ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

СТАРЫЙ РЕЖИМ

 

За темными стволами сосен поблескивает вода. Над лесным озером курится туман.

В кустах на берегу показывается волк. Он бесшумно спускается к воде и жадно пьет. Раздается глухой удар колокола. Волк кидается в чащу.

Над водой разносится колокольный звон.

Там, на дне озера стоят избы, крытые соломой, давно сгнившей. Водоросли колышутся в провалах окон. Течение слегка покачивает плетеную зыбку. Пятясь, выползает из прорехи рак.

Колокол на заросшей колокольне ходит из стороны в сторону.

В иконостасе храма плывет стая рыбок. Удар колокола вспугивает их.

Луч света сквозь толщу воды падает на черную, заросшую плесенью икону.

Плесень тает, проступает лик Богородицы с младенцем.

 

1909

 

– ...Боже пречистый и всея твари содетелю... – слышен голос священника.

Иван и Варвара стоят у налоя. Огоньки свечей выхватывают из полумрака лица шушукающихся баб, бороду мужика, осеняющего себя крестом. Хлопает дверь, шелестят на ветру бумажные цветы на голове у невесты.

– ... Подаждь рабом твоим сим Иоанну и Варваре живот мирен, долгоденствие, целомудрие и сподоби я видеть чада чадов...

Священник надевает медный венец на голову Варваре. Булькает вода, капающая с потолка в переполненную бадью.

На клиросе переступают босыми ногами мальчишки-певчие. Один из ребятишек подставил другому рожки. Регент ухватывает его за ухо.

Глядя на них, Варвара смеется. Негодующе смотрит на неё отец Еремей. И в толпе замерли. Где-то хнычет ребенок.

– Устинья, унеси ты его христа ради! – рявкает священник. – Всю службу нарушаешь! тихо там, Иродово семя!

Он соединяет руки Ивана и Варвары.

– Исайя, ликуй! Дева име во чреве и роди сына...

 

В сарае бабы готовят постель. На доски укладывают ржаные снопы, застилают их рядном, несут перину.

Тетка Чуманиха, всклокоченная, уже пьяная, обходит кровать кругом, сыплет по углам маковое семя. Стелют простынь.

– Обожди, не гони...

Чуманиха роется в торбе, находит яйцо и, мелко закрестив его, засовывает под перину. Из кучи подушек выбирает одну, задирает простыню.

– Жопу горушкой. А то ишо промахнеть...

Бабы, смеясь, укладывают подушку, приносят лохань и утирку.

– Готово, матка.

Все смотрят на Чуманиху. Феклуша, сестра хозяина, сухая старая дева, наливает водки, подносит с куском пирога.

Чуманиха обходит постель, осеняя ее веткой рябины:

– Ангеле и все святые чудотворцы, Нифонт и Мароф, Киприян, Устинья, Конон Исаврийскaй, Димитрей Ростовскай, Илья Пророк, Микола Чудотворец, Егорий Победоносец и царь Давыд, Иван и Власий и Никита Великомученик, и моя слова страшно и заговор силен, от Исусова Кряста, от Хрястовой печати, от святых помощи, отыди бес нечистай, дух проклятай на сухия древа, на мхи и болоты, от врага супостата...

Бабы в страхе крестятся.

 

В сумерках работник Гришка открывает ворота. Девки у крыльца поднимают крик:

– Привязли! Привязли!

Иван спрыгивает на землю, поднимая фонтан брызг. Он берет Варвару в охапку, несет к крыльцу.

Появляется Баранчик с иконой в руках, Феклуша в вывороченной шубе держит блюдо с зерном. Из-за ее спины с робкой улыбкой выглядывает Евсевна, мать Варвары.

Клашка, одна из девок, громко затягивает, остальные подхватывают:

– Золото с золотом свивалося,

жемчуг со жемчугом сокаталися,

да Иван и Варвара сходилися,

за единый стол становилися.

наша-то золото поярче да полутче...

Иван бросает на ступени овчину, ставит Варвару. Оба опускаются на колени. Баранчик делает в воздухе крест иконой.

 – Бослови Бог!

Молодых осыпают зерном и хмелем. Евсевна плачет.

На улице мокнут лошади, телеги. На одной волчком вертится, ругаясь, инвалид без обеих ног. Подбегают двое мужиков, подхватывают его на руки.

– А ливенку-то!

Они забирают гармонь и бегом тащат безногого в дом.

 

Девки, тесно сбившиеся на дальнем конце стола, ведут нестройным хором:

– ... Мине батюшкин хлеб

Есть не хочется,

Его хлеб полынь пахнет,

Темной горькою горчицей

Отзывается...

В избе стоит туман, розовый от заката. Окна облепили снаружи ребятишки и бабы. Мужик теребит парнишку-балалаечника:

– Матаню давай, Матаню!

Феклуша снует у столов, за ней хвостом ходят две бабы, Матрена и Крячиха.

– Стюдень с потрохов тута, поросеночек... Матренка, башка дурья, а курник? Курник самый и позабыли!

Бабы со стоном кидаются за курником.

С Баранчиком сидят солидные мужики, отец Еремей, дьякон Левонтий.

– ...На кой он нужон, депутат? Сидять, гутарють на казенном жалованьи. А моя покамест обратно двух девок принясла...

– Зямли от ей все одно не дождешься, от думы энтой...

– Гнать их, дармоедов.

– Прежних-то разогнали, а толку? Нешто новые лучше?

– Нонешний год грех жаловаться. Уродила, дай бог...

– А цана? Один убыток.

