«Странные люди»: Про любовь и Крым

«Странные люди» — странное кино. Доисторический мир оживает в нем — наивный, патриархальный, ушедший. И откликается в сегодняшнем, смотрится в него, как в кривое зеркало.

В картине три новеллы, и первая же — про «Крымнаш». Есть короткий фильм с таким названием, документальный, снятый в 2014-м Василием Сигаревым. Как после присоединения любимого россиянами полуострова туристы из глубинки — в обалдении от свалившегося счастья — шествуют по заветным местам, любуются субтропическими красотами, щелкают селфи. Как матросы во взятом Зимнем дворце: сначала растерялись немного, не знают, что делать со своим завоеванием (потом освоятся). Смотреть на них и смешно, и жалко.

Крым — это народный детский комплекс, инфантильный инстинкт.

Первая шукшинская новелла «Братка» возвращает нас к истокам этого национального феномена. Вместе с деревенским простофилей Васькой мы попадаем в Ялту, где обосновался его старший брат. Младшего играет юный Сергей Никоненко, которому вовсе даже не надо изображать наив. Старшего — Евгений Евстигнеев: этот актерский дуэт — наверное, лучший из мужских, срежиссированных Шукшиным, — зараз покрывает весь диапазон русского характера.

Дуэт перерастает в трио. Сцены в квартире Лидии Николаевны, которую разведенный старший брат рассматривает «как вариант», чудесны: сравнить с ними в советском кино можно разве что эпизод знакомства из панфиловского «Начала». По ходу дела выясняется, что муж хозяйки (на портрете с ней в паре — Василий Макарович собственной персоной) стал жертвой зеленого змия, а сама хозяйка, мама очаровательной дочурки, так и не может его забыть. Такой милой и непосредственной, как здесь, погруженной в лирическую думу и готовой пустить ненатужную слезу, Лидию Федосееву-Шукшину мы больше не видели.

Актерское «одеяло» в этом трио, ясное дело, перетягивает на себя Евстигнеев, благо ему в сжатом пространстве-времени есть что играть. Без лишних слов становится очевидно, что «вариант» не проканал. Но у заправского прохиндея готов новый: старушка уже, сыну ее двенадцать, скоро помрет, а дом останется, веранду можно сдавать. А что вывеска хромает — ничего, с лица воду не пить. Вряд ли кому удалось бы с такой органикой вжиться в эти тексты, как Евстигнееву.

Однако Васька-Никоненко, почти не вмешиваясь в происходящее, оказывается победителем в этой братской дуэли характеров. Не кто иной, как он, демонстрирует то отношение к вопросу «Крымнаш», которое сегодня выглядит особенно актуальным. За день, проведенный в Ялте, гость успевает покататься на канатной дороге, краем глаза взглянуть на дом-музей Чехова (поначалу принятого им за Нахимова) и услышать завлекательный клич экскурсовода, ведущего свою паству в Мисхорский парк внимать легенде о красавице Арды, разбойнике Али Бабе и русалке. Переночевав, Сергей решительно заявляет брату, что ему пора домой, и не принимает никаких возражений. Может, Крым и наш, но к нему лично он не имеет никакого отношения.

В чем мораль сей басни? Старший брат, оккупировавший Крым в поисках теплой дачи и уютной женской подстилки, в претензии ко всем. К бывшей жене, что не давала «выпить фужер», к «мещанам», которые наступают, душат свободу человека… Младший брат не имеет претензий ни к кому, в том числе территориальных и геополитических. Он мог бы честно спеть: «Не нужен нам берег турецкий, чужая земля не нужна». Его земля — его деревня, какая она есть. Вернувшись домой, он объявляет, что ни в каком Крыму не был, а просто потерял деньги и прожил три дня у дружка в райцентре. Жена грозится, что больше не даст Ваське в рот ни грамма, и причитает, оплакивая потерянные денежки: «Не купила болонью, целый год ждала».

