— Вы были председателем жюри на фестивале 1963 года. Каким был фестиваль в то время, каков был его статус?

— Это был международный фестиваль очень высокого класса. После войны авторитет Советского Союза был чрезвычайно высок. В это время начался бум изучения русского языка во всем мире. Где бы ни появлялись русские, всегда на них смотрели с большим уважением. Это был третий фестиваль — у нас уже был кое-какой опыт в вопросах организации. Так получилось, что меня назначили председателем жюри Московского фестиваля, поскольку мои картины знали на Западе. На этот фестиваль приехали звезды первой величины — потом уже такого не было. Был весь цвет мирового кинематографа: Джина Лолобриджида, Элизабет Тэйлор, Ив Монтан и Симона Синьоре, Жан Марэ, Сатьяджит Рэй, классик неореализма Джузеппе де Сантис, Стэнли Крамер, Федерико Феллини — представлять этих людей нет необходимости. Феллини привез с собой фильм «8 ½», оказав им большую честь нашему фестивалю.

— Какие советские картины были представлены в конкурсной программе?

— С моей точки зрения, они были предельно плохими. В это время у нас сменился министр кинематографии — на это место пришел Алексей Владимирович Романов. Раньше он был посредственным журналистом, очень кондовым. Им решили заменить прежних министров-вольнодумцев. А он вольно не думал, он вообще никак не думал. Он в кинематографе понимал так же, как я в китайском языке. С нашей стороны Романов выставил на фестиваль картину «Знакомьтесь, Балуев!». Это была очень знаменательная картина. Я могу рассказать вам только начало, и вы сразу поймете, что это было такое. Речь в фильме шла о прокладке газопровода, а Балуев был начальником этого дела. Вот он уезжает в командировку. Жена собирает ему чемодан и спрашивает: «Скажи, ты мне когда-нибудь изменял?» Он говорит: «Да, три раза. Один раз с монтажницей, другой — со студенткой и третий — с кандидатом наук». Она расплывается в улыбке: «Значит, все это была я?» И он начинает ее целовать — сперва в губы, потом ниже, в грудь, потом камера останавливается, а он опускается все ниже, ниже, ниже. Наконец она говорит: «Не целуй мои туфли — они грязные». Очень романтическая сцена.

— Как объяснить появление подобного фильма? Он снимался специально под фестиваль?

— Нет, у нас так не было. У нас какие фильмы начальство считало хорошими, те и выставлялись на фестиваль. А у начальства был вкус такой же, как у Алексея Владимировича Романова — то есть никакого. Так вот, заместителем моим был назначен очень хороший советский критик Караганов. Посмотрев «Знакомьтесь, Балуев!», он сказал нашему министру кинематографии: «Этот фильм не получит никакой премии». «А что же нам делать? — заволновался Романов. — Мы должны обязательно получить приз». Ведь работа министра кинематографии оценивалась по количеству премий. Тогда Караганов посоветовал ему выбрать еще один советский фильм, и он выбрал «Порожний рейс».

— Как реагировали зарубежные члены жюри на советские картины?

— После показа «Порожнего рейса» ко мне прибежала переводчица Маша Марецкая, дочка нашей знаменитой актрисы Марецкой, и сказала, что итальянский критик Серджо Амедеи учинил большой скандал.

Я прибежал в комнату жюри и слышу: «Дайте мне сейчас же билет, я уезжаю к чертовой матери с вашего фестиваля». «А что случилось?» «Вот вы показали „Порожний рейс“. А я так чту советский кинематограф! И что же, я должен писать о нем правду? Лучше я ничего писать не буду, но и участвовать в вашей бодяге отказываюсь». Я говорю: «Серджо, тебе что, не нравится этот фильм?» Он в ответ: «Не нравится! А тебе нравится?» «Мне тоже не нравится». «Ах, вот оно что! — обрадовался Амедеи. — Тогда я остаюсь!»

— Было ли давление на жюри со стороны советского руководства?

— Во время фестиваля меня вызвали в ЦК и спросили: «Кому дашь главный приз?» Я говорю: «Федерико Феллини». «Что?!!» «Да, это лучший фильм на нынешнем фестивале». «А ты знаешь, что Никита Сергеевич уснул на этом фильме?!» Я говорю: «Никита Сергеевич — политический деятель, у него много работы, он утомился — вот и уснул. Но это не значит, что фильм плохой. Он все равно получит главную премию». «Тогда положишь партбилет на стол!» А я уже не раз клал партийный билет, и каждый раз мне его возвращали... Со мной беседовал некий Снастин — участник войны, но небольшой эрудит в искусстве.

— Как же в итоге было принято решение о присуждении главной премии Феллини?

— Приезжаем мы на заседание жюри. Товарищ Романов знал, что мы будем обсуждать «8 ½» и устроил нам такой подарок: он собрал всех членов жюри из социалистических стран (а состав жюри делился поровну) и сказал им, что если они проголосуют за «8 ½», то будут иметь большие неприятности у себя дома, так как он уже переговорил с министрами культуры их республик. И большинство членов жюри из социалистического лагеря выступили против фильма. Потом поднялся Жан Марэ, бывший членом жюри, и сказал: «Я буду голосовать за «8 ½», потому что это лучший фильм фестиваля. Тут выступил югослав и заявил: «А это педерастический фильм!» Почему он так решил, объяснять он не стал и вряд ли бы смог. Вслед за ним выступил американский режиссер Стэнли Крамер: «Я не думаю, что „8 ½“ — лучший фильм Феллини, но на этом фестивале лучшего фильма нет, поэтому я буду голосовать за него. Я мужчина, каждый день бреюсь и каждый день смотрю на себя в зеркало. Так вот, чтобы мне не было неприятно смотреть в зеркало, я вам всем желаю больших успехов. До свидания. Я в этом фестивале и в этом жюри никогда не участвовал». И ушел.

