Говорят, что «нет пророка в своем отечестве». К этой горькой пословице я бы добавила, что жизнь гения трудна в своем отечестве. Когда он живет, дышит, ходит среди нас, трудно поверить в его гениальность хотя бы потому, что он в своем искусстве далеко опережает свое время, своих современников. Для многих гениальный человек непонятен, недоступен, странен. Вспомним изгнанника Италии Леонардо да Винчи, преследуемого Микеланджело; недооцененными при жизни были Пушкин и Достоевский, Шостакович и Пастернак...
Б. Л. Пастернак говорил: «Ходовыми истинами полно искусство, и пользование ими всем открыто, но истине должно выпасть раз в 100 лет редкое, улыбающееся счастье, и тогда она находит приложение».
Мне посчастливилось знать Бориса Леонидовича, играть Джульетту в трагедии «Ромео и Джульетта» в его волшебном переводе, встречаться с ним и его женой Зинаидой Николаевной, дружить домами. Это был человек, живущий в мире ассоциаций. В нем было много детского, когда он внимательно слушал собеседника, и в нем было что-то от проповедника и пророка, когда он читал стихи.
Б. Л. Пастернак обратил на нас, молодых тогда актеров, внимание, когда шла работа над спектаклем «Ромео и Джульетта» в Театре имени Евг. Вахтангова, премьера которого состоялась в 1957 году. Спектакль не удался по ряду причин. Очевидно, мы как исполнители не доросли до бессмертных образов трагедии. Громоздкие декорации и какая-то нервная обстановка в работе над спектаклем не способствовали успеху.
Это было травмой для меня — неудача надолго выбила меня из колеи, но недаром говорится, что «переводчик в прозе есть раб, а переводчик в стихах — соперник», — так талантливо, точно, поэтично и трагично звучал перевод, сделанный Борисом Леонидовичем. Прошло много лет, но в моих ушах звучат сцены и монологи, блистательно переложенные Пастернаком.
Борис Леонидович часто бывал на спектаклях (а сыграли мы его, всего 30–40 раз), иногда приводил своих друзей, а потом мы встречались либо у меня дома, либо в какой-нибудь им назначенный день ехали с трепетом в Переделкино к нему на дачу, предвкушая радость общения с необыкновенным человеком.
Однажды он читал нам наброски своих воспоминаний о Марине Цветаевой, о Маяковском, о том, как отец его, маленького Бориса, повез на станцию Астапово, где умирал Л. Н. Толстой.
В другой раз вдохновенно читал куски перевода из «Фауста». Как жаль, что легкомысленно не стенографировала эти встречи, но как-то было не до того из-за огромной внимательности и трепетного восторга перед тем, что говорил хозяин дома.
Вспоминаю и курьезные случаи, происшедшие у меня в доме. Сидя за столом, Борис Леонидович подвергся нападениям моего тогда маленького сына Саши, который подошел к Борису Леонидовичу и попросил: «Дядя Боря, можно я у вас возьму анализ крови?». Надо объяснить: именно в это время Сашка долго болел, и у него постоянно брали кровь. Для того чтобы как-то смягчить эту ежедневную процедуру, я постаралась превратить ее как бы в игру. Для этого купили игрушечные инструменты — колбочки, трубочки — и Саша «брал» кровь у всех домашних. Борис Леонидович с пониманием отнесся к анализу и совершенно серьезно, прервав беседу и ужин, подвергся нужной процедуре. Все было почти по-настоящему, и, когда в конце сын выписал на бумажке количество гемоглобина, РОЭ и т. д., Борис Леонидович, поблагодарив «медработника», бережно положил бумажку в карман.
Уходя от нас, он всегда совал нашей домработнице Тоне рубль за то, что она подала ему пальто. Это конфузило бедную девушку, и она прозвала его «губернатором».
У меня сохранилось несколько писем Бориса Леонидовича о «Докторе Живаго» — он только что закончил этот роман и очень, как мне казалось, любил это свое детище. Во всяком случае, трепетно относился к мнению людей, прочитавших роман. Каюсь, он мне тогда не очень понравился, вернее, оставил меня холодной, но вот стихи, стихи Юрия Живаго были превосходны! В восторге от стихов я просила разрешения их выучить и попытаться читать с эстрады — Борис Леонидович, помню, как-то обескураженно что-то ответил.
Да, не дано мне было понять тогда, что за произведение создал Борис Леонидович в ту трудную пору. Как я жалею сейчас, что по достоинству не оценила этот роман, написанный так искренне, горячо и талантливо! Как я жалею сейчас, что Борис Леонидович не услышал всех тех восторженных слов, высказанных людьми, прочитавшими его сейчас, когда он напечатан в журнале «Новый мир»!
В безжалостное и тоскливое для Бориса Леонидовича время, когда мимо моего дома (за углом улицы Воровского и Союза писателей) шли какие-то люди и несли плакаты: «Долой „Доктора Живаго“!», «Пастернаку не место среди советских писателей!», а кто-то дошел даже до того, что на митинге, осуждая Бориса Леонидовича, назвал его «лягушкой из переделкинского болота», в это страшное время мы с приятелем не выдержали этой жестокости, этой травли — взяли огромную корзину белых и желтых нарциссов и помчались в Переделкино. Ворота и калитка на даче у Бориса Леонидовича были наглухо закрыты. Долго стучались и кричали. Наконец, где-то вдалеке дверь в доме открылась, и на пороге появился Борис Леонидович, одетый в плащ-палатку. Он долго всматривался, кто стучит, затем с возгласом: «А, мои молодые друзья!» — поспешил к нам. Когда вошли в дом и развернули цветы, он взволнованно сказал: «Ну, вот! Взошло солнце!» И добавил: «Я... Вы знаете, оказывается, превратился в оплот контрреволюции. Всякий, кто недоволен советской властью, врывается в мой дом, и я вынужден запираться на все замки».
Он был заметно растерян, подавлен и вместе с тем растроган нашим приездом. Мне даже показалось, что его глаза немного затуманились. К сожалению, это была последняя наша встреча.
Скорблю, что не все запомнила из того времени. Легкомыслие, объяснимое лишь молодостью, еще раз подтверждает мою мысль, что мы не умеем ценить гениев при их жизни.
В то время Пастернак написал стихотворение:
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу хода нет.
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, всё равно.
Что же сделал я за пакость,
Я убийца и злодей?
Я весь мир заставил плакать,
Над красой земли моей...
1958 г.
Во всем, что он говорил и что делал, был отблеск какой-то отреченности, поэзия была его стихией, несмотря на то, что он считал себя музыкантом-пианистом, окончил философский факультет Московского университета.
Со дня смерти и посейчас не прекращается паломничество на его могилу в Переделкино. Юноши и девушки читают там его стихи, отдавая дань гениальному русскому поэту. В этом не только проявление любви к его поэзии, но и признание нашей общей вины перед Борисом Леонидовичем.
Когда-то Борис Леонидович писал о Гамлете: «Гамлет не драма бесхарактерности, не драма долга и самоотречения. Гамлет — драма высокого жребия, подвига, вверенного предназначения». Эти слова можно отнести и к самому Б. Л. Пастернаку.
Целиковская Л. Воспоминания // Симанович Г. Людмила Целиковская. М.: ВТПО «Киноцентр», 1989.