Зимой 89-го в 1-й студии Дома звукозаписи на улице Качалова записывали радиоспектакль «Мусоргский». Режиссер Юрий Богатыренко собрал прекрасный актерский ансамбль: в роли Модеста Мусоргского — В. Абдулов, Юлию Ивановну Мусоргскую играла А. Покровская, роль А. Голенищева-Кутузова исполнял Г. Бортни­ков. Ведущим был Иннокентий Смоктуновский.

Спектакль, в основу которого легла книга Р. Добровенского «Ры­царь бедный», был задуман как своего рода радиороман, трансли­ровать его планировали в течение пяти вечеров. Огромное число действующих лиц, — задача, что и говорить, не из простых.

Роль Смоктуновского оказалась наиболее сложной — сквозная, на протяжении всех пяти частей спектакля, без партнеров. Смок­туновский — ведущий как бы над схваткой, он комментирует со­бытия, эпистолярные свидетельства, полемизирует с некоторыми до­кументами. ведь ему, автору, известно многое, чего не знали Му­соргский и его современники.

Я впервые увидел, как работает артист.

В огромной студии он один. Да еще лес микрофонов за спиной. Поставив текст на пюпитр, Смоктуновский снимал свитер, обосно­вывался удобно, по-домашнему.

— Вы готовы, Иннокентий Михайлович? — спрашивает звуко­режиссер из аппаратной.

— Давайте, Ирочка, попробуем.

— Страница семнадцатая, четвертый вариант. Мотор, начали!

Фрагмент записывается четвертый раз. Мне кажется, что Смок­туновский работает безукоризненно. И вдруг:

— Пожалуйста, сотрите этот дубль!

Смоктуновский явно недоволен собой. Не слушая успокоитель­ных заверений режиссера, он восклицает:

— Я все-таки совсем не умею читать.

Боже, думаю, что он говорит, может, кокетство? Ничего подобно­го. Наблюдая в течение нескольких дней Смоктуновского у микро­фона, убедился: к своей работе в радиотеатре артист относится с величайшей требовательностью. То, что для некоторых актеров бы­ло возможностью подработать денег, для Смоктуновского — про­сто другое амплуа.

Очередная «порция» записана, Смоктуновский собирается ухо­дить.

— Иннокентий Михайлович, чем привлек вас радиоспектакль о Мусоргском? Ведь вы очень заняты — театр, киносъемки...

— Личность Мусоргского мне дорога, близка и симпатична. Мо­жет быть, потому, что в его трагической судьбе я нахожу созвучия со своей собственной. Мне ведь тоже долгое время ужасно не вез­ло; не было, наверное, театра, которому я не предлагал бы свои услуги, а меня отвергали, иногда и не слишком церемонясь. Потом настали времена, когда те же самые режиссеры приглашали, уго­варивали, сулили златые горы. А почему не брали тогда, когда был моложе, лучше?

Вызывает восхищение стойкость, с которой Мусоргский встречал испытания, удары судьбы, непонимание друзей. Он пришел, кажет­ся, через все муки ада, был такой неустроенный — и при этом не­изменная верность своему дарованию. Масштабы его творчества поразительны, дарование — исключительно. За рубежом я не раз слышал: почему у вас так мало исполняют Мусоргского, так мало пишут о нем? Может быть, наш спектакль восполнит этот пробел.

— В своей музыке, — продолжал Смоктуновский, — особенно в оперных произведениях, Мусоргский заглянул в прошлое, в исто­рию нашего отечества, и, одновременно — шагнул в будущее. Спо­собность слышать свою эпоху, опережать ее как Мусоргский, на мой взгляд, обладали лишь два наших современника — С. Прокофьев и Д. Шостакович. Помню, во время съемок фильма «Гамлет» ме­ня поразила мощь проникновения музыки Шостаковича в драма­тургию. Ощущение было такое, что эти звуки явились одновремен­но с трагедией Шекспира. Нечто подобное испытываешь, слушая «Бориса Годунова» или «Хованщину».

Он говорил о музыке увлеченно, даже с жаром, обнаруживая не просто любовь к ней, а основательные познания. Впрочем, мог ли иначе рассуждать артист, сыгравший Моцарта — и Сальери, Петра Ильича Чайковского. Слова же Смоктуновского о масштабе дарования Мусоргского, мне показалось, вполне применимы к са­мому Иннокентию Михайловичу.

Крохин Ю. Слово актёра. // Экран и сцена. 1994. 8-15 сентября