Вслед за ним выступил индийский режиссер Сатьяджит Рэй: «Я своего фильма никогда не привезу на московский фестиваль, потому что, если он окажется лучше других, скажут, что он непонятен народу». А именно такой тезис выдвинул Караганов — поневоле, конечно, потому что человек он умный. Рэй тоже ушел, а вместе с ним — почти половина членов жюри. Я объявил перерыв на час, просил всех все равно прийти, а сам пошел к министру, который меня уже ждал. Прихожу к нему в номер, в гостиницу «Россия» и говорю: «Такие вот дела, большинство членов жюри покинуло фестиваль в знак несогласия с нападками на «8 ½» «Ну и пусть они уходят, а мы все равно дадим нашему фильму!» Я попытался его вразумить: «Наш фильм не получит даже самой захудалой премии. Это очень плохой фильм» (в итоге «Порожний рейс» был удостоен второй премии ММКФ). «Вы так считаете?» «Да, я так считаю». «А кто вам дал право так считать?» Я говорю: «Просто моя профессия. Я ведь все-таки немножко снимаю кино и что-то в этом понимаю. А у вас какая профессия?» Он замолчал. Тут пришел искусствовед в штатском и сказал, что на московском телеграфе лежит пачка телеграмм о скандале на фестивале. Романов заволновался и стал звонить на дачи — советоваться с начальством. А начальство не подходило к телефону; дежурные говорят: «Он занят. Он отдыхает». Я посмотрел на часы и сказал: «Оставайтесь с Карагановым, а я пошел свои дела делать».

Когда я шел в комнату жюри, ко мне подошла Симона Синьоре, моя добрая знакомая: «Гриша! Что такое? Говорят, „8 ½“ не дадут премию?!» Я успокоил ее. Смотрю на часы, через несколько минут пора начинать. Страны народной демократии в полном сборе, а иностранцев еще нет. Уходя на перерыв, я попросил мексиканца составить предложение, чтобы Феллини получил главную премию за вклад в мировое кино — в том числе и за «8 ½», но не только за этот фильм. Ровно в десять появляется улыбающийся Стэнли Крамер, за ним — Жан Марэ... Все пришли. Что мне понравилось: мы тоже иногда протестовали, уходили с каких-то мероприятий, но когда возвращались, то с видом оскорбленного целомудрия. А они смеются, улыбаются, говорят, что за это предложение с удовольствием проголосуют. Проголосовали за пять минут. Прибегает Караганов, кричит: «Мы с Романовым составили предложение!» Я отвечаю: «У нас было свое предложение, решение уже принято». Дальше мы очень быстро распределили основные призы, и все остались довольны.

— Как отреагировало партийное начальство на решение жюри?

— Когда я вручал премию Федерико Феллини, он показал всем приз и сказал: «У меня 270 международных премий, но эта — самая дорогая для меня, потому что я получил ее в социалистической стране, в Советском Союзе». Я подумал: «Ну вот, теперь у наших политиков есть материал для пропагандистской компании». Но ничего подобного.

Поскольку после вручения премий со мной начальство не разговаривало, чиновники проходили мимо меня, как мимо столба, даже не здороваясь, я решил: «Какого черта я буду здесь мозолить глаза!» — и уехал на Украину к родителям. Уже там я прочитал, что после фестиваля Романов собрал на пресс-конференцию журналистов, которые еще не успели разъехаться, и сказал: «Мы дали премию Федерико Феллини, но мы с ней не согласны, потому что это пессимистический фильм». По условиям фестиваля, мы должны были купить фильм, получивший первую премию, но так и не купили...

— Вас не наказали за строптивость?

— Через две недели я вернулся от родителей. Пришел — по другим делам — к Романову. Он сказал: «Ну, ты и хлюст! Нагадил, а сам уехал, а меня вызывали на ковер В ЦК». «И что ж там было на ковре?» «Все требовали исключить тебя из партии». «А почему не исключили?» «Никита Сергеевич за тебя заступился, сказал, что Чухрай — хороший парень, только не обстрелянный». Для меня это было смешно — я на войне получил четыре ранения.

— Что дальше случилось с Московским фестивалем?

— Для нас третий фестиваль был самым почетным — его посетили первые лица мирового кино, а для нашего начальства это был провал. После этого Московский фестиваль пришел в упадок. Председатели жюри поневоле стали давать премии «на троих», чтобы никого не обидеть, и мировая общественность утратила всякий интерес к нашему фестивалю. К нам стали приезжать второстепенные люди, о которых никто не слыхал, да и по лицам было видно, что это не звезды. Продолжал бывать у нас разве что Стэнли Крамер. Как-то он предложил мне снимать совместный фильм об обороне Сталинграда — он знал, что я был ее участником. Но мне было неудобно с американцами снимать этот фильм, и я сказал, что уже заключил договор с директором Мосфильма Суриным, хотя никакого договора не было. Кстати, так мне и не дали снять фильм о Сталинграде. Приезжал еще де Сантис — он был большим моим другом и другом моей жены. Но того, что было в 1963 году, не повторялось уже никогда.

Чухрай Г. «Балуев» против «8 ½» (инт. А. Медведева) // Время МН. 1999. 16 июля.