Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
Само кино и есть: О моем друге, операторе Алишере Хамидходжаеве
Текст Любовь Аркус

Одиннадцать лет назад, в начале июля 2008 года, в редакции «Сеанса» была настоящая паника. Группа, которая должна была ехать с Антоном в лагерь на Онегу, передумала. Не ехать нельзя и ехать невозможно: ну хорошо, было уже понятно, что поеду я. Но оператор? Припарковывая машину во дворе Ленфильма, слышу, как звякает смс: «В лагерь к детям поеду с Вами, дорогая Люба. С ув, Ал.»

Так всегда подписывается Алишер.

Мы приехали в лагерь на день раньше, а потом я ходила его встречать на маленькое шоссе, по которому раз в день ходил задрипанный маленький автобус, фыркающий страшной черной вонью. К этому часу я и пошла. Автобус пришел, Алишера не было. Прошло не меньше получаса, и далеко-далеко показалась маленькая фигурка. Потом она выросла в Алишера, родного моего друга, который ехал из Москвы сначала на поезде, потом через Онегу на «ракете», потом на этом «автобусе», пропустил остановку, закемарив у окна, и увешанный штативами пешкодралом прошел с пяток километров по лютой жаре. Я сказала ему: «Тут без вас уже прошла целая жизнь». Он присел на камень и слушал мой рассказ про детей и родителей, про непроходимый бурелом, огромную траву по грудь, ледяное озеро, гадюк и мошку, два очка на 50 человек, Антона, который только ест или ходит, и все норовит убежать — сопровождая его только каким-то нежным тихим мяуканьем: «Да-а-а, вот как, Люба, вот так вот, да-а-а». А потом сказал: «Ну ладно, Люба, будем так — потихоньку. Потихоньку…»

Первым делом Алишер отправился в соседнюю заброшенную деревню, походил по немногим домам, что там остались, и вернулся со старым советским телевизором. Провода он прихватил из Москвы. Съемки начинались рано утром, а заканчивались ночью. Но сколько бы не оставалось времени для сна, Алишер подключал камеру к телевизору и мы смотрели отснятый материал. Иногда не спали вообще.

Нашими соседями по домику в лагере на Онеге была семья Ермолаевых. Толстенький Ванечка, с утра до вечера заливисто кричал, хотел только лежать в кровати, а его папа, Виктор, с непостижимым для нашего ума терпением настаивал на том, чтобы Ваня из кровати вылезал, носил с ним воду из колодца, стирал белье и развешивал его на веревке, мыл с ним посуду. Алишер ни на минуту не терял их из поля зрения, на косые взгляды папы внимания как будто не обращал.

 

Папа Виктор и оператор Алишер в таком искусстве, как тихое терпение, друг другу не уступали.

Когда на лагерь упала ночь (на Онеге так было: она именно «падала», обрушивалась кромешной тьмой и обжигающим холодом после ярчайшего жаркого солнца, без переходов) — мы подошли к Виктору и я потихоньку начала разговор. Это потом Виктор станет нашим ближайшим другом и помощником с Антоном, а иногда и ассистентом Алишера. А тогда мне казалось, что если Виктор заговорит, это просто будет чудом из чудес. Виктор заговорил. И я сыпала вопросами, потому что это был мой первый разговор с родителем, и вопросов у меня было много.

В какой-то момент получила от Алишера незаметный тумак пониже спины. Потом еще тумак. Когда съемка была закончена, Алишер укоризненно покачал головой: «Люба-а-а! Вы здесь не журнал „Сеанс“ делаете. Вы кино снимаете. Дайте герою помолчать. У Вас в кино не войдут кадры, где герой на вопросы отвечает. А войдут те, где герой молчит».

Таков был первый урок от Алишера. Потом этих уроков будет много, и когда я наконец доберусь до своих онежских дневников, это будет моя «педагогическая поэма», в которой учителями жизни будут наши герои, родители. А учителем кино — Алишер.

Камеру из рук он не выпускал. От тучи мошки и комарья у него была припасена «шапка» (так он называл свою кепку) и «репелленты», которыми он щедро поливал и себя, и меня. В походах, где были и гадючьи тропы, и болото, и ледяное озеро, по которому местами нужно было идти, он тащил и вещи наши, и камеру, и штатив; иногда прыгал как кошка, иногда тихо плелся за кем-то из детей, не выпуская из виду ни на минуту, если ему казалось, что сейчас будет «событие». Это ожидание «события» никогда его не обманывало, он его чуял издалека и не отводил камеру, пока оно не происходило. Даже на привале, где выдыхали наконец после очередного марш-броска, все падали в траву как придется; все, только не Алишер. Он не выключал камеру.