– На хлебушко господь цены строить... – строго замечает старик Лыков, осеняя себя крестом, и все вздыхают, крестятся за ним.

Бабы разглядывают Варвару.

– Да ты поплачь, девка, не стыдися, – советуют ей. – Слезами умоесся – Сердечку-то и веселей...

Варвара застыла, как истукан, сложив на коленях руки, не поднимая глаз. У Евсевны интересуются:

– Волос у табе, матка, темнай, а дочкя белявая, ровно чухонка. Отчегой-то?

– Уж так господь дал... – вздыхает она.

 

У крыльца сгрудилась толпа баб и ребятишек. Поют двое нищих, им подтягивает местный дурачок Мартынка в бабьем салопе.

– ...Сохрани и помилуй,

При путе при дороге,

При темной при ночи,

От бегучего от зверя,

От ползучего от змея,

Всех от скорби, от болезни,

Мать пречистая царица,

Святый Петр и Павел,

И Кузьма со Демьяном...

Слепой приземистый оборванец держится за локоть костлявого мужика с длинными, как у попа, волосами.

– Чего развылися, как по покойнику? – Феклуша сует им пирогов и селедок. – Свадьба тута, гуляють...

– А по такому прякрасному случаю! – наглой скороговоркой подхватывает длинноволосый. – Прикажи, хозяюшка, водочки православным божиим людям...

Слепой берет стопку, кланяется, бормочет тусклым голосом:

– Телесам на здравие, душам вечное спасение, грехам на прощение...

– С законным браком! – орёт длинноволосый. – Дай бог хер поширше, целку потесней, штоб играла да пела, только б не скрыпела...

 

В горнице безногий растянул свою ливенку с лихим перебором.

– Матаню давай! – кричат ему.

Старший сын Баранчика Егор, уже порядком пьяный, втискивается на лавку к девкам:

– И-эх, красны дявицы, пирожныя мастерицы! раздайсь, голожопыя!

Они визжат, пихаются, сваливают его на пол.

– Ступай свою тискай, чорт плешивый!

В сенях толкучка, одни выходят, другие заходят. В толпе парней выделяется Аниска, смуглая, сильно нарумяненная бабенка в яркой шали.

Иван встает с места, пробирается к двери. Всё покрывают переборы "матани". Девкам не стоится, они притоптывают на месте.

Краем глаза Варвара видит, как в сенях Иван разговаривает с Аниской. Смеясь, блестя зубами, она отсыпает ему жменю семечек. Молодой мужик с бутылкой в руках пляшет и орет:

– Нонче праздник, водку пьем,

Завтре по миру пойдем,

Вы подайтя Христа ради,

А то лошадь уведем!

Аниска поворачивается к парням и что-то говорит с ухмылкой, они гогочут. Иван бьет ее наотмашь. Слышен звон разбитого стекла, гремит упавшее ведро. Истошно визжит Аниска:

– Убивают, православныя!..

В горнице стоит невообразимый шум – топот каблуков, переборы ливенки и пронзительный голос Клашки:

– ... Приезжали к мине сваты

На хромой кобыле,

Усю приданую забрали

Мине позабыли...

В сенях поднимают плачущую, с разбитым в кровь лицом Аниску.

– И-эх, нажаривай!

Безногий, приклонив к мехам отрешенное, потное лицо, лихо переходит с матани на кадриль.

– Мой сад-виноград,

Зеленая роща.

Дак кто ж виноват,

Жена али теща?

Иван садится на место. Его окликают бабы.

– Пироги, говорю, горечь одна!

– Ай с полынью? дюже горько!

Покрывая все голоса, вступает басом дьякон Левонтий:

– Го-о-орька-а-а!

Варвара встает, подставляет лицо. Иван легонько целует ее.

– Пора молодых весть отдыхать-почивать, – говорит Чуманиха.

Бабы обступают молодых. Феклуша приносит лампу.

– Бослови, батюшка. бослови, трофимыч...

Баранчик послушно говорит:

– Бог бословит.

– Не пойду... пуститя... – упавшим голосом бормочет Варвара и заливается слезами: – Боюся, мамка-а..

Под общий хохот бабы уводят рыдающую Варвару и Ивана.

– Небось, он табе не покалечить...

– У храме ее смех береть, в постелю иттить плачеть...

Бабы закрывают скрипучую дверь сарая, лязгает замок, голоса и смех затихают.

На подушках виднеется голова Варвары с пробором и заплетенной косой. Она дрожит, одеяло натянуто до самого носа.

Иван лузгает семечки, глядя на улицу в щель между досками. Жалобно взвыла собака, слышится топот босых ног. Он снимает пиджак, стаскивает сапоги.

Вздыхает корова в хлеву. Приглушенно доносится гармошка.

Глаза Варвары зажмурены, руки, сжатые в кулаки, прикрывают грудь. Он пытается сдвинуть их, она не дается. Иван недоуменно смотрит, ухмыляется:

– Али в карты сыграть?

Она убирает руки. Он задирает подол ее рубахи, ложится на нее. Она покорно лежит, отвернув лицо, вздрагивая от его прикосновений. Скрипит кровать.

Она чувствует, что он застыл. Варвара косится на него и зажмуривается, наткнувшись на недобрый подозрительный взгляд.

Подхватив портки, он соскакивает на землю. Она слышит, как он сворачивает цигарку и вдруг негромко свистит.

– Тута я... – шепчет кто-то.

С повети прямо над Варварой торчит из сена чумазая физиономия Тимохи, Егорова сына. Охнув, Варвара прячется под одеяло.

– Тащи водки, – говорит Иван.

