Сценарий, за которым выстроилась очередь...
Да, в нашей практике был такой единственный случай, когда за сценарием выстроилась целая очередь. И не самых последних режиссеров.
Сценарий «Жили-были старик со старухой» хотел поставить Сегель. Студия звонила — запускаем хоть сегодня. Следом шли Кулиджанов, Чулюкин, Карелов, Щукин и кто-то еще. Седьмым был Григорий Чухрай. Он оказался в хвосте, поскольку, видно, не сразу о нашем творении узнал. И наверное, ему стало обидно, что вот на всех углах о сценарии говорят, а он не его. И мы, надо сказать, пошли к Ромму посоветоваться — кому отдаться? Ромм говорит: «Время сейчас довольно смутное... — это было как раз после встречи партии с деятелями культуры в садах Семирамиды, — черт его знает, как все дальше сложится. Сценарий какой-то непривычный. Я вам советую — отдайте его Чухраю. За его широкой спиной проскочите наверняка! Он сейчас на вершине успеха — и фильмы, и подвиг спасения Союза кинематографистов от роспуска и т. д. Соглашайтесь на Чухрая...»
А у Чухрая тоже были советчики. И они его от нашего сценария отговаривали. «Ты режиссер большого социального звучания. Зачем тебе эта камерная вещь, бытовщина какая-то?» Он не послушался. Мы ударили по рукам.
А начиналось все — лучше не бывает. Мы уговорили Чухрая снимать фильм в Инте. Поехали. Условия для группы создали просто сказочные. Думаю, ни одна картина таких условий не имела. Дело в том, что наш товарищ по лагерю к тому времени стал заместителем горисполкома Инты, а по сути дела, полным там хозяином. Как раз к нашему приезду сдавали новый четырехэтажный дом и одну секции зарезервировали и выделили для съемочной группы. Чухрай жил в трехкомнатной квартире. Нам с Юликом перепала однокомнатная. Было замечательно!
Конечно, когда Чухрай своими глазами увидел одну из гулаговских столиц, он не мог не соблазниться тем, чтобы эту атмосферу не зацепить. Лагеря тогда уже не было, но оставались еще недоснесенные бараки и ограждение зоны. Так в фильме возник эпизод, когда старик, отправляясь на оленье стойбище, проезжал мимо лагеря. Он останавливался, молча смотрел на бараки и колючку. И так, не произнеся ни словечка, ехал дальше. Председатель Кинокомитета Романов уже потом, на сдаче фильма сказал: «Григорий Наумович, если вы хотите, чтобы картина поехала в Канны, этот эпизод надо убрать...» Канны, конечно, оказались дороже...
Это была не единственная потеря.
Очень часто бывает так, что режиссер горит желанием сделать какую-то свою очень определенную картину, а своего сценария для такого замысла у него нет. Тогда он просто берет сценарий, который вольно или невольно начинает перекраивать его под свой замысел. В нашем случае Гриша истолковал это дело таким способом: «Старик — сталинист. Он навязывает свой образ жизни молодым людям. Он вмешивается и ломает судьбу своей дочери. Его трагическая вина именно в этом. Ну, такой деспот, маленький домашний Сталин...»
А мы-то писали совершенно о другом.
Для нас это была совершенно бытовая, очень личная история.
Более того, вся история родилась из моего личного, достаточно печального опыта. Я ушел от своей первой жены, когда она родила ребенка. Правда, вторая жена, к которой я тогда ушел, тоже должна была родить. Моя мать тогда меня сурово осудила: «Я считаю, что это подлость — уходить от женщины, которая только что родила тебе ребенка». И хотя она мою первую жену не любила, сказала мне: «Ты как хочешь, а я ее оставляю у себя». Таково было ее представление о справедливости. И все это — в коммуналке!.. И надо сказать, я этот приговор абсолютно принял, даже обрадовался. Это было что-то вроде искупительной жертвы. И какой в этой истории сталинизм? Тут же чисто моральный конфликт, в котором, как нам всегда казалось, если ты принимаешь сторону чужого, это ценно.
Чухрай все это стал сдвигать куда-то в социальность, все поплыло. Вот, скажем, Нинка — дочка старика. По типу, как она у нас была написана, это молодая Догилева. Ее, правда, тогда еще, наверное, и на свете не было, но по типу она подошла бы идеально. Шальная, порывистая, малость малохольная. А Чухрай взял на эту роль величественную Максакову. В книжке «Фильм без интриги» Виктор Демин целую главку про это написал: об обертонах, которые не слышит режиссер. Наша Нинка, к примеру, вот как разговаривала: «Это все Валька, сестра его, гадина, мои чулки носила, а сама его против меня настраивала». А Максакова в фильме изъясняется иначе: «Отец, а ты уверен, что ты прав? Ведь ты вмешиваешься в жизнь других людей. Уверен ли ты, что он любит меня? Поверь, отец!» Это же из другой оперы.
