Кто-то, когда-то высказал афоризм: «Повторенье — мать ученья, но мачеха искусства». Сказано, конечно, запальчиво, но доля правды в этом, мне кажется, есть. Художник не может повторяться. Для него каждая работа — это поиск, испытание новых, неизведанных возможностей искусства, своих собственных возможностей.
И все-таки у каждого художника есть своя тема. Может быть, не всегда осознанная, не всегда им самим сформулированная, но она существует. На мой взгляд, режиссер мультипликационного кино Андрей Хржановский как раз и представляет собой такой тип художника — ищущего новое и обладающего своей внутренней темой.
Тема эта — гимн человеческому разуму, человеческому гению... Особенно отчетливо проявилась она в последние годы, в фильмах о Пушкине. Хотя сейчас мне кажется, что Хржановский шел к этой теме с самого начала, с первого своего фильма — «Жил-был
Козявин».
Козявин — сатирический тип, прямолинейный тупица-чиновник, который по приказу начальства шагает в указанном направлении, не задумываясь о цели и не замечая ничего кругом. Казалось бы, что может быть более противоположно человеческому разуму, гению, чем этот самый Козявин? И правомочно ли такое сопоставление — Козявин и Пушкин! По-моему, вполне правомочно. Ведь Козявин и гений Пушкина — это два полюса того тематического стержня, который пронизывает все творчество художника.
Вообще, если коротко, совсем коротко сформулировать генеральную тему Хржановского, ее можно выразить одним словом: Пушкин. Не биография поэта, даже не творчество его, а Пушкин — как высшее выражение человеческого гения. И мне кажется, что своими фильмами он хочет напомнить нам, как велики возможности человеческого разума, как прекрасен и совершенен может быть человек. Но вернемся к первому фильму режиссера — ведь многое начиналось уже тогда. И прежде всего этот фильм, по-моему,
стал открытием самого его создателя и для нас, его старших товарищей, и для него самого. Ведь Хржановский пришел в мультипликацию неподготовленным, окончив во ВГИКе мастерскую игрового кино. Но то, что для другого могло быть помехой, для него обернулось преимуществом. Именно потому, что он не знал мультипликации, не успел привыкнуть (а привычка может быть страшной бедой для художника), он смело взялся решать задачи, которые в общем-то считались невозможными. По крайней мере, за них у нас никто не брался. Возьмем того же Козявина. Как персонаж, как тип это первый такой, поистине щедринской силы, современный образ, который создан в нашей мультипликации. Были и до этого интересные сатирические персонажи: в тридцатых
годах «Органчик» Н. П. Ходатаева, в начале шестидесятых — великолепный Победоносиков в «Бане» Маяковского, поставленной С. Юткевичем и А. Кареновичем. Но этих героев все-таки отделяла от нас историческая дистанция. Козявин же стал первой в
нашей мультипликации сатирой на современного бюрократа, достигшей уровня классических образов. И мне кажется, что здесь я не преувеличиваю.
Но в этом фильме, кроме открытия темы, характера, были еще открытия, так сказать, технологические. Открытия способов выражения, подачи материала, использования
самого изображения. Здесь были еще и новые приемы построения трюка, гэга, как мы говорим. Гэг — это микросюжет со своей четкой драматургией, максимум комического заострения на минимуме метража. В Козявине были прямо-таки виртуозные смысловые
гэги. И главным в них был не комизм физического действия, а остроумие мысли, выраженной в нем.
Первый шаг к образу Пушкина — экранизация басен Крылова «В мире басен». В основе сценария три известные басни — «Любопытный», «Осел и Соловей», «Кукушка и Петух», а самое неожиданное в этой картине — появление Пушкина как главного героя не только фильма, но и самих басен! В кадре Пушкин появляется совсем ненадолго: он
смотрит на «светскую чернь» с включенного в киноизображение полотна своего современника, художника Чернецова. Чаще угадывается по ассоциациям — с соловьем, улетевшим из сломанной клетки, со звуками флейты и, наконец, по нескольким его, пушкинским, рисункам. Но личность и судьба поэта проходят через весь фильм, озаряя картину — и басни — совершенно новым смыслом. Это была, конечно, чисто авторская интерпретация, но — смелая и художественно убедительная. Кстати, и не противоречащая
известным фактам биографии двух великих современников — Пушкина и Крылова...