Он курит, на Варвару не глядя. Со двора доносится ругань, визжат бабы, там закипает драка. Доска сдвигается, в дыре появляется штоф, за ним миска.

– На кой энто?

– Стюдень.

– Вали отседа. А то поймаю.

Он запрокидывает бутылку, пьет.

Когда Варвара решается высунуться из-под одеяла, он стоит у кровати, угрюмо уставясь на нее. Он сдергивает одеяло и, взявшись за вырез, разрывает на ней рубаху. Он грубо, с остервенением ласкает ее. Вдруг она чувствует легкость.

Сидя в ногах кровати, он с яростью бьет кулаком по деревянной спинке.

Кровать с треском разваливается, оба оказываются на земле. Откуда-то сверху с клекотом срывается петух.

Иван берет бутыль, бормочет:

– А блядовать будешь – зарежу...

 

В щели сарая пробивается холодный рассвет. Вода в лохани покрылась коркой ледка.

Завернувшись в одеяло, стуча зубами, Варвара забирается в дальний угол, садится на корточки, мочится. Иван храпит на сене, раскинув ноги под овчиной.

Рыжий кот жрет студень, забравшись передними лапами в миску. Он замирает, облизываясь, готовый удрать.

Варвара присаживается рядом и жадно ест студень из горсти.

 

Под утро приснился Варваре сон.

Как будто стоит колодец не то на дворе, не то в поле, и потекла из него вода. Побежали по срубу струйки, вдруг выплеснулась волна, сорвала дощатую крышку и хлещет, заливая все вокруг…

И Варвара проснулась.

– Ох, грех, грех... чуяла моя серца. и куры, окаянные, всю ночь шабаршили, спать не дали...

Посреди сарая стоит Феклуша, хмуро оглядывая поломанную кровать, снопы, перины и подушки на земле.

Иван просыпается, садится. Притулясь к его боку, лежит в сене Варвара.

Феклуша принесла куренка, нагнулась к бревну, тюкнула топором. Подождала, пока он трепыхался, и стала кропить простынь цыплячьей кровью.

– Купил дуду на свою бяду…– проворчала она. – Чего космы-то распустила? Вставай, княгиня молодая. Бери ухват – да к печке. Погуляли, будя...

 

Девка гонит козу по улице и застывает, открыв рот, уставясь за ограду.

На дворе Феклуша развешивает на веревке наволочки, перину, простыню с багровым пятном.

Варвара моет полы в избе. Она выпрямляется, смотрит в окно на простынь, хлопающую на ветру.

 

В сумерках мужики молотят просо на току. Феклуша собирает в мешок провеянное зерно. Клочья дыма тянутся из раскрытых ворот овина. Налетает ветер, мужики отворачивают лица.

– А Чукановым-то, делиться вышло, – говорит Егор, ни к кому не обращаясь.

Работник Гришка оживляется, опускает цеп:

– То-то Стёпка, старшой, вчерась в трахтере шумел, мадеры спрашивал...

Под взглядом Баранчика он принимается за работу. Угрюмый Иван стучит, как заведенный.

Панька, старшая сноха, сбрасывает на землю снопы, кричит, дуя на пальцы:

– Люди давно шти хлебають, шабашить пора!

Никто не откликается. Мерно ударяют цепы.

 

На крыльце громко топают, ухнула дверь, слышится затрещина.

– Куды прешь, бесененок, пралик тя расшиби!

Варвара выскочила в сени.

– Сестрица, не шумитя, погодитя, Христа ради!

– Ай, спить кто? – удивилась Панька.

– Хлебы спужаются...

С багровым лицом, крестясь и бормоча себе под нос, Варвара вынимает горячий хлеб из печи.

– Нешто слово знаешь? – подозрительно спрашивает Панька.

– Я вам опосля скажу... – бормочет Варвара.

Тимоха уже за столом, стучит ложкой. Баранчик дает ему легкий подзатыльник, тот послушно вскакивает, крестится.

– Очи всех на тя, Господи, уповают, и ты даеши им пищу во благовремении...

Варвара принесла хлеб, положила перед Баранчиком, стала ни жива, ни мертва.

Перекрестив ножом каравай, он отрезает краюху, нюхает пар. Поднялся, протянул деду на печь:

– Кушайте на здоровье, папаша.

Баранчик потянулся к чашке с кулешом, за ним остальные. Распробовал горячее хлебово, покосился на Варвару.

– А сама?

– Напробовалася... – бормочет она.

Чашка быстро пустеет. Варвара тащит самовар.

Панька говорит:

– Ярка белая чегой-то захромала... поглядите, батюшка.

– Чего ты там давеча про чукановых болтал? – спрашивает Баранчик.

– Да энто я так... – ухмыляется Егор. – Крячиха cказывала, Стёпку, вроде, отец отделяеть вчистую...

Баранчик, со смаком хлюпая, тянет горячий чай. Феклуша разливает.

– А не сказывала Крячиха, почто они в мясоед одну репу трескають?

– Да будеть вам...

– Пока старик их дяржал, им в пояс кланялися. первые богачи были. а помер старик, бабы передралися. таперя заместо одного двора справного – два, один худей другого... все бабы, от их вся зло, от баб...

Панька смеется. Иван уставился в пол.

– Думки твои мне известные... Ступай-кось чалому овса засыпь. Завтре картошек на базар повезешь. панькя с тобой пойдеть.

– А стряпать? – спрашивает Панька.

– Вчерась я стряпала, завтре ейный черед, – подтверждает Феклуша.

