Для Шукшина кинематограф не был единственным средством выражения — он был общепризнанным и первоклассным литератором. <…>

Как известно, Шукшин начал свое художественное образование в институте кинематографии. <…> 

Василию Макаровичу поначалу представлялся его путь как путь чисто кинематографический — он окончил прекрасную школу М. Ромма и имел все основания ограничить себя творчеством в кинематографе. Но как многие художники киноискусства, он не мог оторвать чисто кинематографический процесс от процесса литературного. И, вероятно, поначалу его литературная работа казалась ему самому ограниченной сценариями. Но вскоре сделалось очевидно, что литературные пристрастия, с которыми Шукшин вступил в кинематограф, самовластно стали основополагающим началом в его творчестве, и отнюдь не только в пределах сочинения сценариев, что эти пристрастия формируют его как замечательного прозаика. <…>

Шукшин быстро завоевал читателя, а вместе с ним и зрителя, именно потому, что стремление к открытому сближению с народом пронизывает все его искусство и стало как бы главной примечательной чертой судьбы художника, так пронзительно открывшейся нам после его кончины, когда множество людей пришло проститься с Василием Макаровичем, отдать ему свою любовь и благодарность за все, что успел он сделать в своей такой несправедливо короткой жизни.

Он никогда не унижал человека снисходительностью всезнайства. Будучи художником необыкновенно жадным к постижению мира, в постоянном и последовательном самообразовании он успевал откликаться на каждую черту нашего времени, которая могла бы для многих людей оказаться незамеченной в сутолоке будней. <…>

С каждой новой работой Шукшин углублял свое литературное и кинематографическое зрение. И в этом смысле последняя его картина представляет собой, быть может, наиболее совершенное произведение, где в очень сложной психологической ситуации открываются самые сложные стороны человеческого бытия.

Для Василия Шукшина литература и кинематограф были, по сути, процессом единым. И именно в этом единстве раскрывался в своей могучей силе его талант. Убежденный поборник авторского кинематографа в лучшем значении этого слова, Шукшин, как известно, не только ставил свои сценарии, но и сам играл основные роли в них с тем, чтобы выразить то, что ему казалось главным, в наиболее взыскательной форме. <…>

У Шукшина есть несколько способов перекладывать жизненные впечатления в художественный ряд. Нам приходилось неоднократно разговаривать по этому поводу еще в его студенческие годы, затем в годы совместной работы, и было очевидно, что для него сам литературный процесс сохраняет прежде всего опыт кинематографического зрения — то есть сначала открывается картина жизни во всей ее пластической неповторимости, а затем уже следует ее описание. <…>

С огромной ревностью относился Шукшин к облику и поведению своих героев на экране. Он искал в актерах не исполнителей, но соавторов, и чаще всего находил. Но все же наилучшим примером точного воплощения народного характера остается собственная работа Шукшина как актера. Цепь его удивительных актерских открытий блистательно завершил Егор Прокудин из «Калины красной».

Я могу говорить о Шукшине как об актере, уже безотносительно к его фильмам, имея в виду роль Черных в картине «У озера». <…>

В своем герое он видел человека близко знакомого, и вследствие этого работа была, повторяю, удовольствием, ничем не осложненным. <…>Я очень люблю эту роль Шукшина…

Шукшин обладал необыкновенной, неиссякаемой жадностью к труду. Роль была сложная, требовала постоянного в ней присутствия. Но в любую минуту, которая оказывалась свободной от непосредственной работы на съемке, он писал. <…>

Никто из молодых режиссеров не чуждался так всякого рода вторичности, как Шукшин, и поэтому он был и остался для всех нас новатором в области кинематографической образности. И прежде всего вследствие того, что всегда отказывался от предвзятого решения сцены с оглядкой на современную моду. Он рассматривал кинематограф, как и литературу, в безграничных возможностях свободного языка, и редко ошибался в выборе средств. <…>

Он как никто понимал, что надо не подражать, не подделываться, не мимикрировать «в духе времени», а делать так, как требует поставленная нравственная и художественная задача. <…>

То, что он сделал, успел сделать за годы, отпущенные ему творческой судьбой, — это очень много и для литературы и для кино. <…>

Герасимов С. Завещание // Искусство кино. 1975. № 1.