1974 — для кино год урожайный. На экранах — «Свой среди чужих, чужой среди своих» Никиты Михалкова, «Калина красная» Василия Шукшина и «Осень» Андрея Смирнова, литературный сценарий которой назывался «Рябина — ягода нежная». Красные ягоды — капли крови на белом флаге, выброшенном из окна действительности как просьба о пощаде, о глотке чистого воздуха в уютной, но душной советской квартире. «Немного красного в белой бездне» — такова интонация «Архипелага ГУЛАГ», большого дебюта Михалкова, единственного цветного фильма Шукшина и лирического киностихотворения Андрея Смирнова.
Фильм «Осень» — развернутый поэтический образ. В набитой людьми пивной с кисловатым пойлом сквозь «Опять от меня сбежала последняя электричка», сквозь «Пусть бегут неуклюже…», сквозь есенинское «Увяданья золотом охваченный…» говорит Пастернак:
В горячей духоте вагона
Я отдавался целиком
Порыву слабости врожденной
И всосанному с молоком.
В пивной встречаются главные герои, влюбленные, поссорившиеся в путешествии. Пастернака читает Илья (Леонид Кулагин) — Саше (Наталья Рудная). Читает в ответ на возражение «со мной не о чем говорить». Это его собственный голос, стихотворение лишь форма, в которую герой помещает свои размышления. Для Ильи так естественно думать и говорить стихами:
Сквозь прошлого перипетии
И годы войн и нищеты
Я молча узнавал России
Неповторимые черты.
Превозмогая обожанье,
Я наблюдал, боготворя.
Здесь были бабы, слобожане,
Учащиеся, слесаря.
В них не было следов холопства,
Которые кладет нужда,
И новости и неудобства
Они несли как господа…
«Что-то я разговорился», — прерывает он себя, или поэта в себе.
Пастернак как alter ego героя возникает неслучайно. Стихи врываются в музыку и разноголосицу пивной, в дождливый вечер за окном — как проза, как ясное слово. Может быть, это монолог рефлексирующего интеллигента? Может быть, признание в любви, на которое никак не решится? Сдержанность и медитативность, врачебная рассудительность и ленинградская склонность к анализу не дают Илье расхрабриться, разбушеваться, выговориться, вывернуть душу наизнанку. Люди вокруг неистовы, буйны, страстны. Они поют и отчаянно спорят, они готовы подраться, заплакать и обняться, расставаясь на глазах у всех. Илья и Саша обречены на неловкий долгий поцелуй в пустом коридоре вагона. Не таков ли Юрий Андреевич Живаго, тоже врач и поэт, герой лирического романа Пастернака? О «свойствах страсти» и высоком деле любви Пастернак говорит в контексте истории, на фоне разухабистой отчаянной России первой половины XX века. Без первой мировой и революции, без гражданской войны, без Серебряного века и НЭПа Живаго не станет ни врачом, ни любовником, ни поэтом. Без пивной с её бесконечными спорами, с милиционерами и пьяницами, студентами и шоферами, без деревенских Эдика и Дуси, в доме которых останавливаются герои, невозможна и история любви Ильи и Саши.
Почему Андрей Смирнов переменил название «Рябина…» на «Осень», убрал эту страсть, кровь, ревность и нежность? Рябине в сахаре посвящена двенадцатая часть романа «Доктор Живаго». В этой «главе» партизан Палых приводит в отряд жену и детей, но вскоре убивает их, чтобы этого не сделали белые. Юрий отправляется в лес собирать рябину и бежит от лесных разбойников и душегубов — думая о жене, Тоне, — к возлюбленной, Ларе (жену Ильи тоже зовут Лариса). Герои фильма «Осень» тоже бегут — из Ленинграда в северную деревню, от интеллигенции — к народу, от бывших мужей и жен, от не любивших и нелюбимых — к любви. Фильм начинается с того самого страстного и неловкого поцелуя в поезде. В пивной Илья читает Саше стихотворение «На ранних поездах» из одноименного сборника Пастернака 1943 года. Во многом этот сборник о Марине Цветаевой:
Что сделать мне тебе в угоду?
Дай как-нибудь об этом весть.
В молчанье твоего ухода
Упрек невысказанный есть.