– Череду не надо. На стряпню Варькя станеть. и боле никто.

У Феклуши темнеет лицо.

– Энто как же, Яков Трофимыч? неладно выходить...

В сенях оборачивается Егор.

– Для чего, папаша, других баб обижать?

– Делай чего велено... – Баранчик косится на Варвару: – Подь сюды.

Он стирает пот, не торопясь, достает кошелек, выкладывает медяки.

– Одиннадцать копеек... Завтре в лавку сходишь. Сома соленого возьмешь да цыбик чаю. Копейку он мине должон...

Под взглядами баб Варваре хочется провалиться сквозь землю.

Вздрагивает красный огонёк лампады в кивоте, хлопает дверь. Баранчик принес ярку, опустил ее на пол возле печки.

Феклуша на коленях бьет поклоны. Храпит Егор, во сне вскрикивает Тимоха.

Лежа на полатях, Варвара смотрит в темноту. Рядом ворочается Иван.

Скрипит кровать под тяжестью Баранчика.

Перегнувшись через Варвару, Иван спрыгивает на пол. В сенях он сует ноги в валенки.

Феклуша, вскочив, прилипает к окну. Баранчик приподнимает голову с подушки.

 

На дворе Иван заводит лошадь в оглобли. Подходит Баранчик.

– А ну, вертай коня на место.

Иван молча делает свое дело, проверяет гужи, затягивает седелку. Кончив возиться с упряжью, открывает ворота и говорит:

– После погутарим. а то так уйду.

Баранчик качает головой, бормочет угрюмо:

– Ирод турецкай, булгак, весь в матерю покойницу...

 

На Михайлов день Баранчик на дворе подрезает кабанчика.

В фартуке, весь в поту, с голыми волосатыми руками, он работает с удовольствием, неторопливо и ловко. На завалинке дед щурится на тусклое солнце. Увидев Варвару с миской каши, он замычал, заволновался.

– А я табе кашки запарила слатенькой... Да не бежи, дедунь, никто не отыметь...

Псы ворчат, вздрагивая от возбуждения, не сводя глаз с Баранчика. Он ухмыляется, поглядывая на старика.

– Энто он теперя тихой, как голубь, Трофим Яковлич. А был – чистый зверь. Как напьется, мы по суседям ховались с сестрой. Из прясла кол вынеть – и пошел махать. А именья своего – вша в кармане, да блоха на аркане, всю жисть в батраках...

Феклуша наливает свиной крови в стакан, в другой – водки. Обтерев руки, Баранчик крестится, пьет водку, запивает кровью. Феклуша протягивает стакан Тимохе, тот с отвращением кривится.

– Какой ты мужик в таком разе? Варьке поднеси...

Варвара с удовольствием вытягивает стакан до дна, облизывает губы, кланяется.

– Благодарствуйте, батюшка.

У ворот останавливается телега с лошадью. Баранчик поднимает голову.

– А кучер иде же?

Варвара выскакивает на улицу, оглядывается по сторонам, заводит лошадь на двор.

Баранчик качает головой.

– Иде ж он его мотал? Энтому коню сколь ума вложено – Ваньке бы малость призанять. Не поскупился Господь, ума дал как енаралу. Выводи его, да напои...

Пошарив в телеге, Баранчик вытащил из-под дерюги овчину и два мешка. Он пощупал овчину, развязал мешок, обнаружил в нем овес.

Тут появился Иван. На негнущихся ногах он зашел в калитку. Лицо у него было разбито, напухший глаз сочился кровью.

– А вот и кучер пожаловал...

Иван, не говоря ни слова, шагнул в сарай и завалился в сено. Баранчик пришел следом.

– Полежи, полежи, охолонися. Може, в башке твоей провеется маненько...

Варвара, с лошадью на поводу, сунулась в сарай.

– Батюшки, рубаху-то скидай, все пельки оторвали! а глаз-то, глаз!

– Проморгается, – сказал Баранчик.

– Вина дай, – велел Иван.

Дождавшись, пока она отошла, Баранчик тихо, со злобой заговорил:

– Пошто же ты девку страмишь, дурень? привел жану, а сам к

аниске? али силом на табе хомут надели? а свадьба энта? сколь

добра первели, коня на энту цену купить... а овес откуль?

– В трахтире, хохлы в усмань торговать ехали... А пущай зевло не разевають.

Варвара принесла водку.

– Воровать-то грех, ай не слыхал? – Баранчик подмигнул Варваре. – Чего ж мало взял? Овес добрый...

 

Егор дремлет на лавке. Феклуша читает, бабы и Баранчик слушают, лузгая семечки.

– ... Мнози бо зверие в той пустыни тогда обретахуся. от них же един зверь, рекомый аркуда, еже сказается медведь, иже повсегда обыче приходити к преподобному...

Соседка Крячиха переспрашивает:

– Ведмедь, что ль? страсти какия...

– ...Иногда же блаженный сам алчен бываше, аще и един кус хлеба обреташе у него и то перед зверем оным пометаше...

– Чаво?

– Ведмедю давал, а сам голодный сидел, – сердито объясняет Феклуша.

Крячиха вздыхает, накидывает платок на голову.

– Вот оно, святые-то люди как жили... будя, побегла к свому ведмедю...

– Давай-ка, бабы, по углам, – кивает Баранчик. – По сено ехать с ранья...

Убрав со стола, Варвара постелила овчину на сундук и улеглась. Феклуша стала на молитву. Баранчик собрался задуть лампу, но поглядев на Варвару, насупился.

– Энто дело неподходящая, – сказал он. – Вставай.

Она поспешно села.

