Когда-то психологи одного из американских университетов провели знаменитый эксперимент. Группу студентов-интеллектуалов, спортсменов, остроумцев поделили на «заключенных» и «надзирателей». По условиям игры первые обязались неделю просидеть под арестом, а вторые, не ущемляя достоинства своих «подопечных», соблюсти обязанности по тюремному содержанию. Сначала все было игрой. «Арестанты» и «охранники» одалживали друг у друга сигареты и перебрасывались мячом через порог камеры. Но уже через несколько дней в их отношениях появились недомолвки, а вскоре и трения. К концу срока исследователи констатировали полное слияние испытуемых с их ролями. Люди, разделенные условной несвободой, по-настоящему возненавидели друг друга.
Фильм молодого ленинградского режиссера Александра Рогожкина «Караул» чем-то напоминает об этом классическом опыте. Но еще больше — об эксперименте совсем другого рода. О следственном эксперименте, что назначен не конструировать возможные варианты события, а восстановить уже свершившиеся криминальные обстоятельства. И хотя в фильме хватает частных намерений и мотивов, его главным объектом остается — система. Тотальная система несвободы, с одной стороны, навязывающая каждому роль молекулы, винтика, а с другой — рождающая бесконтрольную иерархию «молекулярного» же произвола и насилия. «Клеточный уровень» рабства — одно из самых страшных наших наследий. Страшных, ибо такое рабство легко маскируется под санкционированную свободу, а значит — чуждо свободе истинной. Общую судьбу разделил и нынешний кинематограф, наводнивший «экран перестройки и гласности» потоками «чернухи» и «ура-разоблачений», что по существу есть типичная рефлексия раба, пинающего тело поверженного хозяина, но робеющего сделать первый самостоятельный шаг в сторону.
В этом печальном и, увы, растущем ряду «Караул» — внушающее надежду исключение. Сюжет фильма выстроен вокруг широко обсуждаемой ныне проблемы. Ее имя пришло на страницы газет и журналов из армейского лексикона. Речь идет о так называемых «неуставных взаимоотношениях», возникших вследствие все того же, в гены проникшего, рабства. Его инъекцию советская армия получила наравне с остальными общественными структурами, но беда эта умножена за счет неизбежной в армии системы всеобщей подчиненности и зависимости. Мрачный парадокс заложен уже в фабуле фильма Рогожкина: его герои, солдаты внутренних войск, конвоируют транспорт заключенных, но и сами они те же арестанты. Разница лишь в том, что одним наказание определил суд, а другим «почетный долг и священная обязанность гражданина СССР». Рабы, охраняющие рабов. Армия, похожая на тюрьму, и тюрьма, мало чем отличающаяся от государства с его развитой системой доносов и абсолютным пренебрежением к человеческому достоинству. А над всем этим — устойчивая шкала ценностей, где раб постарше безраздельно властвует над рабом помельче и пределом мечтаний каждого является переход на следующую ступень иерархической лестницы рабства. И если война есть продолжение внешней политики другими средствами, то мирная армия есть прямая проекция политики внутренней, но только без особого разнообразия в средствах.
Обыденность унижения оборачивается трагедией. Доведенная до отчаяния низшая армейская каста бунтует. В пьяной перестрелке погибает весь караул. Оставшегося в живых молодого солдата, автоматически ставшего опасным преступником, убивают при попытке к бегству. Круг замыкается: черно-белое изображение, в финальных кадрах сменившееся цветным, вновь затягивается монохромной пеленой. Выхода нет...
Ситуация, исследованная сценаристом Иваном Лощилиным и режиссером Александром Рогожкиным, экстремальна, но не исключительна. Фильм уже был в работе, когда всю страну облетела душераздирающая история литовского парня, рядового внутренних войск МВД Артураса Сакалаускаса, не выдержавшего унижений и открывшего огонь по бывшим своим товарищам. История эта уже зафиксирована в документальном фильме «Кирпичный флаг».
Караул теперь явился как художественное ее воплощение.
Однако, если бы фильм ограничился только этим, ему принадлежала бы пусть видная, но чисто функциональная роль в развенчании еще одного общественного мифа — мифа о «непобедимой и легендарной».
К счастью, фильм претендует на большее. В «Карауле» есть то, что составляет истинную природу экранного искусства, — умение навести объектив на фрагмент жизни так, чтобы получить на пленке отпечаток универсального бытия. Документальная стилистика фильма обрамляет исследование все того же «клеточного рабства», механизма малой власти, еще более губительного, чем огромная тоталитарная система, ибо такая власть развращает сокровенные глубины души. Здесь уже не физиологический очерк нравов, но забота экзистенциально ориентированного искусства о расшифровке самой психологии насилия. Фильм поддерживает надежду на то, что кинематограф времен перестройки и гласности даст повод не только сенсациям.
Добротворский С. Караул // Советский фильм. 1989. № 12