В фильме «Среди серых камней» (сценарий и постановка К. Муратовой, в титрах — Ивана Сидорова) продолжаются многие муратовские мотивы. Так, тема людей, выпавших из нормального быта, доведена здесь до конца. Нищие и босяки, населяющие развалины, разорвали со своим прошлым. Это бывшие люди, лишившиеся своего социального статуса, живущие в воображаемом мире: бывший «профессор», ныне тихий идиот, не способный связать двух слов; бродяга, воображающий себя «генералом» и старательно играющий свою социальную роль (состоящую, по его убеждению, в том, чтобы «все запрещать»). Наконец, Валентин (у Короленко — Тыбурций), чей язык и склад мыслей носят печать былой учености и устами которого писатель выражает свою мысль о том, что все люди делятся на две категории: те, кого преследуют, и те, которые преследуют.
И отличие от других, Валентин (Сергей Попов) сохранился как личность и понимает трагизм своего положения. Тем более, что его связи с другими людьми не до конца разорваны: у него на руках дети, Валек и Маруся, о которых он должен заботиться.
Старательно разыгрывает свою бывшую роль «камердинер Жан», господский прихлебатель и доносчик. С помощью двух выживших из ума старух он изо всех сил старается сохранить иллюзию «благородной жизни». Именно его усилиями изгнаны из графских развалин представители «дурного общества». Теперь бродяги и босяки нашли укрытие в склепах старой церкви: на кладбище, среди могил, играют Валек и маленькая Маруся. Трудно найти более открытую, прямую метафору перехода из мира живых в мир мертвецов.
В фильме эта метафора развивается и отыгрывается в полной мере.
Номинально все происходящее в фильме увидено глазами маленького героя, мальчика Васи, но фактически детского взгляда, жадно открывающего мир, здесь нет и в помине. На роль Васи взят мальчик с пристальным, недетски грустным взглядом темных глаз. Под стать ему и Валек. Когда между ними начинается детская игра, они сами этого как будто немного стыдятся. Маленькая Маруся (Оксана Шлапак) со своим грустным кукольным личиком и вовсе не похожа на ребенка.
Вася, сын судьи, стремится прочь из родительского дома, опустошенного смертью матери. Его привлекают «дети подземелья», живущие вне общества, вне обычных норм.
Дом судьи — это другое место, где смерть также теснит живую жизнь. Тень прошлого здесь смотрит со стен, с поблекших портретов, в вазах умирают срезанные, обреченные тлению цветы. В запущенном саду трава слишком густа, от деревьев ложатся слишком темные тени, сад чем-то напоминает кладбище. По сумрачным аллеям бродит судья (С. Говорухин), одержимый мыслью об умершей жене. Его окаменевшее, слепое от горя лицо, механический, лишенный выражения голос, словно задают тон в этом доме, где все ходят на цыпочках, говорят приглушенными голосами, таскают вещи, переносят их в какую-то «голубую комнату», которая «сизая». Отец хочет уйти от быта, от жизни. «Выносите, все выносите, — повторяет он. — Ничего лишнего... Человек должен быть свободен и одинок». Еще немного, и он мог бы уйти в подземелье, к бывшим людям. «Я заразился смертью, — скажет он в конце фильма. — Я был ею болен».
Фильм направлен на преодоление этой смертельной болезни, но сначала он дает зрителю ее пережить. Многое в нем сделано как бы от имени человека, психологически уже побывавшего там, за роковой чертой. Маленький герой мысленно продолжает слышать голос умершей матери: «Вещи не слушаются меня. Какая тяжелая ложка! Невозможно открыть окно, посадить ребенка на колени. Вот красный цветок. Вот желтый цветок. Вот белый цветок. Какой тяжелый синий цветок! Цветок тяжелее ложки. Вот кровь. Я боюсь крови». Этот текст, которого, конечно, нет у Короленко, произносит за кадром сама К. Муратова, произносит немного монотонно, отстраненно, немного нараспев, как заклинание. С темой цветов, с их появлением на экране, даже с простым упоминанием о них в фильмах К. Муратовой связано тяжелое, тоскливое чувство, (так будет и в следующей ее работе — «Перемене участи»). То же чувство связано и с мотивом куклы подобием жизни, и с похожей на куклу сестрой Васи.
Что остается делать в этих условиях живому мальчику? Он страдает и мучается, бунтует и отчаивается, сам не отдавая отчета себе в своем положении. Как может, он старается противостоять смерти: вешает на место портрет матери, пытается помешать няньке (Н. Русланова) без конца повторять слово «покойница». Все напрасно. Он бежит из мертвого родительского дома и ищет живого человеческого контакта с Вальком и Марусей. Это та путеводная нить, которая выводит его из мрачного лабиринта одиночества. Умирает маленькая Маруся (она и живая была похожа на срезанный, умирающий цветок), исчезает Валек, перейдя ручей (этот ручей производит впечатление подземной реки), но опыт живого общения не прошел даром, во многом благодаря Валентину, уже ушедшему из мира, но еще сохранившему понятие о том, что нужно живому человеку.
Валентин появляется в доме судьи, как «бог из машины» в античной трагедии, и эта несколько нарочитая развязка (взятая, впрочем, из литературного первоисточника) завершает фильм. Судья пробуждается от своей летаргии; ледяная стена, разделявшая отца и сына, рушится. «Счастливый» финал (сродни тому, который венчал «Долгие проводы») производит здесь особенно двойственное впечатление, не может сгладить горечь невосполнимых утрат.
Мы долгое время считали, что право на существование имеют только бодрые, жизнеутверждающие фильмы, где действуют энергичные, целеустремленные люди и где все конфликты приходят к благополучному разрешению. Но ведь существуют же на свете боль разлука, одиночество, смерть? Имеет ли право искусство систематически отворачиваться от этих реальностей бытия, делать вид, будто их нет или они не достойны внимания? Воспитанные в духе бодрячества люди теряются, пасуют, сталкиваясь с теневыми сторонами бытия, которые были, есть и будут. Искусство, настоящее искусство, готовит нас не только к встрече с радостью, но и к встрече с горем. Умение достойно переносить невзгоды — важнейшее качество человека. Культура грусти и печали — необходимая составная часть нашей духовной культуры. Сочувствие к бедным, страдающим, обездоленным всегда были в традициях великой русской литературы. Не только радость и оптимизм, но и печаль, и сострадание обогащают и просветляют наш духовный опыт.
Из книги: Божович В. Кира Муратова: Творч.портр. Всесоюзное объединение «Союзинформкино» - М. Союзинформкино. 1988.