– Он, конешно, дуролом. Брага в ём молодая ишо киснеть. А ты на свою сторону гни. Ты – баба, твоя места тама, где твой мужик, тверезый он али пьяный...

 

В сарае было темно и тихо. Варвара помолчала, потом пролепетала:

– Мине папаша велели сюды итить...

Спичка на мгновение осветила лицо Ивана. Варвара подождала пока он закуривал, и полезла на сено. Набравшись храбрости, она сказала:

– Иван Яковлич, ежели ты со мной жить не хочешь, лучше я до мамани ворочуся.

Он приподнялся на локте, схватил ее за лицо, больно сдавил. Варвара сжалась, ожидая удара, но он не ударил, только смотрел на нее угрюмо. И вдруг выпустил.

Иван заворочался, зашуршало сено. Рука его легла на грудь Варвары.

Она осторожно подвинулась поближе. Потом она услышала храп.

 

На Николу Зимнего бабы собираются в церковь. Панька летит от печки к зеркалу и натыкается на Тимоху.

– Куды, чорт окаянный, своротил мине усе!

Баранчик недовольно косится поверх очков:

– Ты бы хуч в праздник-то без чорта...

Тимоха, схватив зипун, налетает в дверях на Егора.

– Стой, дьявол!

– Тьфу, нехристи, черти вас забирають! – не выдерживает Баранчик.

Тимоха, уже с улицы, кричит:

– Сёдни ж микола кузнец в колокола играть будеть!

Феклуша рассказывает Варваре:

– С городу приезжають его слушать, кузнеца. У нас колоколов один большой, четыре младших и два трезвончатых. Дак он с переливами, такой затейник...

– Запрягаю, што ль? – говорит Егор.

– Карьку не трожь, пущай отдыхнеть.

– Дай снарядиться-то! Не на пожар, чай! – кричит Панька.

Варвара ревниво следит за ней исподтишка – Панька куда ее нарядней.

– Яички-то позабыла! – всплескивает руками Феклуша. – Варькя, ступай собери яичков, отцу Еремею снесть. Чевой-то он дюже неласковай...

 

Егор вытянул из сарая сани, пошел в конюшню.

Жеребец лежал на боку в соломе. Над ним на корточках сидел Иван.

– Вишь, вода гнилая идеть с храпу, – сказал он, поднимая голову. – Я недоглядел. вчерась, как с лесу приехал... застудился Карькя.

– Варькя поила?

– Уж ты смолчи, – попросил Иван.

 

Подобрав подол, Варвара зашла в курятник и попала в объятия к работнику Гришке.

– А я табе давно стерегу, касатка ты моя белоглазая, потолковать хочу с такой бабой... – шептал он, целуя ее в шею.

Варвара отшвырнула его, он врезался в стену и упал. Куры подняли переполох.

– Ах, ты, поганец! – она гадливо отерлась. – Ивану скажу, он табе живо ребра переломаеть...

– Для кого бережешься, невеста без места...

– Вань! – позвала Варвара.

Гришку как ветром сдуло. Она принялась собирать яйца.

Кто-то затопал на крыльце, послышались голоса, закричала Панька. Варвара выглянула наружу и увидела Баранчика, бежавшего по двору. Она поспешила в конюшню.

Баранчик, стоя на коленях, держал морду жеребца. Бока лошади поднимались и опадали с хрипом. Желтоватая пена сочилась с губ.

– Может, за матюхой слетаю? Мигом! – дернулся Егор.

Баранчик встал и вышел на двор, ни на кого не глядя.

– Кто его вчерась поил? – спросил он хрипло.

– Бейтя, – сказал Иван.

Все услышали, как Баранчик скрипнул зубами.

– Ну, Ванькя...

Феклуша обернулась к Варваре.

– Она его поила и вываживала. чего молчишь-то?

– Варькя самая и есть, – подтвердила Панька. – Я от Крячихи прибегла, как раз она его поила, Карькю...

Баранчик шагнул к Варваре и ударил кнутом.

Она вскрикнула, выронив решето, и кинулась бежать. Он догнал ее и бил без остановки, входя в раж. Она упала. Наконец, он выдохся, и, отшвырнув кнутовище, пошел в избу.

– Гля-кось... – Панька наклонилась над Варварой. – Они ей всю лицо

расквасили...

Феклуша качала головой.

– Такую лошадь загубила!..

– Сама виноватая, – вздохнула Панька. – Наказывали табе батюшка: выводи хорошенько...

Подождав, пока они ушли, Иван взял Варвару за плечо. Она отбросила его руку и глянула с такой ненавистью, что Иван опешил.

Баранчик полез в буфет, достал стакан, бутылку, налил. Выпил и стоял, глядя в пол.

За окном слышался колокольный перезвон. Панька шепнула:

– В церкву-то пойдем, али как?

Феклуша отмахнулась: погоди мол, сама видишь. Иван достал кисет, вышел в сени.

На крыльце он свернул цигарку, собрался закурить. Тут он заметил, что Варвары на прежнем месте нет.

– Варюха...

Никто не откликался. Он сошел с крыльца, заглянул в конюшню, в курятник. Ему почудился шорох, он прислушался. Взгляд его скользнул вверх к слуховому окошку сарая. Он кинулся в сарай.

Варвара, взобравшись на бочку, ладила петлю на веревке, захлестнутой за стропила. Услышав шаги, она заторопилась, сунула голову в петлю и прыгнула, но Иван успел поймать ее за ноги.

– Егорша! – закричал он.

Варвара кричала, билась в его руках, пыталась достать его кулаками.