На этой ноте и завершается «Братка» — маленький шукшинский шедевр, лучший в триптихе о «странных людях» и представляющий собой советскую версию балабановского «Брата».

Вторая новелла — «Роковой выстрел» — снята на гораздо более высоком эмоциональном градусе. Вместо полутонов здесь надрыв и истерика. Роль «странного человека» от Васьки переходит к другому деревенскому аборигену — Броньке Пупкову: он значительно старше и пережил войну. У него те же самые бытовые проблемы, что у остальных шукшинских «чудиков», да и вообще у русских мужиков: жена пить не дает, каждый рупь считает. Но у Броньки есть свой способ вырваться из бабьей рутины. Он водит на охоту и обучает этому делу заезжих городских гастролеров. И каждый раз, повторив несколько раз «Прошу плеснуть!», начинает рассказывать перед новой компанией историю второго (никому не известного и до сих пор засекреченного) покушения на Гитлера. Это задание должен был выполнить сам Бронька, как две капли воды похожий на пойманного немецкого офицера. Фюрер тайно прибыл на передовую, Бронька пробрался в его бункер с пакетом и браунингом, выстрелил — но промазал. И до сих пор не может себе этого простить.

Евгений Лебедев играет этот эпизод как концертный номер, и весь сюжет остается иллюстрацией литературного анекдота, запечатленного Шукшиным в рассказе «Миль пардон, мадам». Кинематографической атмосферы здесь не возникает, хотя сама тема — мифология народной памяти о схватке с фашистами — вписывается в трагикомическую стихию «Странных людей».

В отличие от двух первых, третья часть фильма не имеет новеллистического сюжета. Она называется «Дума» и своей расслабленной «дедраматизированной» формой напоминает картины Марлена Хуциева. Здесь несколько персонажей: механик Колька вырезает из дерева скульптуры, учитель истории поддерживает деревенский талант, а вот председатель колхоза считает это блажью — так же, как и романтические настроения своей дочери, которой пытается доказать, что никакой любви на свете не существует. Однако сам до конца не уверен в этом, вспоминая, как в юности завязывался роман с его женой, и страдая бессонницей летними ночами. Думы и воспоминания будит озорной гармонист, ночь напролет распевающий под окном песни.

Колхозного председателя Матвея Ивановича Рязанцева играет Всеволод Санаев с его номенклатурной статью. Он подчинил свою жизнь интересам долга и служения, но на склоне лет начинает задумываться о таких метафизических материях, как любовь и смерть, даже воображает собственные похороны. В образе взрослой дочери героя — Елена Санаева. Она воплощает новые настроения деревенской молодежи — не хочет быть дояркой, стремится поступить в институт и уехать в город. Рязанцев озабочен: если все уедет, кто же будет обрабатывать землю? Что за народ пошел: нет хозяина, дом заваливается, а он не почешется. Учитель истории возражает: накормить себя человек не забудет, а хорошо, если не забудет еще и песню спеть. Председателя и так достали эти новые песни: «Качаясь, качаясь, качаясь…», «Любовь — кольцо…». И танцы дикие — вместо душевных народных. И слова «салют», «чувак» (говорят, все от давления Запада).

В этих микросюжетах можно увидеть отражение полемик оттепельной эпохи, споров о физиках и лириках, о культуре нравов, о подражании Западу, о смычке города и деревни. Однако больше всего Шукшина волнует механик Колька (Юрий Скоп), который вырезает фигуру связанного Стеньки Разина, потом сжигает ее, но намерен вырезать новую. Колька-то и есть «странный человек» третьей новеллы: все люди странны, но есть особенные — «чудики».

Фильм завершается под шаляпинскую запись песни про Кудеяра-атамана и возвращает к обуревавшей Шукшина идее большого эпического фильма, посвященного Степану Разину. Интерес к этой исторической личности и символической народной фигуре прошел через всю жизнь Шукшина, не раз был реализован в литературных формах, но до кинематографического воплощения так и не дошел. «Странные люди» — конспект этой нереализованной мечты.