Я не случайно говорил об изобразительном искусстве 1910-20-х годов, о том, какая связь между мультипликацией и мировым искусством. В 1967-1968 годах мы с художником мультипликационных фильмов Аркадием Тюриным сделали фильм о революции. Назывался он «25-е — Первый день».
Мы задумывали революционно-романтический этюд, в котором живопись русского и европейского авангарда 1910-20-х годов соединилась с музыкой великого композитора Дмитрия Шостаковича.
Живопись этого времени невероятно кинематографична, в ней скрыта, сжата метафизика времени.
Мы делали фильм с ощущением Революции как начала мощного культурного процесса.
Нас вдохновлял тот факт, что произведения художников были наполнены идеей обновления мира, творения своей судьбы.
В изобразительную основу фильма мы взяли Татлина, Петрова-Водкина, Шагала, Филонова, Альтмана, Малевича, Дейнеку, Пименова, Эль Ли¬сицкого.
Пластические эксперименты этих художников мы пытались перевести в динамический ряд.
Отсюда такая, например, тема: Чехонин — с его изумительной красоты силуэтом бегущих красных фигур для обложки книги Джона Рида.
Работы этих художников стали основой для пластического соединения звука и цвета.
Музыка Шостаковича была и драматургией.
Этот семи-восьмиминутный фильм не должен был иметь никаких сюжетных аллюзий, его можно было скорее назвать революционным этюдом. Как только его попытались перевести на сюжетный метод мышления, он сразу развалился.
Нам тогда крепко досталось от начальства за то, что фильм был лишен революционной атрибутики и вообще был сделан не в рамках официальной партийной идеологии. Но я не собираюсь в этом разговоре давать политическую оценку революции и личности Ленина. В фильме у нас был отдельный эпизод, связанный с этим именем. Сделан он был по гравюре Фаворского «Ленин и Революция».
Маленькую гравюру в пятнадцать сантиметров величиной мы увеличили фотоспособом до одного метра. (Увеличенная гравюра производила невероятно сильное впечатление. В ней была гармония Джотто. Не случайно Фаворский занимался вопросами пространства композиции.)
Мы вырезали фигурки композиции и двигали их в ритме старой хроники. Получился одновременно эффект и графический, и документальный. Эпизод потребовали немедленно убрать, крича при этом: «Где вы взяли такую хронику?!».
В результате всех потребованных переделок фильм стал фальшивым. Осталось несколько сцен, сохранившихся в задуманном виде. Но, обратившись тогда к искусству русского и европейского авангарда, я понял, что существует не только понятие «верха», «низа», глубины кинокадра, а и понятие его невидимого переднего слоя.
Изображение, снятое по принципу двойной экспозиции, повышает экспрессивность действия, так как формы непрерывно пересекаются (например, вертикальная панорама города с бегущими солдатами и «1918 в Петрограде» Петрова-Водкина).
В фильме был использован опыт кубистического периода Пикассо. Брака и работы русских художников, графика Маяковского (его же строка стала названием фильма), Юрия Анненкова, Чехонина, Лебедева, Чупятова.
Живописное звучание Брака взято в основу эпизода «Штурм».
Финал фильма строился на живописи Филонова «Гимн городу» и «Формула Революции», на стихах французского поэта Поля Элюара, в которых говорилось о братстве людей. «Ангел» Шагала летел над праздничной демонстрацией.
Революция!!! Какие прекрасные лозунги — «Мир — народам!», «Xлеб — голодным!», «Земля — крестьянам!»...
Они обернулись борьбой за власть, гражданской войной, голодом, кровавым 37-м годом. Мы, делая фильм, наивно полагали, что террор развязан Сталиным. Мы не знали, что его начало в указах Ленина. По его указу из страны были высланы религиозно-философские мыслители. Ленин изучал философию. Он повторял: «Идея, ставшая достоянием масс, становится неодолимой силой». Ему не нужны были мыслители, не согласные с ним.
Казалось бы, на лозунгах революции начертан культурный подъем народа. Печальная участь почти всех творцов, в независимости от их отношения к октябрьским событиям, известна.
Мы с моим соавтором, Аркадием Тюриным, на себе испытали силу политической редактуры. Нас заставили выбросить эпизод, сделанный по гравюре Фаворского «Ленин и Революция». Вместо него в фильме плакатный Ленин, на фоне всего монтажного куска ставший чудовищем.
Нам пришлось убрать недоснятый финал. Фильм так и не появился в задуманном варианте. И все же я не жалею о сделанном.
Прежде всего потому, что через фильм я открыл великое искусство 1910–20-х годов. Именно это искусство позволило мне разглядеть огромные эстетические возможности мультипликации, почувствовать новую изобразительную драматургию. Я понял, что мультипликация есть пластическое время. Этот фильм повлиял на всю последующую мою работу.
Из книги: Снег на траве: Книга 1. Ю. Б. Норштейн. — Москва: Фонд Юрия Норштейна: Красная площадь, 2008