– Не хочу, не хочу! – кричала она.

Прибежал Егор и, мигом взобравшись на балку, обрубил веревку.

Иван поставил Варвару на землю, она продолжала рваться, дралась. Он толкнул ее, она полетела в сено.

– Ай, грех какой, страмотища! – ахала Феклуша. – Ну, поучил тебе батюшка, дак уж и давиться! в праздник ишо!

Варвара сидела с веревкой на шее, обхватив колени, отвернув к стене разбитое лицо.

На пороге появился Баранчик.

Панька сообщила:

– Удавиться хотела... Вишь, какая гордёна.

– В церкву ступайте, – сказал Баранчик.

Он подождал, пока ушли все, кроме Ивана.

– Ступай, давися, – сказал он Варваре. – Встрявать не стану. И ему не дам.

Варвара угрюмо глядела в угол.

– Табе откель взяли? Ежли весь ваш двор продать с матерей впридачу... Ведь бедность голимая! А коню энтому двести рублев цана, не мене... Я тута хозяин, тута все в моей воле ходють. И ты ходить будешь.

Он повернулся и ушел. Трезвонили колокола.

 

В облаке пыли ползет по проселку телега. Баранчик, весь черный от пыли и пота, сидит в передке. За поворотом открывается река, желтеющее поле в низине.

Косцы обедают. Трещат кузнечики, да лук хрустит на зубах.

Подходит Баранчик, берет литовку, точит.

– Али вы тут ночявать собралися?

– Живоглот вы, папаша, – говорит Егор, налегая на картошки. – Полнивы какую с ночи размахали...

Баранчик мерно взмахивает косой. Встает Иван, поднимаются бабы.

Варвара вяжет сноп.

Скрытые по грудь во ржи, ровно, уступом идут косцы. Солнце вспыхивает на лезвиях кос.

 

Мошка тучей стоит у морды лошади, она отфыркивается. Варвара дремлет в телеге.

В ограде хутора топчутся, взбивая пыль, бесчисленные овцы. За колодцем виднеется крыша огромного шалаша. Отпихивая овец, Иван идет через двор.

Иван стукнулся головой о бревенчатый накат потолка. Низкая горница теряется в

полутьме. По всей стене тянулись нары человек на двадцать.

– Тута, што ль, уваровского купца зарезали?

– Когда то было, при царе косаре...

На лавке сидит Дёма Цыган, перед ним бутылка и миска с огурцами. Разговаривает он лениво и нагло.

– Гляди, Трофимыч, ему щяс деньги позарез. Он в Танбове магазины купил, мы таперя ссыпкой будем займаться. Ему это все с рук сбыть скорей. Гляди, перебьють, вон барин с Кирсанова другой раз ездиить...

– Капитал не дозволяеть, – бормочет Баранчик.

Дёма ухмыляется язвительно.

– Энто табе-то не дозволяеть? Куды ты их бережешь? Чертей на том свете поить?

– Сказал – цана несходственная, – Баранчик сердится. – Куды эвто? Одни облоги...

– Да они золотые, облоги-то! Ай сам не знаешь? Cюды назёму натолчёно – обоз немерянный. Облоги энти взодрать, да овсы пустить, али ячменю – какие тыщи взять можно!

– Сам-то когда будеть? – спрашивает Баранчик.

– Сам-то? Вот гурта отгоним в Борисоглебск, после на ярмонку нам иттить. К медовому спасу должон быть, беспременно...

Дёма провожает Баранчика через двор, забитый блеющими овцами.

– ... Они его в колодец бросили, купца, а он, не будь дурак, оттеля вылез. Они его в ножи. Вон тама в Риге и откопали...

Варвара сладко потянулась в телеге.

– Энто чия такая будя, кобылица молодая? – спрашивает Дёма. – Твоя, Иван?

– Моя...

Варвара хмурится, дергает платок пониже на лоб. Они садятся в телегу.

– Хозяину-то чего сказать? – спрашивает Дема, не сводя глаз с Варвары.

– Думать надоть... Пущай ишо сбавляеть.

Дема ухмыляется, скаля белые зубы, кричит вслед:

– Дак я с табе много не возьму, не пужайся! Две красиньких да ведро вина поставишь, а?

Смеркается. Телега спускается с холма. Иван косится по сторонам.

– Вишь, ловок, цыган... да тута холку сотрешь яруги энти пахать.

– Эх, Ванькя... – хмуро вздыхает Баранчик. – Он дело говорить...

 

На мостках стирка, бабы стучат вальками. На берегу сидит старуха Бзыря, мусолит черный сухарь в беззубых деснах. Баба по прозвищу Трынка спускается к мосткам.

– Здорово ночевали, деушки. а я, вишь, как припозднилася со скотиной...

Они расступились, давая ей место. Домашка Слизниха при виде Трынки насупилась. Та опустилась на колени и стала вытаскивать белье из чугуна, в упор разглядывая Варвару.

– Чтой-то ты тихая нонче, – сказала Крячиха. – Али с похмелья?

– Мужик, леший, косой порезался, а пока я с им валандалася, козел все бураки помял...

Трынка всё смотрела на Варвару.

– А на погляд ничего не видать. Девка и девка. правду, што ль, гутарють, ванькя с тобой не живеть?

Она спрашивала с беззлобным любопытством, и Варвара, не зная, что сказать, опустив голову, стучала вальком. Клашка засмеялась:

– Мужик не гораздый, так свекор-батюшка приголубить...

– Трофимыч-то? Тнтот шустрый, только отвернися...

Варваре стало обидно за Баранчика.

