Еще до просмотра — молва: Александр Рогожкин снял фильм года, профессионально превосходящий окрестную отечественную продукцию.
А может, фильм десятилетия, открывающий, «что с нами происходит». А может, и фильм века, по которому люди следующих столетий продолжал разгадывать загадочную русскую душу.
После таких аттестаций испытываешь два противоположных чувства: жуткое любопытство и жуткое недоверие к тому, что тебе показывают.
Первое чувство с первых кадров повисает в воздухе. Тебе показывают охоту начала прошлого века. Гончие, борзые. Барин, хлопающий рюмку коньячку. Французская речь. «Графинечка» на белом коне. Хорошо усвоенный Бондарчук, хорошо усвоивший когда-то Толстого.
И это всё?
Нет, не всё. Современные мужики грузят ящики в багажник «Жигуленка». Русская речь: хватит, не хватит? В ящиках водка.
Усекаешь параллель: «особенности национальной охоты» полтораста лет назад и сейчас. Пьянка на лоне. Под пальбу.
И это всё?
Нет, не всё. В нашу нынешнюю ватагу пускают финна. Эталон здравомыслия. Трезв, добр, доверчив, логичен. Жаждет русской экзотики.
Мужики, отрываясь от ящиков, говорят ему: прогуляйся пока. Но со встречными — никаких разговоров!
Понятно: оберут до нитки.
Идет. Не вняв совету, вступает в разговор с первым встречным. Тот клянчит денег. Финн дает.
И это всё? Очередное самооплевывание русских перед иностранцами? Чернуха с почесухой...
Постойте. Нищий-то, который у финна доллар выклянчивает, он, между прочим... в очках. Но это ладно. Господа-товарищи, да он же... как это в анекдоте... «Милок, да ты ж негр!» Я не шучу: уж мулат точно. И клянчит-то как: «Я музыкант, у меня трубы горят».
Это, стало быть, не русский у иностранца клянчит, это иностранец клянчит? Значит, «место обязывает»? Раз «Россия», значит, надо побираться?
Э, не так-то все просто у этого Рогожкина. Мягко стелет. Схема-то ясненькая: нынешний чернушный разгул — на фоне олеографически ностальгического прошлого. И «особенности охоты», за полтора столетия скакнувшие до гомерических порций. Да вот на донышке боченка... то есть на дне ящика из-под водки — что-то хитрое, и проясняется не сразу.
И ты уже начинаешь всматриваться в лица патентованных русских забулдыг, понимая, что тут не просто «загадка», а, так сказать, «загадка загадки», и у всякого выпитого тут стакана есть второе дно.
Тут, знаете, не такие уж забулдыги. Тут, знаете, генерал. Не в сталинско-брежневских галунах, а в демократическом камуфляже. Рокочущий басок, свойский, надежный. Когда горе-охотники дырявят под ним резиновую лодку, — первый его вопрос (когда его вытащили из воды): «Кузьмич! Ты какими стрелял? Кучно легли!» Во выдержка. Я бы такого генерала — прямым ходом в Конгресс Русских Общин!
Рядом с ним — некто кудлатый, носатый, с лицом вдохновенного замполита. Звать — Лева. Выпив пару стаканов, первым валится с ног. Однако первым и трезвеет и, протрезвев, громче всех орет: «Не погибла Россия! Врете!!» — и тычет под нос своим русейшим собутыльникам крепкую несгибаемую дулю.
А еще Кузьмич — для полноты картины. Егерь, живущий здесь, на заимке, на зимовке, не знаю, как теперь у братьев-ленинградцев называется такой дом среди озер.
Я мог бы перечислить весь интернационал, собравшийся «пострелять лосей», — уверяю: подбор типажей у Рогожкина тактичен, но и остер, актерский состав ровен и блестящ (назову тех троих, что обозначены в «программке», начиная, естественно, с финна В. Хаапсало, озадаченного, ошарашенного и околпаченного нашим разгулом; затем: А. Булдаков, В. Бычков...). Но дело не только в прекрасно сыгранных ролях. Дело — в «правилах игры».
Значит, так: Кузьмичу двух коров обихаживать недосуг, и одну он хочет перегнать за три протоки «брату». Как это сделать?
Генерал для бузы советует: перегоняй самолетом.
Кузьмич идет к летчикам. В каждом кармане — по бутылке. И еще бутылка за пазухой — резервная.
Сцена на военном аэродроме, когда корову загружают в бомбовой отсек, — это, конечно, аттракционный рекорд для Гиннеса. Но я думаю о другом: о правилах игры. Правила железные. Поднести дежурному стакан — он выпьет. Расслабится. Возьмет бутылку. Разрешит.
К нему — вышестоящий начальник. Ну и что? И ему — стакан. Расслабится — и бутылку.
Думаешь: вот так и пойдет по лесенке вверх... и каждый вышестоящий, боясь «обидеть», будет из уважения «принимать» — сначала стакан, потом бутылку... Ну, и как? До военного министра так дойдем или... еще выше? А что возразить: тут — законы братства, или как его теперь... соборности — попробуй откажись. Живо в масоны вылетишь! Оно, конечно, в бомбовом отсеке — корова, но зато единство-то какое!
