Период искания своего пути, нащупывание основ актерской профессии, увы, к сожалению, пройден, наступил второй период — период поисков новых возможностей выявления себя.
Мне давно не нравятся театры, сделанные из железобетона, в них нет души, меня не трогают режиссерские выкрутасы, машинерия, электронная музыкомания и на театре, и в кино. Мне по душе режиссер, который стремится привести спектакль и фильм к его самому простому и в то же время самому сложному выражению — игре актеров, жизни человеческого духа. Я далека от мысли быть глашатаем какой-либо теории. Я актриса, воспитанница вахтанговской школы. Волею судеб мне довелось сняться в нескольких фильмах у режиссеров различных школ и направлений. В театре я училась у Рубена Симонова, в кино одним из первых учителей моих был С. М. Эйзенштейн. Художники разные. Можно даже сказать — полярные.
Пастернак говорил: «Вы смеетесь и плачете в театре и в кино не оттого, что вам весело или печально, а оттого, что путь к вам внутрь угадан верно и проницательно». И Р. Симонов, и С. Эйзенштейн умели как никто угадывать этот путь к сердцу зрителя. Они едины в этом, как и в великом мастерстве своей профессии.
В мою задачу не входит разбор фильмов и спектаклей Р. Симонова и С. Эйзенштейна. О работах их много писалось, они изучаются, и эти два человека еще долго будут служить эталоном высокого таланта и одержимости своим делом.
А я, основываясь на своем, правда, небольшом актерском опыте, хочу поделиться с читателями своими мыслями и пониманием того, в чем отличие театрального актера от aктера, работающего перед камерой.
Мне думается, природа действий актера в павильоне киностудии и на сцене театра одна и та же. Мне, правда, в театре всегда как-то теплее, чем перед кинокамерой. Вот я и попытаюсь разобраться, в чем дело.
Я бы сказала так: образ и актер — это два различных существа. Мне образ поначалу даже враждебен, ибо любую роль я начинаю репетировать со страхом (а вдруг не выйдет!). В течение долгих репетиционных часов образ ловко ускользает и прячется от актера. Режиссер как диспетчер должен направить актера в нужном направлении. К моему счастью, я не встретила в театре режиссеров-насильников. Режиссеры, с которых я начала свой рассказ, всегда считали, что актер — не робот и не пешка, которую можно свободно передвигать. Только верой и убежденностью в конечной совместной победе актер и режиссер могут ухватить это ускользающее чудовище — образ. Мне очень нравится это сравнение, которое я услышала, будучи еще совсем неопытным «охотником» за образом.
В кинематографе, как я уже отмечала, мне всегда немного неуютно, может быть, потому, что, стремясь к одной цели — к «созданию человеческого духа», — театр и кино достигают этой цели различными способами и путями.
В кинематографе все сконцентрировано, спрессовано, сфокусировано в данной сцене, в данном кадре, который снимается сейчас, сию минуту. Поэтому как-то не думаешь о роли целиком, а играешь перед камерой данный эпизод, «до дна» используя все ресурсы, отпущенные тебе судьбой. Я говорю только о методе, а не о конечном результате, о своей работе, а не о фильме в целом.
Р. Н. Симонов приучил нас всегда думать о целом спектакле, а не о себе в нем, а в кино это как-то не получалось, у меня во всяком случае. Я никогда не могла схватить роль целиком, осмыслить и прочувствовать образ в целом.
Работа в кино фрагментарна, прерывиста, более алогична по отношению к жизни образа, но от этого она не становится менее интересной и увлекательной. Работа в кино исключает всякую поблажку своим слабостям, своему настроению, неготовности к работе, требуя мгновенной мобилизации всех твоих возможностей. В противном случае ты бываешь пребольно наказан, когда смотришь на себя из зала. Тут я должна сказать, что мне редко, очень редко по душе то, что я делаю в своих фильмах. Поверьте, это не кокетство, может быть, скорее, чрезмерное самомнение. Мне всегда кажется, что данную сцену я могла бы сыграть лучше. Но это чувство привычное и общеизвестное — удел любого актера.