 

Я очень быстро научилась его «не дергать». Просто бродила по лагерю, по берегу, по домикам, разговаривала с родителями, пила с ними чай, кормила Антона и бегала за ним, когда он порывался «уйти в поля» — Алишер был рядом всегда и незримо, он сам решал, когда включать камеру, когда выключать ее, и никогда не ошибался.

У него и было, и есть чутье звериное. На что? А вот это главный вопрос и есть. Замереть на час или внезапно развернуться на 180 градусов — это только ему было ведомо, зачем.

Что для него было «событие»? Это трудно объяснить.

В первом нашем походе (как добрались до стоянки), можно было снимать, как родители ставят палатки, как катают детей на единственной лодке, как разжигают большой костер и устанавливают огромный котел для супа. Но он не спешил. Переставлялся на берегу несколько раз, балагурил при этом, и вдруг замер с камерой, как только он и умеет, и я не сразу поняла, что он снимает на длинном фокусе. Приглядевшись, увидела, что одна из наших мам пытается уложить своего сына Сережу в палатку. Он сопротивляется, а она не сдается. Обычная онежская история. И кто же мог знать, что это будет главный эпизод моего фильма…

Из расшифровки материала:

КАССЕТА 12а.02.

00.10.44.03.

Марьяна ведет Сережу за руку. Пытается уложить его в палатку. Ира протягивает из палатки руку.
Сережа боится остаться в палатке без мамы. Убегает. Марьяна — за ним. Он какое-то время бежит от нее. Потом останавливается, оглядывается, возвращается.
С ней за руку идет обратно.
Она застегивает спальник. Стелет рядом с палаткой.
Укладывает его.
Он смотрит на нее.
ЛЮБОВЬ, ОТЧАЯНИЕ, СТРАХ ПОТЕРЯТЬ ЛЮБОВЬ.
Тянется к ней. Еще тянется.
Она его укладывает.

2. ПАНОРАМА НА ВОДУ.

Чайки.

00.15. 00.16.

3. МАРЬЯНА И СЕРЕЖА (продолжение сцены).

Лежащий Сережа. Скашивает глаза.
Опять встал. Идет с Марьяной опять в лес.
Долго идут вглубь кадра.
ПНР — озеро, чайки.
Идут обратно к нам лицом под ручку.
У него бровки домиком, вдруг.
Гримаса отчаяния — мгновенно.
Развернул ее к себе — требовательная мольба.
Мы ничего не слышим. И не можем слышать. Сережа «невербальный», он не говорит.
Но это урок актерам!!!
Безо всяких слов понятно, о чем он: «УМРУ БЕЗ ТЕБЯ, ВСЕ ПОНИМАЮ, НО СДЕЛАТЬ С СОБОЙ НИЧЕГО НЕ МОГУ. ДА КАК ЖЕ ТЫ НЕ ПОНИМАЕШЬ. ЧТО ЖЕ, НЕ ПОТЕРПИШЬ МЕНЯ? НЕ ПРОСТИШЬ? ПОЖАЛЕЙ МЕНЯ СКОРЕЕ, СЕЙЧАС, НЕ ТО УМРУ». Она раскрывает руки. Он прижимается к ней. Лютая, запредельная нежность. Панорама на озеро. Прибой

Это — не монтажная запись, а расшифровка съемки Алишера. Описание съемки одной камерой на длинном фокусе.

Его камера запечатлела мать и сына такими, какими только они сами могут видеть друг друга. А его как будто и не было. Как будто и не было.

 

Секрет Алишера — это сам Алишер.

Наша реальность, все более напоминающая грандиозный павильон с искусственным светом, декорациями, муляжами, однообразным реквизитом в ассортименте — потому так и не улавливается на пленку, что она, пленка, еще и преумножает эту муляжную природу.

Пробиться сквозь эту плотную завесу меж сущностью и видимостью — в кадре еще тяжелее, чем в жизни. Удается немногим.

И тут ни мастерство, ни профессия не помогут. У тех, кому удается — какие-то свои секреты, и они, по моему убеждению, находятся вне области профессии или даже таланта. Они — где-то там, внутри.

Там, внутри.

Когда мы смотрели по ночам отснятый им материал, я все думала, что вот и присутствую въяве при волшебстве, в которое теперь придется верить.

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданьем,
И в ночь идет, и плачет, уходя.

У Алишера в каждом кадре этот огонь сияет, и в ночь идет, и плачет, уходя.

Сияние мгновения и плач по мгновению, любовь ко всему сущему, чем это (всегда уходящее) мгновение наполнено — сама природа кино и есть. Потому и Алишер — само кино.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera