<...>
— После погружения в довлатовский Ленинград вы приняли наш город?
Это случилось раньше, мне уже давно довольно комфортно здесь. Для меня очень важно, кто рядом со мной. А здесь очень много симпатичных людей со свободным мышлением. Если говорить о «Довлатове», то за время работы над картиной я стала большим поклонником фотографа Бориса Смелова. Его черно-белые фотографии потрясающе передают геометрию пространства того времени. Петербург непросто снимать — слишком много прямых линий. Но у Смелова образ города сложносочиненный, текучий, сновидческий. В его работах что-то есть феллиниевское — сочетание формы, геометрии и настроения. В каком-то смысле я учусь у Смелова... Мне кажется, ценность фильма «Довлатов» в этой же сложносочиненности, непрямолинейности. Помните, в одной из сцен в коммуналке — огромный рояль, на котором играет довлатовская соседка, а рядом стоят трехлитровые банки с какими-то соленьями. В этом визуализированный образ неразрывности поэзии и прозы жизни.
— Какова судьба множества вещей из прошлого, собранных для «Довлатова» по барахолкам, в Рунете?
Что-то мы отдали на «Ленфильм», что-то хранится у нас. Вообще была идея сделать выставку вещей из «Довлатова». Многие выставочные площадки были готовы, и даже — раньше я сошла бы с ума от счастья — потрясающий, мой любимый МУАР (Музей архитектуры им. Щусева. — Прим. ред.).
— Но...?
Эта картина много мне дала, но и много забрала. После съемок я долго не могла говорить о «Довлатове», начинала рыдать. Поэтому еще раз погрузиться в этот мир я уже не имела сил.
А насчет вещей... Поскольку я не разделяю свою жизнь на «работа» и на «неработа», то и вещи мои личные и те, которые попадают в картину, пересекаются. Я могу приехать на смену из дома с огромным баулом с вещами. Признаюсь, я не очень удобный художник, потому что не всегда представляю себе конечный результат. Чаще всего уже на месте понимаю, что вот этой маленькой девочке на шапку надо нашить аппликацию, а этому рабочему распахнуть ворот робы, чтобы из него виднелась майка, а значит, ему надо надеть эту самую майку. И уже на месте «дописываю» декорации. Почему на натурных съемках у меня всегда под рукой стекло, гравий? Потому что в какой-то момент я понимаю: для глубины кадра необходимо окрасить асфальт или разложить ветки.
— Я помню, как вы долго в кафе выставляли ажурную металлическую решетку, чтобы сквозь нее снять героев...
Для меня это как живопись. Это история создания образов, миров. Поэтому я очень люблю вещи, в которых есть энергия. Не каждый, скажем, патефон может вдохновить. Меня трогают поломанные вещи, какая-нибудь плюшевая зверушка, у которой нет глаза. За этими вещами стоит чья-то судьба, это чувствуется.
— Продюсер картины Андрей Савельев рассказывал, с каким восторгом он увидел старый велосипед «как у меня». А массовка в порту с радостью вспоминала молочные и кефирные бутылки с крышечками из фольги... Но ведь не все вам удалось найти, что-то пришлось делать самим?
Да, мы, например, специально ковали вывески из металла. Отливали, а потом фактурили кариатиду, которая заняла место в редакции литературного журнала рядом с портретом Ленина и советским вентилятором. Специально изготавливали обои для той же редакции. Сшили девочке из ткани того времени сумку для сменки и сделали на нее аппликацию. А для маленького велосипеда мы делали крылья. Он чуть-чуть виден в сцене художественной тусовки, где дочка Довлатова сидит с другими детьми и ждет папу.
— Но, Елена, это и сцена проходная, и все внимание зрителя не на антураж, а на взаимоотношения отца — дочки. Нужна ли такая детализация?
Не знаю... Но я буду не я, если откажусь от этого. Для меня это все «краски». И в каждом кадре я именно писала картины. К сожалению, сейчас все упрощено до линейного мышления — следить за сюжетом, не замечая второго-третьего плана, в котором тоже есть жизнь. Мы с Лешей все-таки стараемся создавать сложносочиненное кино... <...>
Окопная Е. Под кинооблаками (беседовала Елена Боброва) // Санкт-Петербургские ведомости. 2018. 29 марта.