В театре актер не имеет возможности видеть свою работу — от этого ему легче, быстрее прощаются промахи. Я думаю о том, что уже на следующем спектакле я постараюсь исправить свои огрехи и по-иному сыграю неудавшийся кусок. В театре можно позволить себе делать выбор, позволить — роскошь — менять, искать, пробовать. И, что очень к важно, в театре, чувствуя реакцию и дыхание зрителя, можно на ходу изменить фальшивую ноту.
В кинематографе уже ничего исправить нельзя — навсегда для тебя и зрителя так и останется неудавшийся тебе кадр. Сколько таких кадров мелькает на наших экранах! И только экран запечатлит и покажет тебе, какая ты есть на самом деле, что у тебя за душой, сколько богатств ты накопила, участвуя в жизни, наблюдая и изучая ее, какова твоя актерская индивидуальность.
Если театр, как зеркало, должен отображать жизнь, то кино, как микроскоп, в котором можно увидеть мельчайшие оттенки и нюансы жизни человеческого духа.
Я никогда бы не решилась ответить на вопрос: где интереснее работать — в кино или в театре? Меня в равной степени привлекает хорошая роль и в театре, и в кино. Мне интересно действовать и на сцене, и перед кинокамерой.
Что движет актером в его творчестве?
Может быть, жажда познания жизни?.. Жажда известности?.. Аплодисментов? Жажда проявить себя в каких-то новых неожиданных качествах? Жажда изменить жизнь, сделать ее лучше, светлее. Повлиять на людей. Желание разобраться в сложных вопросах бытия... А может быть, еще что-то?..
Я думаю, никогда не прекратится постижение мира, постижение красоты мира, и моя профессия, как никакая другая, дает возможность испытать все это и в театре, и в кинематографе в равной степени. У каждого, кто служит искусству, есть свои пути и ходы неприятия зла. Свои думы о совести, чести, милосердии, настоящей дружбе и любви.
Было время, когда наслаждались фильмами (особенно итальянскими эпохи неореализма), где, кажется, актер ничего не играет, за него действуют события, фон текущей жизни, удачно выбранный типаж, снятый как бы скрытой камерой. Актеру в таких фильмах ничего не остается, как только молча позировать перед аппаратом. Нам казалось это современным, принципиально новым и интересным.
Но прошли годы, и я все больше убеждаюсь, что, не затрачивая себя, всех своих душевных сил, эмоциональных ресурсов и творческих запасов, не сыграть ни в театре, ни в кино, ибо самую решающую роль в нашей профессии, конечно, играет великое чудо — человеческое сердце.
И последнее. История может осудить или забыть. История может прославить или простить. Сколько серых фильмов, конъюнктурных и фальшивых шествовало по нашим экранам! Самое страшное, что многие из них были сделаны искренними художниками. Их хвалили, их смотрели, им давали награды. Искусство — место не огороженное, всяк в него лезет. Оглянешься назад, аж страшно становится, сколько лжи и фальши сходило с экрана и со сцены наших театров.
Я прожила жизнь вместе с этими фильмами, с этими людьми, которые делали фильмы. Делила и горе и радости своего времени. Как хочется думать, что мы постепенно освобождаемся, как от зубной боли, от фальши и вранья, которыми нас кормили долгие годы, от взяточничества и коррупции, бессердечия, бездушия, несправедливости.
Как хочется надеяться, что свежий ветер демократизации и гласности в нашем обществе даст возможность и нам, людям, служащим искусству, правдиво и честно рассказать о нашей жизни, о человеке в этой жизни. Победа здравого смысла позволит и нам, актерам, не только показывать жизнь, но и участвовать в ее преобразовании. Появление на наших экранах таких фильмов, как «Покаяние», «Легко ли быть молодым?» и многих других, таких спектаклей, как «Диктатура совести», «Брестский мир» — весомый залог этого.
Никогда не терять надежды. Даже тогда, когда кажется, что твоим возможностям уже пришел конец. Но появляются новые силы, и именно это и есть жизнь...
Как писал Кафка:
«Стой под дождем, пусть пронизывают тебя его стальные стрелы. Стой несмотря ни на что. Жди солнца. Оно зальет тебя сразу и беспредельно».
Целиковская Л. Воспоминания // Симанович Г. Людмила Целиковская. М.: ВТПО «Киноцентр», 1989.