В фильме «День чудесный» Пушкин — тема, его биография — сюжет. И снова непривычный взгляд — Пушкин глазами детей. О биографии поэта и о его произволениях рассказывают с экрана детские рисунки. И как же режиссер сумел сохранить эту святую и
гениальную наивность ребенка! И не просто сохранить, но использовать как прием, ни на йоту не нарушив искренности... Есть в фильме потрясающая сцена — дуэль. Пушкин и Дантес стоят рядом, лицом к зрителю. Их пистолеты направлены в разные стороны — если так стрелять, попасть друг в друга невозможно. Но вот из дула пистолета Дантеса вылетает пуля и с ужасающей медлительностью, по какой-то немыслимой в баллистике
кривой, приближается к Пушкину и попадает в сердце. И для нас, до сих пор переживающих гибель Пушкина как личное горе, эта неизбежность прочитывается яснее, чем во многих взрослых текстах и произведениях.
Режиссер ничего не придумал. Он взял рисунок шестилетнего мальчика и развил заложенную в нем драму. Поднял ее до символа. Причем нигде не изменив природе образного мышления ребенка.
Комментирует рисунки тоже ребенок — пятилетний Петя Дегтярев. Думаю, что это авторский комментарий. То есть Петя импровизировал рассказ о Пушкине, может быть,
отвечал на вопросы, но ни в коем случае не читал написанный для него текст. И сколько смелости нужно было режиссеру, чтобы не вмешаться в тончайшее кружево детской речи и детской мысли, а лишь умело, не нарушая естественности разговора, смонтировать текст и соединить его с изображением!
И, наконец, последняя, венчающая весь этот путь трилогия пушкинских фильмов «Я к вам лечу воспоминаньем...», «И с вами снова я...», «Осень». После этих фильмов, мне кажется, невозможно представить продолжение темы, хотя сама по себе она неисчерпаема. Как не могу я себе представить девятой главы «Онегина», так не могу вообразить продолжение этого цикла — он завершен.
И снова Пушкин — не такой, каким мы привыкли его видеть в работах художников, исследователей, кинематографистов. Потому что это рассказ о Пушкине, рассказанный самим Пушкиным. Нет, не о Пушкине, но о времени его. О времени, которое вдруг необычайно тесно смыкается с нашим. Казалось бы, прием не новый — использование рисунков и рукописей поэта. Мы видели этот прием в прекрасных научно-популярных лентах и о Пушкине, и о других писателях. Но здесь все — не так. Потому что здесь и рисунок и слово, и строка из рукописи — не только, да и не столько информация, сколько образ. Образ, воплощающий частицу души
гениального поэта и человека, его мысль и чувство.
Я помню, как Хржановский готовился к этой работе: тщательно и, по-моему, не без боязни. Мне эта боязнь только прибавляет уважения. Потому что прикосновение к подобному материалу, действительно, требует такой бережности и такого запаса собственных сил, знаний, интеллекта, таланта, что здесь есть основания сомневаться: потяну ли? Но он, по-моему, справился. Сидишь в зале, слышишь стихи, отрывки из писем, записок, прозы, видишь на экране строки черновиков, рисунки, рукописи или — вдруг — комические сценки, разыгранные оживляемыми в кадре автошаржами самого поэта, — и постепенно проникаешь в то, что принято называть «святая святых», в само творчество. И кого? Гения! Пушкина! И лучше узнаешь его. Потому что видел и его слабости... И невероятный взлет мысли. И глубокую печаль. И озорство...
И все-таки это не биография. Биография, конечно, но и гораздо большее. Это проникновение в то, с чего я начал наш разговор, — в колоссальные возможности человеческого разума. На примере Пушкина режиссер показывает нам, на что способен человек, на что способен его разум. И тогда фильм приобретает для меня особую актуальность, приобретает злободневный смысл для нашего дня, нашего мира. Ведь мы отлично знаем, что, если сегодня что-нибудь и может спасти мир, то это именно человеческий разум. И вера в могущество разума укрепляет нашу надежду, нашу уверенность в том, что мир не погибнет, что человечество и цивилизация будут спасены.
Таким представляется мне ход мыслей режиссера Андрея Хржановского, когда я смотрю его фильмы. Не знаю, согласится ли он со мной. Может быть и нет. Но, думаю, и в этом достоинство художника: он дает возможность каждому зрителю интерпретировать идею и через свой собственный опыт. Каждому, кто смотрит фильмы Хржановского...
Хитрук Ф. Гимн человеческому разуму // Кино (Рига). 1985. № 12.