<...> Однажды Каравайчук гулял по Гостиному двору, к нему подошла цыганка погадать, а когда заглянула ему в лицо, сказала: «Нет, не буду, глаза у тебя очень печальные». Каравайчук тогда сочинял музыку для «Коротких встреч»: «И тут эта цыганка соединилась с румынкой Муратовой, и музыка сама в нее сочинилась, не в „Короткие встречи“, а именно в нее, в Муратову». Тогда неожиданно, в пользу съемок в «Щите и мече», от главной роли отказался Любшин, и Муратова пригласила Высоцкого. Пришлось отказать и актрисе, утвержденной в пару к Любшину, и главную женскую роль играть ей самой. Изменились герои и поменялся мир, в который уже не ложилась сочиненная музыка. Так показалось тогда. И Каравайчук уехал из Одессы ни с чем. А месяца через полтора Кира снова вызывает его и показывает, как подставила эту музыку: «...да так, что мне и в жизни не догадаться! Это одно из лучших воспоминаний, как режиссер самостоятельно распорядился моей музыкой... Тодоровский в „Верности“ просто выкинул... Много такого было...» И остался в «Коротких встречах» первоначальный черновик, к которому Каравайчук потом приписал трубы и виолончели. А потом из Одессы пришла открытка. Муратова писала: «Олежек, ты знаешь, когда я слушаю твою музыку, то она мне больше нравится, чем ощущения в любви за всю мою жизнь. Муратова». А потом были «Долгие проводы», как оказалось, последняя их работа. Фильм потряс Каравайчука. Он остался тогда в Одессе надолго, а там, как он вспоминает, была эпидемия холеры, и он не эвакуировался и все время думал: «Заражусь или нет... И вдруг сочинилось болеро. Да такое, что как подложили, то все обалдели. Как эти чайки прямо обратились в звуки... А фильм не любили, и очень долго он монтировался и озвучивался...»
Чтобы представить себе реакцию на «Долгие проводы», обратимся к более позднему свидетельству. 5 февраля 1972 года в одесской газете «Знамя коммунизма» появилась заметка тов. Нечипорука о вышедшем фильме, исполненная в неизбывном жанре «грозный глас народа».
«...Можно ведь все взять из жизни, а правды жизни не достичь. Все дело в обобщениях! В первой части ленты — пятиконечная звезда на могиле. И это единственное, по чему можно определить, в какой это стране мать ссорится с сыном. Правда, говорят (да и то не все) в основном по-русски, имена тоже вот русские, а так — Франция, как она есть! О чем же спорят эти западногерманцы? — О маминой шляпке, о способе ухода за ногтями! Все какое-то чужое, „со значением“, ни слова о чем-нибудь нашем, родном, ну, скажем, о безработице. Или вот в телефонной будке. Два близких друга-школьника, а и тут — полное непонимание: у Павлика вопиющее (антисоциалистическое) безразличие к душевному состоянию его друга Саши! Вот еще сцена: Саша бормочет что-то, похожее на стихи, но и на бред, и — ну-ка, ну-ка, что он там говорит: „Меня никто не слышит, не слышит, не слышит...“. Никто никого не слышит и не стремится услышать, по всему фону сплошные недомолвки, неразборчивые реплики — и вот весь фильм одно невнятное бормотание!..»
Муратова решила делать картину почти без музыки, и от болеро сохранилось только начало, звучащее на первых кадрах, словно настраивающийся оркестр. Каравайчуку было жаль этого болеро. В тот момент к нему обратился другой «долгий друг» — Савва Кулиш, который снимал «Комитет 19-ти», и для записи музыки предоставляли оркестр. Каравайчук сделал вариацию своего болеро. Первый раз услышать собственную музыку в исполнении оркестра! Когда музыка для Кулиша была уже записана, пришла телеграмма от Муратовой: «Приезжай и сыграй мне на рояле то болеро». А когда все стало ясно, Муратова обиделась и больше Каравайчука не приглашала. <...>
Занин А. Олег Каравайчук: Не по вашей земле брожу, по небесному лугу // Искусство кино. 2016. №11.