Историю любви Цветаевой и Пастернака невозможно рассказать языком прозы. Получится высокопарно или пошло. Это история двух душ, совпасть и пропасть которым помешали тела. Это история писем и стихов, в которых была жизнь и страсть. Это история жизни и страсти, в которых была не-встреча. Разминулись поезда, несущиеся навстречу друг другу. Цветаевское быт и бытие. Об этом и фильм Андрея Смирнова. Какая разница, что действуют в нем Илья и Саша. Это телесное, земное. «Души начинают видеть…» — писала Цветаева Пастернаку. Портрет Марины висит в ленинградской квартире Саши. У героини — цветаевские интонации, требующие всей души и всего тела: «Прекрати зевать ради бога, стоишь с женщиной и зеваешь», «Пришла змея — семью поломала», «А ты мог покончить самоубийством?». О любимой рябине Цветаевой написано много: и знаменитое «Красною кистью рябина зажглась», и трагическое «Рябину рубли…». Горечь и нежность ягоды пробуют Саша и Илья.
К слову, это первое появление Пастернака в кино, не считая экранизации «Гамлета» Григория Козинцева (1964), в котором шекспировское слово звучит в переводе поэта. Стихи Цветаевой в кино появились в 1966 году в короткометражном фильме Владимира Кочетова «День без числа». Рязановская «Ирония судьбы…» со стихами Цветаевой и Пастернака выйдет в самом начале 1976-го.
Аналитичный Илья и страстная Саша отправляются в деревню, чтобы наконец-то совпасть, поговорить и договориться. Первый же их разговор подчеркивает разность мировосприятий. Сашу удивляет церквушка вдалеке, Илья рационально замечает: «Это погост. Кладбище видишь? Значит — погост», как будто церквушка противоречит погосту. Да еще и спрашивает возлюбленную, о чем она думает, когда целуется. Илье непременно нужно знать день недели, Саша рада тому, что все перепуталось.
В фильме «Осень» изображены три «семейные» пары: деревенские Эдик (Александр Фатюшин) и Дуся (Наталья Гундарева) — шофер и доярка в декретном отпуске, городские Марго (Людмила Максакова) и Скобкин (Армен Джигарханян) — инженеры, и приезжающие из деревни в город Илья и Саша — влюбленные. Смирнов обращает внимание на род занятий героев. Со времён «Белорусского вокзала», на котором собрались и слесарь, и бухгалтер, и журналист, и сестра милосердия, и директор завода, деятельность героев очень важна для режиссера. Это наряду с говорящими именами способ характеристики.
Дуся и Эдик — персонажи буколики: мирная жизнь на лоне природы, домашнее хозяйство, корова и дитя. Эдик увлечен своим делом, мечтает о новых автозапчастях, вспоминает, как один московский гость обещал ему прислать их из города, но обманул. Семейное благополучие — предмет его постоянных забот. С гордостью он заявляет, что получал 103, 120 или 150 рублей. Все на строгом счету, хотя и выглядит Эдик недотепой. У Дуси — домашний сыр, похожий на творог, грибочки, наливочка: она радушная и хлебосольная хозяйка. Идиллия на грани мещанства. Марго уничтожает почти все запасы пива, она ленива и небрежна в отношении с коллегами и домочадцами, сыновьями и домашним хозяйством занимается муж, которого она вульгарно зовет по фамилии. Скобкин гуляет с собакой, кормит младшего, решает задачи со старшим, ходит на рынок за бараниной, прячет бутылки с пивом. Экзистенциальная драма на грани мещанства. От быта, губящего поэзию, бегут Саша с Ильей. В деревне Саша говорит, что ненавидит обыденность: «Не об обеде речь — я бы и полк накормила играючи». Саша говорит о том, что нет героя, который мог бы за нее глотку перегрызть: «Не все — только один».
Герои фильма отчаянно подбирают рифму к своему слову: не удобную и подходящую, но открывающую новый смысл. Рифма «Марго-Скобкин» — оригинальна, противоречива, но пошла, рифма «Дуся-Эдик» — привычная, предсказуемая, но классически точная.
Слова примеряются друг к другу, режут слух, зачеркиваются, вновь возникают в конце строки на протяжении фильма. Рифмы складываются и упраздняются режиссером — поэтический каламбур. События в картине возникают из слов, из прекрасных, построенных на игре диалогов. В поисках удачного слова герои весь фильм говорят.
Есть рифмы мужские: разговор Ильи и Эдика на размокшей дороги по пути за выпивкой и вяленой рыбой. Скупой мужской разговор о механике и нарушенном обещании.