Зрители, оскорбленные за военную авиацию, могут успокоиться: бардак по вертикали в фильме Рогожкина все-таки пресечен уже на уровне майора, Кузьмич с бутылкой возвращается ни с чем к своему генералу. Разгул, не пошедший вверх, идет вширь, да как! Никакому финну, никакому западнеевропейцу, никакому, рискну сказать, супердемократическому американцу не приснится та степень свободы, то есть воли, то есть беззаботности, то есть беспредельной естественности, которая определяет «особенности» нашей «национальной охоты». Можно напоить медведя, затравить корову, оглушить рыбу взрывчаткой, устроить иллюминацию, спалить лес, поломать, порвать, потоптать всё в округе — и ничего! И никакой «собственник», «владелец», «барин», «куркуль», «кровопивец» — не придет и не спросит: вы что? Потому что кровопивцев нет. Всё — свое. То есть ничье. Неслыханной широты и мощи природа! А души, души...
Смотрю, хохочу, просто рыдаю от хохота, а сам думаю: как бы потом плакать не пришлось. Тут уж не Толстой брезжит с его «сценой охоты». Тут, пожалуй, Гоголь: пока читаешь, смешно, а потом такая тоска охватывает, хоть в петлю.
Рассеивается пиротехника, пустые ящики летят в мусорную кучу... виноват, не сами летят, конечно. Финн-то там имеется! Так вот, он — единственный, который чего-то там сносит в мусорник, а не шваркает около. И тот же финн — единственный, кто в потешной потасовке с медведем не орет от страху, а соображает окатить топтыгина ведром воды. Единственный, кто, не веря Кузьмичу, что «рыбы тут нет», забрасывает спиннинг и, натурально, вылавливает здоровенную рыбину, которую колчерукий Кузьмич спьяну тут же упускает обратно в воду.
Подождите, дайте одуматься. Пили-пили, палили-палили, ловили-ловили, орали-орали... И в результате... ведь никого не убили, не угробили, не продырявили. Попортили инвентарь в огромном количестве, продырявили лодку, облили водой медведя, напугали корову, упоили милиционера, потеряли его пистолет, нашли пистолет, вымокли, высохли, промерзли, отогрелись, пропарились, напились, протрезвели, сожгли два дерева и две-три заправки бензина (считая и авиационное) и поехали домой с чувством глубокого удовлетворения.
Дураки. Точнее, дурни. Гуляки, бомжи. Но под «дурью» все-таки нет злобы. Именно это ощущение увозит финн, гульнувший на наших просторах. И мы с просмотра. Под «разгулом» что-то прячется. Что-то театральное есть в этой нашей «охоте» на весь мир.
Кузьмич-то бородатенький, в тертой ушаночке и шинельке выгоревшей — присмотреться — уж не студент ли, егерем подрабатывающий? В домике у него, между прочим, библиотека старинных издании на тему: «охота на Руси». Каковые он и рассматривает, медитируя, пока не доносится с реки ликующий, родимый, призывный вопль:
— Кузьмич! Встречай гостей!!!
Хочешь-не хочешь — встречай. У нас в гости не зовут, у нас в гости являются.
Идет Кузьмич и, помедлив, собравшись с душевными силами, натягивает на лицо фирменную, русскую, радушную улыбку: «Ах, какие гости пожаловали!» — а потом и втягивается в забубенно-бесшабашную игру, в «охоту» с «национальными особенностями». Ритуал!
А ведь и полуторавековой давности толстовская «охота», фоном идущая через фильм, — вдруг понимаешь — тоже ритуал. Желтые борзые по белому снегу. Штофчики-лафитнички. Декоративное действо — удаль-разгул! А ведь и волка затравленного — не убили, сострунили только. И поехали в имение — догуливать.
И Кузьмич-то наш — рыбину, финном выловленную, — не по пьяной косорукости в воду упустил, — он ее нарочно выпустил, черт ряженый, чтобы не губить. А пьяным — прикинулся.
Тут-то и заложена главная разгадка фильма «Особенности национальной охоты» и главная его глубина. Повальная пьянка? Разгул с песнями? Пальба в воздух, «завидовские» подставные лоси? Всё так, всё есть, всё собрано, сгущено, доведено до умопомрачения.
Только под этим притворством — хитрый выжидающий прищур. Натальная «русская дурь», под которой — таежная, азиатская, звериная трезвость, только прикрытая куражем и идиотством.
Протрезвеет неожиданно какой-нибудь «финн», ненароком угодивший на наш праздник, или проспится родимый «замполит», в наших печенях вскормленный, протрут глаза и сообразят: Россия-то не погибла. А пьет — так у стакана, как мы выяснили, двойное дно.
По ходу фильма я действительно думал: чему смеемся, плакать бы не пришлось.
Нет, не пришлось.
И знаете, что окончательно успокоило? Титры в финале. Нет, не «авторские», которые — само собой — я читал с уважением: «оператор-постановщик А. Жегалов, художники И. Тимошенко и В. Адикаевская, композитор В. Панченко...» А титры «жизненные», которые пошли под самый занавес, когда благодарные ленфильмовцы начали выражать признательность за помощь в съемках: совхозу такому-то, охотхозяйству такому-то, летной части такой-то... и собаководу... и дрессировщику медведя Бориса... и фермерам, фермерам, фермерам...
Так вы живы, ребята?
Ваше здоровье!
Аннинский Л. Особенности национального юмора. В книге: Аннинский Л. Поздние слезы. М.: Эйзенштейн-центр, 2006.