Собрав в кулак остатки воли, следует решительно отказаться от каламбура «особенности национальной войны», который беззастенчиво просится в заголовок этого текста. Но критику необходимо преодолеть в себе не только искушение дешевым каламбуром «Блокпост» кажется сегодня самым достоверным высказыванием нашего игрового кино о кавказской войне, однако подлинность его фактур и интонации — еще не повод для того чтобы увлечься сверх меры социально-политическими аллюзиями. И не разглядеть за деревьями «конъюнктурной» проблематики — собственно кинематографического леса. Без шершавого языка последних известий, может, и впрямь обойтись трудно, но было бы несправедливо судить фильм Александра Рогожкина только «по законам военного времени». В небольшой обойме наших фильмов, повествующих о кавказских событиях, «Блокпост» занял место середины если не золотой, то уж бронзовой — точно. При этом на одном полюсе оказывается аккуратный, политически корректный и просчитанный до мелочей гуманизм «Кавказского пленника», а на другом — мифологическая вакханалия невзоровского «Чистилища», где камуфляжно-пятнистые ангелы-истребители сходятся в апокалиптической битве с восточными ифритами и валькириями в белых колготках.
Рогожкину удалось избежать аллегорического соблазна — с любым знаком. Он никого не возвышает и не демонизирует, не позволяет своим живым персонажам раствориться в тумане многозначительной условности. Ему интересна та война, что становится повседневностью, обрастает накипью быта, выгорает на солнце и линяет от многочисленных стирок. Когда на фронте (западном ли, восточном) вот уже которые сутки без перемен. Собственно боевых действий в фильме нет. Есть далекий блокпост в горах, стоящий на пути к старому мусульманскому кладбищу, куда от греха подальше отправили влипнувший в историю взвод. До тех пор, пока следствие не разберется, кто именно виноват в кровавом происшествии в ауле, полдюжины солдат во главе с прапорщиком Ильичом вынуждены сидеть и не высовываться, изнывая от скуки и неопределенности. А до ветру бегать исключительно пригнувшись, так как в горах засел невидимый снайпер и время от времени дает о себе знать. Но снайпер снайпером, а какая-никакая жизнь идет своим чередом.
Эта немудреная жизнь складывается из кухонных перебранок (жратва пересолена, есть невозможно) и отрешенных медитаций (если удается разжиться травой), из плотских радостей (девочка из соседнего аула невозмутимо сдает свою немую сестру желающим за патроны), казарменных шуточек (выкрасить спящему товарищу причинное место) и вполне искренних проявлений простых человеческих чувств (один из бойцов трогательно чтит память ручной крысы, которая гибнет от пули снайпера в первый же день пребывания взвода на блокпосте).
Атмосфера фильма Рогожкина не раз воскрешает в памяти классический М. А. S. Н. — с той лишь разницей, что олтмановские персонажи, воевавшие в Корее, отчетливо понимали бессмысленную гнусность происходящего и вполне сознательно пытались обуздать окружающее их безумие с помощью шутовских выходок и любовных утех. Ребята из «Блокпоста» сам факт боевых действий, в которые они вовлечены, воспринимают куда спокойнее. Им ничего не стоит во время «зачистки» в ауле снять наушники плеера с чужой окровавленной головы: обидно только, что в разбитой машине «была только классика». Впрочем, Вагнер и Шуберт тоже сгодятся. «Мы незнаем, зачем мы здесь», — выводит в своем дневнике один из солдат, взявший на себя роль закадрового хроникера текущих событий. Но вряд ли в его словах стоит искать экзистенциальную глубину. Скорее, в них сквозит искреннее непонимание вполне конкретной боевой задачи. В конце концов, стреляют здесь не так уж и часто, а бородатым людям, изредка подъезжающим к блокпосту на грузовике и грозно тарабарящим что-то на непонятном языке, можно преспокойно показать вытянутый вперед средний палец. Тем более, они все равно ничего не поймут.
Кстати, этот жест, нелепый и бессмысленный пред «толпою соплеменных гор», наводит на вполне нешуточные размышления. Фильм Рогожкина любопытен как раз тем, что обращается к доселе не осмысленным пластам современной солдатской психологии. Засевшие на блокпосту ребята — вчерашние тинейджеры — на девяносто девять и девять десятых процента сформированы масскультом во всех его проявлениях. Даже на передовой их восприятие войны ограничено рамками притягательной милитаристской эстетики. Они увлеченно скандируют патриотические куплеты («Здесь Россия, здесь мой дом...»), положенные на знакомый по видео ритм походных речевок американских десантников. И не менее азартно выбивают собственные данные на солдатских жетонах, давно уже ставших на гражданке элементом молодежной бижутерии, однако не утративших жуткой функции — облегчить опознание своих убитых и, возможно, до неузнаваемости изуродованных владельцев. Но пока личный жетон — это всего лишь признак «крутизны».
Пока. Война все равно даст о себе знать — как раз в тот момент, когда ты окончательно входишь в ритм незатейливого существования, привыкаешь к симпатичным героям и уже начинаешь подумывать о том, что оказаться в их компании было бы совсем не так плохо. Вот тогда-то и увезут на следственный эксперимент рядового Крутицкого, по прозвищу Крыса. И напьется до истерики прапор Ильич, прекрасно понимая, что никакой конвой не спасет Крысу от мести сельчан. И приедут бородачи на грузовике, выбросят на пыльную дорогу овечью шкуру, в которой — то, что еще вчера было живым человеком. И снайпер (оказавшийся той самой девочкой, что приводила сестру) выпустит пулю в спину своему почти что любимому.
И кино кончится.
Ростоцкий С. …в котором мы служим // Сеанс. 1999. №1