Если нас что и погубит — так это наша серьезность.

А сказочник Андерсен все перепутал.

Когда озорник малолетка легкомысленно заявил во все­услышание об абсолютном неглиже короля, люди вовсе не подхватили вслух его гени­альную догадку, а, напротив, еще громче принялись нахваливать шикарный костюмчик, любовно провожая взглядами малосимпатичные пожилые ягодицы августей­шего щеголя.

А мальчик... «А был ли мальчик-то?» — мимоходом недоумевали мы потом.

Другое дело, когда сам король вскараб­кался на трибуну и, притоптывая босой ногой, объявил во все горло: «Я, дорогие товарищи народ, не вполне все-таки одет!». Тут такое началось! Яростное сры­вание друг с друга всех и всяческих одежд, призывы к ударному повышению темпов промышленного стриптиза, сроч­ная реорганизация департамента одеяний в министерство наготы, а на улице запре­щено было появляться более чем в плав­ках, включая и зимние месяцы. Как раз в ту пору и отморозил я свой здравый смысл и сейчас вместо того, что­бы степенно толковать о кино, морочу вам голову самопальными апокрифами.

Будем считать, что подхожу к теме исподволь, пытаясь с ходу сместить в вас центр тяжести мировосприятия от солид­ного седалищного нерва к улыбающимся кончикам губ.

Жизнь нешутейно сложна и тяжела, на­чиная от не-колбасы в магазинах и кончая несовершенством человеческой приро­ды.

Относясь ко всему этому предельно серьезно, мы рискуем погибнуть задолго до собственной смерти.

Однако, если эксгумировать и самого угрюмого зануду, выяснится, что череп его весело лыбится.

То есть так уж устроен человек, что суть его оптимистична. На это и нужно опираться.

«Легко на сердце от песни веселой», вовсю веселятся «Веселые ребята», ослепительно улыбается веселая Любовь Орлова, весело чудит потешный Ильинский – а спустя полсотни лет человек недоумевает и возмущается: такое было замечательное кино, вы же нам рассказываете про всякие лагеря и расстрелы.

Хохот в зале заглушал выстрелы в овраге.

Но кино все-таки не виновато. Наоборот – спасибо, что давало возможность посмеяться и в самые несмешные времена. Не случайно те же «Веселые ребята» встречены были поначалу официозным мрачным недоверием.

А смешные времена — они вообще-то бывают?

Бывают. Еще

1989 год. например.

Разве не забавно невозмутимое лукав­ство законодателей, щедро заменивших «антисоветскую пропаганду и агитацию» на «оскорбление или дискредитацию госу­дарственных органов и общественных ор­ганизаций»?

Разве не комично то, что публику до сих пор пугают «жареными фактами», которые она, стало быта, должна потреблять сырыми — вплоть до несварения желуд­ка?

Если все это принимать всерьез — не­далеко же мы уйдем.

Полная серьезность грозит кризисом сознания. <…>

Мы серьезны, словно холо­дильники, набитые сырыми сосисками. Вы­росшие среди беспрестанных поучениq, резолюций и призывов, которые свалива­ются на нас откуда-то сверху на предмет проведения «в жизнь», мы и сами то и дело сбиваемся на одиозное менторство учителей жизни. А уж в сфере творчест­ва эта тенденция и вовсе приобретает привкус доморощенного мессианства.

Многозначительное это менторство по­рождает страннейшие феномены типа «Но­вых приключений янки при дворе короля Артура», в которых от романа Марка Тве­на остались рожки да ножки. Непролаз­ный серьез, столь презираемый великим американцем, разлит в картине, как тягу­чая липкая патока. Статуарные позы, натужная высокопарность, с которой изре­каются сущие трюизмы: «Дорога к мечте не идет прямо», «Жизнь быстротечна, по­зор и слава вечны»... И — нескончаемые процессии, тянущиеся длинными вереница­ми по пустынному пейзажу. И когда Хэнк Моран хватается за пулемет – кажется, что герою просто обрыдло это сонное царство резонерства и он решил внести в него некое оживление хотя бы вот таким экстравагантным способом. Но – валятся рыцари под пулями, не вызывая даже элементарного сочувствия, - словно ряды крашеных кеглей.

Вариант попроще, подемократичней – «Трагедия в стиле рок» Саввы Кулиша, фильм, в котором по остроумному определению критика Виктора Матизена, нет ни трагедии, ни стиля, ни рока. А есть нескрываемое желание сделать кассово-назидательное кино, завлекательное как грех, серьезное, как журнал «Здоровье», доходчивое, как плакат, и прибыльное, как лотерея. Воровать нехорошо, наркотики бяка, бабушку нужно любить — вот таков почти полный реестр откровений. «Траге­дии...», направленных на молодое поколе­ние и выраженных с мрачной, тяжело­весной настойчивостью. И чем более хо­тят нам сделать пострашней — тем более обнажается вымышленная декоративность происходящего на экране, а роковые тона оборачиваются едва ли не самопародией. «Уши» вылезают то и дело — то в при­митивно-ходульном разговоре бывших «шестидесятников», то в каллиграфической аккуратности надписей на стенах, сделан­ных как бы в разгар наркотической оргии.

Хорошо хоть, что есть рядом в репер­туаре картина Рашида Нугманова «Игла», подающая столь редкий ныне (да и, впро­чем, всегда) пример творческой свободы, раскованного легкомыслия — я разу­мею тут то состояние авторской мысли, когда она находится в состоянии вольного полета, поднимаясь над эмпирикой. «Ре­бятки, да это ж всего-навсего кино» — иронически улыбается лента, и пронзенный ножом герой Виктора Цоя спокойно вста­ет с окровавленного снега, не забыв при­курить, и смешливо ерничает дурашли­вый закадровый голос, и лихую драчку вам в финале повторят «по вашим заявкам».

Мир, говорят, уцелел потому, что сме­ялся. И если нам пока не до смеха, давайте начнем хотя бы с тихой улыбки — легкой, веселой, ироничной. И мы, и мир достойны ее.

Носите улыбку всегда с собою — как на плече теплую кошку.

И помните, что очаровательный Хаттам из ленты «Мерзавец» превратился в мер­завца именно тогда, когда напрочь посерь­езнел.

Ерохин А. Мир уцелел потому что смеялся. // Литературная газета. 1989. 24 мая.