– Папаша... – выдавила она, – Они справедливыя...

Бабы заржали.

– Уж наведался! – заливалась Клашка. – Баба бзыря, скажи, а снохачи прежде были?

– А то!

– Али плохо? – ухмыльнулась Трынка. – Сперва свекор побалуеть, опосля мужик придеть, полировку дасть...

Домашка сердито плюнула.

– Тьфу, нечисть! Да я б ему всю рожу раскорябала, только б сунулся!

– Ты, домашка, дюже гордая, – c невинным видом cказала Трынка. – А то бы приманула, уж отвалил бы баранчик пятак за твои стропилы...

Бабы захохотали.

– Видал татарин во сне кисель, да ложки не было! – заливалась Трынка.

Домашка вскочила и спихнула ее в воду. Трынка вылезла, вцепилась в волосы Домашке. Началась драка. Бабы разнимали их, смеясь.

– Лягушка безхвостая! доска неструганная! утоплю, как кутенка!

Порядком помятая, Домашка, давясь слезами, схватила белье и ушла. Трынка отжала рубаху и, принявшись за стирку, опять пристала к Варваре:

– Неужли так целкой и ходишь? ты ба к чуманихе сходила...

– Ванькя-то с виду жеребец, – заметила Клашка.

– Он к аниске ходил, она его не корила. значить, справный, можеть по кобелиному делу займаться...

– А чего ж своих курей не топчеть?

Бзыря задумчиво сказала:

– А кто их, дьяволов, разбереть, какого им рожна надоть...

Варвара смеялась со всеми, радуясь, что от нее отстали.

Крячиха спросила:

– А ты слухала, как он ссыть? неужли матеря не сказывала? да у нас энто кажная девка знаеть! мужик должон ссать, как конь, штоб кипела, горох с кусту сшибать должон. тады он и табе нажарить не хуже жерябца. ты послухай.

Вальки опять застучали.

– Ссыть он крепко, – робко сказала Варвара.

Бабы дружно покатились со смеху.

 

На дворе стояла лошадь, запряженная в телегу, тыквы навалены горой. Варвара с мытым бельем в пехтере зашла в калитку.

Ей послышались голоса в амбаре. Она хотела заглянуть туда, подошла, но, прислушавшись, застыла.

Оттуда доносился горячий шепот, возня и сдавленные стоны.

От летней кухни тянуло дымом, пыхтел котел, роняя пену. Варвара сняла его с огня и убежала в избу.

 

Стукнула дверь. Из сеней влетела Панька, разгоряченная и растрепанная.

– Ты пошто к печке совалася? чего ты тама позабыла?

Варвара сделала вид, что роется в белье.

– Дак я...

– А энто што? сам он туда прыгнул?

В руке у Паньки была дохлая мышь. Она схватила Варвару за волосы и стала таскать туда-сюда.

– Ты пошто мине мыша в котел поклала? ах, ты, подколодница, анчутка белоглазая!

И сунула мышь ей за вырез рубахи. Варвара взвыла, как ужаленная, вырвалась и вытрясла мышь на пол.

– А я-то, дура, все не смекну! у мине молоко давеча вся скисла, заутре доенная! принесла, поставила на одною минуточку…

Баранчик зашел в сени, черпнул воды и стал жадно пить. В его присутствии Варвара совсем потерялась, она боялась взглянуть в его сторону.

– За что же вы на мине напраслину говорите... – лепетала она.

Панька только рассвирепела.

– Вишь, тихоня! люди-то недаром гутарють, что глаз у ей урочный...

– Закрой мельницу, – сказал Баранчик, переводя дух, и покосился на Варвару: – А ты чего терпишь, овца безхвостая? отбрехаться не умеешь?

 

В сарае для скотины Варвара убирала навоз.

– Чего там ишо? обратно не поделили?

Иван пришел с поля.

– Подь сюды...

Она покорно подошла, стала перед ним. Он разжал кулак – на ладони у него лежали маленькие сережки.

Уронив вилы, она подняла на него растерянный взгляд. Обтерла руки, осторожно взяла сережку. Камешек блеснул розовым огнем.

В горнице умывался Егор. Заглядывая в зеркало из-за его спины, Варвара никак не могла попасть в дырку в мочке уха. Наконец попала, повела головой и, счастливая, повернулась к Ивану.

– Ой, вань...

Феклуша с Панькой замолчали и тоже смотрели на Варвару.

– Небось, полтину отдал, не мене, – сказала Феклуша.

 Баранчик, с сапогом и шилом в руке, глянул поверх очков:

– Ай с твово карману?

Варвара стала собирать на стол. Про сережки она не забывала, двигалась неторопливо, плавно.

У ворот кто-то кричал. Феклуша глянула в окно.

– Странница, што ль? Варькя, поди, вынеси хлебушка...

Варвара с краюхой хлеба в руках открыла калитку.

Евсевна с палочкой беспокойно оглядывалась на собак. Увидев Варвару, она вся расплылась счастливой улыбкой и шагнула на двор.

 – Доча, дите моя... Эвон какая ты стала! А я, вишь, в Киев ходила, дай думаю, кровиночку наведаю... чего ты?

Варвара всхлипнула, и слезы ручьем полились по ее щекам.

– Маманечка родная...

Евсевна хотела обнять Варвару, но та рухнула на колени, обхватила юбку и ее босые ноги.

– Золотая вы моя! Заберите меня отседова! Христом Богом молю, нету моих силов!

На крик всё семейство вышло на крыльцо, и Евсевна перепугалась еще больше.

