«Ваш сын и брат»: Конец Утопии

Если бы фильмография Василия Макаровича Шукшина ограничивалась двумя первыми полнометражными фильмами, он легко уложился бы в образ идеального «культурного героя» нарождавшегося советского «почвенничества». В нем увидели бы художника глубоко гармоничного, дающего отдельному человеку чувство Лада и смысла того мира, куда необходимо этого самого отдельного человека вписать. В этом смысле «Ваш сын и брат» завершает и, по большому счету, исчерпывает 1960-е годы, когда режиссер еще равен своему времени. Вот-вот начнется свободное плавание, точнее поиск новых возможных маршрутов, когда каждая следующая картина — это как бы новое начало. В момент своего появления «Ваш сын и брат» был встречен довольно прохладно. Фильм нес в себе ощущение самоповтора, хотя на смену шукшинской мелодии здесь пришла полифония (в режиссерском мастерстве Шукшин сделал гигантский скачок вперед), — то есть присущая ему мелодия теперь проигрывалась в разных тональностях.

«Ваш сын и брат» предлагает зрителю идеальную (настаиваю на этом определении) трехчастную структуру. Можно было бы сказать, новеллистическую (как в третьем фильме «Странные люди»), если бы рассказывалось три разных истории, соединенные общим принципом, но нет: история одна, и герой коллективный, где семья Воеводиных — это фабула, а состояние этой семьи — сюжет. В первой части семья как бы (это «как бы» нарастает от эпизода к эпизоду, незаметно, но уже ощутимо) вписана в коллективное целое. Степан, средний сын Ермолая Воеводина, возвратился из мест заключения (никакой политики — дурь одна), по этому поводу устраивается, согласно деревенскому обычаю, пир на весь мир. И долго-долго народ гуляет, пока не появится участковый милиционер, и не поманит Степана, и не пойдет бедолага досиживать еще два года — из-за того, что, поддавшись искушению беззаконной свободой (то бишь волей), сбежал из колонии — подышать родным воздухом. В конце, правда, уже из письма мы узнаем, что, может быть, вольная ему выйдет чуть раньше — через полгода, ведь все свои, авось поймут. В первой части тема задана пластически, через непрерывное, «функциональное» движение перед камерой: в кадре каждый занят своим делом, движение это нарушается только общим планом, в котором простор реки Катунь, на которой глаз отдыхает.

Человек внутри целого. Мудрое смирение перед порядком вещей как способ принятия мира — больше, нежели сам этот мир.

Часть вторая, по контрасту, совершенная дисгармония. Отдельный человек, еще один член семьи Воеводиных, Максим, ищет в городе змеиный яд для матери. Мытарства. Но если в рассказе Шукшина герой приходит в бешенство и вопит: «Я вас всех ненавижу, гадов», — и в этом, так сказать, вывод, мол, довело равнодушие людское и коловращение толп, то в фильме герой произносит эти слова тихо (хотя и на камеру), после чего ему все-таки постараются помочь. И тут внезапное продолжение — брат приходит к брату, и оказывается, есть предыстория: старший, Игнат, сманил младшего в город, но что-то там не складывается. В третьей части в деревню едет уже сам Игнат, навестить родных, и теперь уже нет ни общего космоса как такового, ни отдельного, предоставленного в городе самому себе человека. А есть семья, какая-никакая, где у каждого брата и сына (выясняется, что есть и четвертый, Василий) свой закон жизни. (Да только как их соотнести?) Лишь немая Верка, их сестра, радуется всем и всему, как новому платью — гостинцу, из города привезенному невесткой, женой старшего брата. Одета она, конечно, слишком уж по-современному, но ничего, сойдет.

И все вроде бы хорошо, даже шебутной Степан (стушевавшийся Леонид Куравлев) со временем домой вернется, но что-то не так: старший отказывается мериться силой с младшим, хотя отец на этом настаивает. И в этой шутливой уклончивости — знак тревоги, предвестие перемен. Эти знаки расставлены по всему фильму. Он и начинается с ледохода, точнее с финальной фазы его, когда льдины плывут уже по отдельности и тают в воде (именно так их снимает виртуозная камера Валерия Гинзбурга). С первой картины хрущевской оттепели, «Возвращение Василия Бортникова» Всеволода Пудовкина, ледоход означал политическое и социальное обновление. Финал фильма «Ваш сын и брат» отчетливо маркирует завершение этой бурной эпохи. В кадре полноводная бурная река. Оттепель закончилась, начинается жизнь, которую автор застает в пору тихого кризиса, переживаемого гармонически. Хотя пока еще есть земля под ногами. И есть куда возвращаться.

По ходу сдачи картины у Шукшина, как отмечает его биограф, Алексей Варламов, впервые возникают проблемы с цензурой. Эта картина говорит не только о конце Оттепели, но и обещает конец Утопии — счастливого и гармоничного мира, откуда невозвратимо уходит Общий Закон Бытия.