Есть рифмы женские: долгие душевные разговоры Саши и Дуси — обо всем на свете — о вымерзшем урожае, о дожде, о браке, об измене, о зазнобе из столовой, о том, что непременно надо рожать, «ибо мужик — что снег: пал да растаял, а дите — твое будет»
Дуся с Эдиком, как и Саша с Ильей, тоже спорят: когда умерла соседская Захаровна, от которой досталась прекрасная большая кровать, под Троицу или на майские. В этом споре тоже нет противоречий: Дуся говорит о церковном празднике, Эдик — о светском, которые вполне могли совпасть в календаре.
Марго со Скобкиным не спорит. Она как простое, обыкновенное слово — без коннотации: не следует мучить ребенка образованием, иначе он попадет в сумасшедший дом, да и подругу свою Сашу она считает ненормальной, похожей на ненормального Скобкина и ненормального старшего сына. Сыну не хватает бороды — был бы вылитый Скобкин-отец. Саша со Скобкиным тоже, по мнению Марго, идеальная пара. Однако это был бы просто рифмоплетский текст.
Рифма «Саша-Илья» еще на языке, она еще не произнесена, но вот-вот займет свое место в осеннем стихотворении Смирнова. Саша и Илья разговаривают в основном лежа — на той самой старой кровати, которая досталась от умершей Захаровны. Они заново узнают друг друга, хотя знакомы с детства. Саше нужна вся любовь, вся бездна и пропасть, страсть и пожар. Любовь — сродни смерти, неслучайно она спрашивает возлюбленного о самоубийстве: «Не знаю — за что люблю, вот возьму и придумаю». Илья рассказывает о том, как мучил жену упреками, выбирает — диван или раскладушка, слушает оперную арию по радио. И это всё не о быте, это всё о бытии. И о любви. Герои пытаются понять, какая из них получится рифма: банальная или новаторская. Узкое пространство кровати, в которое буквально помещены слова-герои — расширяется до бесконечного осеннего простора.
Осень — метафора зрелости: готовы ли взрослые герои сделать новый шаг, переступить через трудную юность (когда препятствий было слишком много) и беззаботное детство (когда ничего не мешало их дружбе). Осень — время года, когда всё предельно обнажено, когда нет темной листвы, прикрывающей суть. Темное, телесное, желтое, деревянное, мокрое — влюбленные на старой кровати, на деревенской перине. Они обнажены и откровенны. В конце фильма выпадает первый снег.
Осень — это время собирать урожай и камни, считать цыплят, подводить итоги. У Дуси с Эдиком есть дочь, корова, деревенский дом и мотоцикл. У Марго и Скобкина — двое сыновей, собака и квартира в Ленинграде. У Саши — комната в коммуналке и портрет Марины Цветаевой. У Ильи — очки и бывшая жена. Смирнов подчеркивает странную, туманную детскую нездешность: Витя (названный в честь отца), сын Марго и Скобкина, никак не справится с задачкой, Таня, дочь Эдика и Дуси, — почти пушкинская героиня: «то спасу нет, то стоит не гукнет».
Герои «Осени» проводят вместе семь дней. Их возвращение — День восьмой, тот самый день после Творения, Отдохновения и Теперешнего бытия, который вот-вот наступит, должен наступить. Глухая карельская деревня — образ Рая, потерянного или оставленного, откуда изгнаны и куда возвращаются. Нездешнее пространство подчеркивают незнакомые Эдик и Дуся (кому еще жить в раю, как не крестьянам, возделывающим землю и растящим дитя). Да и весь деревенский быт — знаком или не знаком, накрепко забыт, открывается впервые. За время отсутствия (10 лет не виделись герои) в райском саду наступает осень. В нездешнем пространстве встречаются и Цветаева с Пастернаком — во сне, на том свете: «Борис, Борис, как бы мы с тобой были счастливы — и в Москве, и в Веймаре, и в Праге, и на этом свете и особенно на том, который уже весь в нас», — пишет Цветаева Пастернаку. «Дай мне руку — на весь тот свет! Здесь — мои обе заняты» — словно говорит Илье Саша в ответ на его «На ранних поездах».
В фильме «Связь» (2006) дочь режиссера Авдотья Смирнова тоже рассуждает о душах и телах, которым никак не совпасть в рифме. В комнате на стене героини тот же портрет Марины Цветаевой…
3 сентября. 2019