Так же и со стариком получилось. Тут идеально бы подошел, скажем, Топорков. Ему, кстати, предлагали. И сценарий ему очень нравился. Но он отказался тогда — был уже немощен. И Чухрай перепробовал, наверное, тысячу стариков. От отчаяния предлагал даже Николаю Акимову сыграть. Пробовался даже Смоктуновский. Но это ясно — для забавы. Так и не нашел хорошего актера с достаточной характерностью, поэтому в конце концов взял старенького Чапаева. И это тоже потянуло картину совсем в другую степь. Кстати, настоящим прототипом старика, а даже не старухи, была мать Юлика Дунского Минна Соломоновна, которая приехала к нам в ссылку и целых два года там вместе с нами жила. К ней так же все время шел народ — за советами, с жалобами, запутавшимися любовями. И она же горой за коммунизм была, даже говорила мне: «Валерик, вам выпала доля быть навозом на полях истории». Это же персонаж, характер!
И нашему сектанту-бедолаге не повезло. Мы написали ясного, чистого человека — встретили такого в лагере, писали по живым воспоминаниям. А Чухрай какого-то дегенерата изваял. Он вообще не хотел его сектантом делать. Считал, что сектант не может отказаться от веры только из-за душевного потрясения, хотя жизнь показывает тысячу таких примеров, когда приходят в веру и уходят из нее.
В общем, из всей компании персонажей только два героя уцелели. Это старуха, прекрасно сыгранная Верой Кузнецовой. Актриса, кстати, получила премию в Канне за лучшую роль второго плана. Еще Мартынюк оказался очень хорош в роли зятя. И все...
Итог и самого Чухрая не вдохновил. Он потом говорил: «Я купился на литературную обманку».
А вообще, это был первый наш сценарий, который мы писали как повесть. Раньше мы писали иначе: жестко, коротко, функционально — как в монтажных листах американских фильмов, что давали нам читать в кабинете зарубежного кино. А тут уж мы решили, что в вечных спорах режиссеров со сценаристами, кто лучше, кто первее, есть прямой способ решить этот спор. И, надо сказать, это был один редкий случай, когда и в прессе отмечалось, что сценарий был хорош, а фильм похуже. Но зато Гриша Чухрай в другом деле мне так помог, что я все его грехи по этой картине ему абсолютно простил...
Квартирный вопрос
К проблеме сценарного мастерства эта история никакого отношения не имеет, но отвлекусь в сторону.
Моя жена Марина жила вместе со своей матерью в Холщевниках, это 70 км от Москвы. Хотя они и были москвичами, квартиры в Москве у них не было, потому что, когда арестовали и выслали в ссылку отца Марины, мать поехала за ним на Алтай. Когда началась реабилитация, Марине посоветовали: мол, сейчас всех реабилитируют, возвращают, даже помогают с жильем, так что пиши-де заявление. Она написала. На комиссии ей — и раз, и два, и три — отказали. Аргументировали отказ смешно: дескать, мать сама по своей воле в ссылку за мужем поехала, квартиру никто не отбирал. Она пробилась к высокому начальнику, чуть ли не к заместителю председателя Моссовета, поинтересовалась, почему она не имеет права на льготы, которые распространяются на других репрессированных? Он ей отвечает: «Потому что слишком много реабилитированных». Марина спрашивает: «В каком смысле: слишком много реабилитировали или слишком много сажали?» Начальник обиделся: «Почему вы так озлоблены? Мы еще раз можем рассмотреть ваше заявление в вашем же присутствии, но ручаюсь — результат будет тот же...» И на ближайший же понедельник назначил это разбирательство. А в пятницу меня, совсем поникшего, встречает в коридоре Нина Николаевна Глаголева, редактор «Мосфильма», и, узнав о причине моей грусти, утешает такой историей: «У моей дочери тоже были проблемы с улучшением жилищных условий. Но я вспомнила про своего школьного товарища, который стал теперь секретарем райкома. Я ему позвонила, в два счета все решилось...» Я еще больше пригорюнился: почему же у меня нет такого чудесного товарища, и вдруг — от отчаяния — осенило: а не попросить ли Чухрая, который ставил наш лучший сценарий?
Прихожу домой, сажусь за машинку, уже от имени Марины строчу: «Уважаемый Григорий Наумович! Обращаюсь к вам как к человеку, поставившему фильм о торжестве партийной правды и справедливости. Моя мать, совсем как героиня Вашего фильма, ни на минуту не верила в виновность своего мужа. Мне посоветовали обратиться к Вам, потому что я знаю от других, что Вас не оставляет равнодушным чужая беда. Если Вы не сомневаетесь в справедливости того, что я изложила, позвоните по такому-то телефону».
И вот я приезжаю в понедельник к нему, он читает и говорит: «Не буду звонить, а поеду прямо туда сам...» Быстро собрался, надел черный костюм, навесил все ордена, звездочку Героя, и вперед. Меня на комиссию не пустили, а он прошел не моргнув глазом. На комиссии его спрашивают: «А вы, товарищ, кто такой?» — «Я кинорежиссер, моя фамилия Чухрай!» И все — тут же неразрешимый вопрос был мгновенно решен...
Мне потом многие рассказывали, что наш случай — не единственный. Во многих семьях Григория Наумовича чтут не только как автора «Сорок первого» и «Баллады о солдате», но и как чудесного спасителя. Дай ему Бог здоровья!..
Фрид В. После «сказки»... // Киносценарии. 1998. № 6.