Каждое поколение ставит вопрос смысла жизни по-своему, мучается своими горестями, освещает путь своими идеалами. И, разрушая иллюзии предшественников, создает своих героев. У актера, точно почувствовавшего особенности этого героя и сумевшего воплотить с максимальным соответствием складывающийся в массовом сознании образ, есть шанс стать не только любимцем публики, но и ее кумиром. Любимых народом актеров всегда много, кумиров — наперечет. О них помнят, их любят, ими интересуются даже тогда, когда слава их уходит в прошлое, а настоящее ничем не выделяет среди других.
Среди звезд 60-х (а точнее, с середины 50-х до середины 70-х) хочется вспомнить три имени, появившиеся тогда на звездном небосклоне: Олега Стриженова. Владимира Коренева, Геннадия Бортникова. Совсем молодыми людьми они добились известности с лету, едва ли не после первых своих работ пережили ее пик и... сами, отказавшись от темы, принесшей им невероятный успех, перешли на роли прямо противоположные, словно стараясь доказать всем, что успех не был случайностью и они могут все.
До середины 50-х годов герой на экране и сцене представал анкетно, реализуя в процессе действия главные цели своей жизни, постигая на практике ее смысл. Понятие судьбы было не отвлеченным, а действенно конкретным. Причем судьба, лишенная мистического значения, не управляла людьми, а скорее являла собой дорогу жизни, на которой героя ждали и приобретения, и потери. Главное — приобретения. Несостоявшаяся жизнь — нонсенс. И даже отрицательные персонажи, терпя крах в своих начинаниях, — получали то, что должны были получить.
Потом схема рухнула, а и состоявшаяся жизнь вдруг оказалась в центре внимания. Сначала это проявилось в самом привлекательном для зрителя экзотическом, романтическом варианте Говоруха-Отрок Стриженова («Сорок первый»), Ихтиандр Коренева («Человек-амфибия»), Ганс Шнир Бортникова («Глазами клоуна»).
Хрупкие, открытые, беззащитные мечтатели, в некий трагический момент посмотревшие действительности в глаза — жестокой и враждебной — не выдерживали, ломались. Почти полвека в сознание народа внедрялся культ Будущего, ради которого с чистой совестью можно и должно жертвовать настоящим, собственным и чужим, а этим героям важно было именно настоящее, они хотели просто жить, своей собственной частной жизнью, независимо от социальных катаклизмов. Но жить-то им как раз и не давали.
И они, инфантильные, неприспособленные, чувствительные, обречены были не только в пределах собственно сюжетов, но и сама потребность в них весьма скоро отпала. На экраны и подмостки хлынул поток романтических героев, сориентированных на бессмертного персонажа Сервантеса, энергичных, одержимых рыцарственной мечтой о справедливости или творческой мечтой.
Но, самое интересное, еще до того, как угас интерес режиссеров к благородным, пассивным героям, не умеющим защитить свое право быть собой — от них отказались сами актеры, почувствовавшие исчерпанность этой темы.
Так Стриженов неоднократно говорил в своих интервью, что Говоруха-Отрок стоит особняком в его творчестве, путеводной же звездой для него является Овод
Как сложилась его жизнь? Достаточно ровно, без особых взлетов и падении. Сыграл в кино еще несколько романтических персонажей, а затем сознательно стал выбирать роли бытовые, психологические. Зритель неизменно принимал его, но прежних высот он уже не достигал — не попадалось фильма, равного его таланту, разве что «Неподсуден», или «Звезда пленительного счастья», в котором в последний раз сыграл персонажа с романтическим ореолом Во МХАТе. где чувствовал себя незаменимым. был счастлив, играя главные роли: Треплева. Тузенбаха, Глумова, Незнамова, Сирано де Бержерака. Когда же стал сужаться его репертуар — ушел из театра. Ему было далеко не все равно, что играть и с кем играть. Время уходило, и с ним уходили его герои. Можно ли остановить мгновенье? Не для того ли актер в 1974-м решил вспомнить свою вторую, после Овода, звездную роль и, вместе с режиссером Иосифом Копытманом, сделав сценическую версию «Сорок первый», объездил со спектаклем «Сильнее любви» полстраны. <...>
Владимир Коренев, напротив, занят в репертуаре Театра имени К. С. Станиславского по горло. Роли самые разнообразные, много характерных, комических, гротесковых. Сыграв Ихтиандра, резко оборвал наметившуюся тему, которая могла бы еще много лет держать его на положении звезды.
Геннадий Бортников пришел в театр, когда тот блистал целым созвездием актерских имен. В первые годы играл много, взахлеб, собирая на свои спектакли неизменные аншлаги. Теперь, почти 35 лет спустя, не играет ничего — снят последний его спектакль. <...>
Геннадий Бортников. Романтический герой появился у нас в конце 50-х — начале 60-х. До того романтика существовала в традициях классического русского театра. Что же касается моих персонажей, занесенных в арсенал романтических героев, то они были совершенно реальные — юноши из розовских пьес. Как. например, персонаж из «Затейника», стремящийся к чему-то необычному, но уже зараженный цинизмом. Доля романтизма в этих героях присутствовала в виде исповедальности.
В те годы зрителю хотелось видеть на сцене человека незакомплексованного, способного на неожиданный поступок, который может откровенно порассуждать, помечтать. Некоторым актерам это легло на душу, за что их и окрестили новыми романтиками. От Стриженова, Коренева публика просто захлебывалась. Но были ли мы сами романтиками? Конечно, нет. Мы были прагматиками. Помоложе тех, кого сейчас называют шестидесятниками (те к тому времени уже сформировались) — мы же только выходили на путь и немного по-другому ко всему относились, — жестче. Но, точно почувствовав, что нужно зрителю — смогли это сыграть. А Стриженов так просто блистательно. Он был выдающимся актером. <...>
Сергеева Т. Голодному хочется полета // Театральная жизнь. 1996. № 11-12