увеличивает громкость в таксофоне. Слышна песня, блатная, мужские голоса, звуки застолья.
Женщина пьяно шутит, пытаясь дознаться, кто звонит.
Ничего не сказав, Петр кладет трубку. Он еще раз смотрит по сторонам.
По тротуару, в десятке столбов, лениво бредет к нему милицейский патруль, Милиционеры переговариваются, посмеиваются, один из них пьет Кока-Колу из банки. Петр какое-то время напряженно смотрит на милиционеров, потом выходит на проезжую часть, останавливает частную машину, договаривается с водителем, садится.
Машина. Частное такси. В движении. Натура. Ночь
Внутри машины тепло и дымно.
Набрав скорость. Водитель делает громче магнитофон, который приглушал, когда останавливался.
Звучит песня Высоцкого. Из поздних.
По грустным глазам Петра понятно, что песня ему очень нравится, более того — очень значительна для него сейчас. Машина движется в потоке по ярко освещенной улице, потом сворачивает в боковую темную улицу, ведущую к сложной транспортной развязке.
Петр качает собачку на торпеде и сосредоточенно смотрит, как она качает головой.
Потом приглядывается к Водителю.
Это крупный спокойный мужчина. Он ведет машину быстро и уверенно. На Петра он не обращает особого внимания. Машина сворачивает на вспомогательную дорожку сложной развязки.
Дорожка змеится, с обеих сторон ее — высокие травяные склоны, образуется своего рода коридор.
Петр бросает неприметный взгляд в зеркало заднего вида — на этой дороге их машина одна. Он подчеркнуто грубо вдруг обращается к Водителю.
Петр. Слушай, а давай... это... другую волну поставим...
Водитель. Это кассета...
Водитель отвечает мрачно, но с беззлобной уверенностью.
Петр. Ну а чего, нет пободрее чего-нибудь?
Водитель. Тебе бодрости не хватает?
Откровенно наглая интонация Петра — сквозь зубы и с характерным сглатыванием матерных междометий — провоцирует у Водителя злобу.
Петр. Не, ну а чего я эту байду буду слушать? Давай вырубай, да?
Петр достает перчатки и неторопливо начинает надевать их.
Водитель. Послушаешь, ничего не случится... Хамить не надо.
Водитель берет себя в руки — в его уверенном голосе отчетливая интонация готовности к драке.
Петр. Tы рули, не командуй, — здесь я плачу!
Петр говорит еще более нагло, надевает перчатки и сам выключает приемник.
Водитель резко тормозит и на том же движении, что ставит нейтральную передачу, — вытаскивает из-под сиденья «костыль» от руля.
Водитель. Tы чудить, пацан? Давай, проваливай лучше отсюда, пока я добрый... Не надо мне твоих...
Он говорит это одновременно со всеми этими операциями. И осекается, встретив милую улыбку Петра, который направил на него большой пистолет.
Петр. Я-то — пацан... Так что могу и почудить... А вот валить тебе придется...
Водитель костенеет.
Петр. Быстро давай, я же сказал, я тороплюсь. Я хотел как лучше, а ты не понял. Теперь должен мне по жизни...
Он опять улыбается, даже и не тая, что все это — не более чем банальная провокация.
Водитель, похоже, тоже это понимает.
Водитель. Слушай, я по жизни всякого видал, сынок...
Петр. О! Батя, ты! Вот ща я с тобой и посчитаюсь... На счет три...
Петр продолжает свое лицедейство. Он срывается из криминального куража — на жесткую истерику, свирепо выкатывает глаза и убедительно сует пистолет в самое лицо Водителя.
Петр. Но лучше бы ты шел, а?!
И нервы у Водителя сдают. Он выпускает из рук «костыль», с лязгом падающий на пол, и открывает дверцу.
Петр свободной рукой придерживает его за рукав куртки.
Петр. Не, ты ватничек-то — мне оставь. А железку эту — можешь прихватить.
Петр придерживает его левой рукой за рукав куртки, а правой — очень красноречиво подгоняет пистолетом, так что мужчина вылезает одновременно и из куртки и из машины.
Петр занимает водительское место.
Сзади бьют по травяному склону фары следующей машины. Петр сует пистолет Водителю прямо в живот. Свободной рукой он успевает включить аварийную сигнализацию.
Петр. ...И стой спокойно, сам же говорил, что чудить не стоит...
Машина проезжает мимо них и скрывается за поворотом.
Водитель. Ох, смотри, я тебя повстречаю!
Петр. Не, не повстречаешь...
Он пробует педаль газа.
Петр. А вот я тебя — легко найду, если надо будет. Так что ты лучше не говори никому... лишнего... Просто — в угон подай, к утру найдется. Мне ненадолго она... А если что — так считай, сам себя повалил... Все, давай, проветришься здесь пока...
И Петр резко дергает с места.
Апрель. Литературный сценарий. Из книги: Мама, не горюй: Литературные сценарии. СПб. Амфора. 2004.