Дорога
Россия прорезана дорогами как морщинами. И как любит Василий Шукшин простого русского человека — с его недостатками, гнилью между зубов, мелочными страхами, горячим языком и большим сердцем, так и дороги в его произведениях мяты, ухабны, с грязью по колено. Но стоят на обочине березы, и выходит Егор Прокудин (герой фильма «Калина красная») из машины, отряхивая с подошв ошметки глины, гладит стволы, говорит. Но бегут вдоль дороги лошади, идут мимо бабы за водой, раскидывает свои леса страна, и шевелится внутри, как огромный незлой зверь, глубокое и нежное: земля.
Река — тоже дорога. По ней по весне плывут к своей смерти льдины. «Но еще отдельные, блестя на солнце, скребут скользкими животами каменистую дресву; а на изгибах речных льдины вылезают синими мордами на берег, разгребают гальку, разворачиваются и плывут дальше — умирать» (рассказ «Степка»). Сплавляется лес.
Дорога — дело серьезное. Оно дается почти каждому шукшинскому герою. Степка идет до родной деревни две недели, чтобы провести там несколько часов и снова попасть в тюрьму. Егор Прокудин устраивается работать шофером. Главный герой фильма «Живет такой парень» Пашка Колокольников — тоже шофер. У него нет своего дома, Пашка снимает угол, грузовик же — центр его жизни, место, где он ищет свое счастье, ведет важный разговор с интеллигенцией, мирит влюбленных, совершает подвиг. Было бы неправильно называть машину и дорогу домом Пашки, но это определенно место его силы.
Он любит дорогу и время в пути, когда можно слушать музыку, думать, смотреть кругом, вонзаться в жизнь и понимать про нее что-то важное, что уйдет сразу же, как заглушишь мотор, как уходят сны сразу же, как проснешься.
Другой герой Шукшина — Колька из рассказа «Жена мужа в Париж провожала» выбрал после армии не ту дорогу, и это сломало ему жизнь. Ведь иногда очень важно повернуть вовремя, на сельскую запыленную просеку, а не на заасфальтированный городской проспект. Женившись на москвичке и родив дочь, Колька тоскует по деревне, по земле, по односельчанам и по матери. Но он понимает, что теперь уже не может вернуться: мать будет упрекать его, что дите бросил, будет стараться вернуть назад, в семью. Понимает Колька, что не будет ему жизни там, куда тянет больше всего. И выбирает отравиться газом.
Тема поиска пути, тоски по земле, ведет у Шукшина к одному выводу — не может деревенский человек в городе. Все его герои, обрезавшие корни, покинувшие деревню, несчастны, или комичны. Даже морской курорт — образ рая на Земле — не идет ни в какое сравнение с широкой красотой среднерусья. Финальные кадры фильма «Печки-лавочки» переключают нас с замусоренного, нашпигованного людьми пляжа на бескрайний простор Алтайского края. Шукшин в черной рубахе сидит на поле один, босой и серьезный (он сам в этом кадре — земля), и говорит простые слова: «фильм закончен», а зритель делает вывод о том, что красиво, а что — нет. Где на самом деле покой и отдых, а где — бесполезная суета.
Образ железной дороги совсем иной. «Это железная дорога, тут так-то проедешь — голова кругом идет, а у вас работа» (кинофильм «Печки-лавочки»). Купе в поезде дальнего следования — это маленькая жизнь. Человек немного отрывается от земли — на высоту вагонных колес — и летит сквозь страну «к югу». На это время купе — это его дом. И никто, начавший путешествие, не приходит к его концу не изменившимся. Герои «Печки-лавочки» это понимают, отсюда и страх дороги, и широкие, долгие проводы. «Ивана провожаем — на море собрался».
Занавески, отъезжающая влево дверь, — герои не сразу осваиваются в этом «коммунистическом» комфорте. Они доверчивы и прямы, поэтому с простым хамом выходит некрасивый конфликт, а вора они добродушно в свой «дом» пускают. Проникаются симпатией, открывают душу, за что поплатится следующий пассажир — профессор. Разные люди меняются на пути человека — дорога длинная.
Есть в поезде своя романтика: ритмичный стук колес, бряцание ложки в стакане. Близость незнакомых людей. В купе не нужно работать, не нужно испытывать чувство вины за свое безделье, грызть себя. Если едешь по дороге на автомобиле, или на тракторе — так то жизнь тебе в глаза лезет. Лужи, ребятишки, снег. Или жара, младенец белобрысый на руках у старухи на обочине спит. А старуха в глубоких морщинах, как картофелина к весне.
В поезде жизнь видна из окна. И она далеко. Пейзажи спотыкаются о раму. Меняются быстро. И все они — не твои. А ты — в вакууме вагона. Ты едешь. Ты в междумирье.
Прошлая жизнь схлопнулась за спиной, новая еще не наступила, можно ее предвкушать, волноваться. И ждать. Это будто официально разрешено. Немного печет в груди, и поэтому чужой человек, попутчик, может стать родным.
Дорога в творчестве Василия Шукшина — образ, несомненно, мужской. Такие они и есть — центральная пара нескольких его фильмов — сам Шукшин и Лидия Федосеева. Он худой, сухой и простой — глаза посажены близко, руки прокурены. Она — красивая, дородная, мягкая, готовая много принять и вытерпеть. Он выбирает путь, она его поддерживает («Вань!» — «Ты мне не ванькай!»).
Вот и идет он, прямой, грубый. Есть нечто глубинное, свое в нем: и недалекость, и редкая честность, и внезапное «хочу», но «хочу» такое, что пусть оно все остальное горит огнем, и жесткость, и сентиментальность, и поиск праздника, и мудрость. А она лежит и справа от него, и слева — широкая, спокойная, родная. Текут по ней реки, растут на ней деревья, бьет ее ливнями, сушит жарой — все вытерпит. Горе будет — завоет, радость — всплеснется, вскачет в пляс. А к вечеру сядет у окна. Отвлечется вязанием.
Надежда Тэффи писала в своих воспоминаниях, что писателей часто упрекают в том, что они заканчивают свои произведения «ничем». Текст создает ожидание грандиозного финала, а выходит непонятный пшик. Будто недописанный абзац. Тэффи считала, что писатель подражает в этом Богу. Потому что такова и жизнь. Кажется нам, что человек этот живет так, что должен еще многое сотворить и сказать. Большой человек. И все вокруг него не зря. И это не зря, и то. И вдруг он умирает: бессмысленно, необъяснимо. И кажется: он столько еще мог сделать. Уж ему-то был уготован логический, красивый конец. Но нет. Недописанный абзац. Дорога, по которой не доехали до конца. Только стоят вдоль березы, похожие на разлинованную нотную тетрадь.
Так ушел и Шукшин.