– Да окстися, страм какой, люди глядять! Господь с тобой, Варюха!

– Зачем вы мине взамуж отдали! – вопила Варвара. – Али я вам постылая? Ножки ваши цаловать буду, христарадничать пойду, только заберитя!

С крыльца хмуро смотрели на них мужики.

 

У церкви топчется народ. Из толпы нарядных девок и баб доносятся взрывы смеха. Дема Цыган развлекает их байками, скаля белые зубы, и то и дело косится на Варвару.

Она чувствует его взгляд и старается в ту сторону не смотреть.

Мужики потянулись к кабаку.

– А сам-то, что ж? – спрашивает Феклушу Крячиха. – В городу застрял?

– НЕ поспел. Видать, не управился...

– В городу-то в соборе нонче сам преосвященный служить...

Подходит Панька, спускает Васятку, дает подзатыльник Тимохе, отряхивает его.

– В дерюге табе ходить! домой ступайте...

Она спрашивает Феклушу:

– Вы на кладбище-то пойдете?

– Ишо вон святить не начинали, а дома-то делов...

– Без вас управим. мы вона с варькей...

Она подмигивает Варваре. Та с удивлением косится на Паньку.

– Ступайте, вон лучше с крячихой, поплакайте да яблочков на могилки положьте...

Когда Крячиха отворачивается, Панька говорит Феклуше:

– Слыхали, чего бабы брешуть? Папаша, вроде, Сухалев хутор купили... Энто где уваровского купца зарезали?

Феклуша в страхе крестится.

– Спаси Христос! место клятое, кабы чего не вышло...

 

На углу Панька сворачивает в сторону от дома.

– Куды?

Она тянет Варвару за собой, смеется.

– Ах, ты, тихоня белоглазая... Дёмка цыган на угощенье звал.

– Да иван узнаеть – убьеть!

– Невелик грех – в гости зашли, стакан вина выпили. Праздник же.

Панька, оглянувшись, зашептала со смехом:

– Влюбился в тебя Дёма, пристал, как смола, полтора рубля обещался дать... Мужики в трактире, все одно пьяные придуть. Он не обманеть, Дёма, он до баб лютый! Дурой-то не будь, сразу не ложися, сперва денежки.

– Пустите мене...

Панька разозлилась.

– Ишь, богачка какая! Авось не лужа, хватить и мужу! Поди их заработай, полтора-то цалковых!

Варвара вырвалась и побежала. Панька закричала ей вслед на всю улицу:

– Боисся, что люди порчу твою увидють?

Посереди двора в пыли на солнце храпел Баранчик в пиджаке и сапогах. Рядом с ним стояла нераспряженная лошадь с телегой.

Варвара стала тормошить Баранчика.

– Вставайте, батюшка, Яков Трофимыч, страмота! Люди скажуть, хозяин разлегся на дороге, как бродяга какой...

Он открыл глаза, приподнялся, он был пьян и мрачен.

– Пойдемте, батюшка, я вас на постелю отведу...

На кровати он тут же захрапел. Она стащила с него сапоги. Вдруг он сел, рванул ворот рубахи.

– А не хошь волку на холку? – он показал кукиш. – Баранчик-то ишо сам кому хошь рога сломить...

– Да ляжьте вы, чего вам млеется! где же вы так нахлесталися?

Мутный взгляд его немного прояснился. Он поглядел по сторонам и стал вставать.

– Вина дай.

– Може, вам закуски какой раскинуть, с дороги-то? у меня уха доспемши...

– Можно, раскинь...

Варвара принесла огурцов, хлеба, достала бутылку из буфета. Он налил водки, выпил. Съел ложку ухи и отодвинул миску.

– Своди меня на сенник, дух тута тяжелый, – он глянул на Варвару и мрачно засмеялся: я нонче такой кус откусил, дай боже проглотить...

В сарае он повалился в сено. Варвара принесла квасу, Баранчик жадно вытянул целый ковш. За распахнутой створкой был виден дед, сидевший на телеге.

– Иде все?

– Тетенька на кладбище собралися, мужики в трахтере, а панькя...

– Ну, поцалуй меня ради праздника и ступай.

Варвара замялась.

– Ну?

Она опустилась на колени и чмокнула его в щеку.

– Кто ж так цалует? Ты как полагается, по-нашему, по-русски, – он ухмыльнулся: – не чужия мы.

– Да будеть вам...

Варвара робко потянулась к его щеке.

Он с силой дернул ее за плечи, она потеряла равновесие и упала на него. Он стал целовать ее в губы. Варвара рвалась, но Баранчик ловко перевернул ее на спину и

навалился сверху.

– Папаша, окститеся, пуститя! дедушка глядять!

Она закричала, чувствуя, что он задирает ей ноги, он накрыл ей рот огромной ладонью, а другой стаскивал свои портки. На мгновенье он приподнялся, рука его ослабла, и Варвара ударила его ногой в грудь. Он повалился на спину, стукнулся о камень и стал оседать.

Варвара вскочила, одергивая юбку.

– Батюшка, вы чего? яков трофимыч?

Она боязливо дотронулась до его плеча, встряхнула. Шея его дернулась, как у куклы. Варвара приподняла ему голову. Темная струйка вытекла из уха. Небольшая вмятина пониже затылка сочилась розовой кровью.

Дед на телеге сопел, пытаясь ухватить грушу деснами.

– Дедуня, ты же видал, видал?

Она рванула рубаху на груди и зашлась в крике.

Жила-была одна баба. А. С. Смирнов — Санкт-Петербург: Мастерская СЕАНС, 2011.