…Наконец приехал Параджанов. Я, по совету Чухрая, хотел его встретить. Но Сергей Иосифович отказался. Сообщив, что он хорошо знает писательский дом на «Аэропорте».

Мы сидели в гостиной. Стол был изящно сервирован под чай. Я чувствовал себя неловко, потому что мне не приходилось пить чай из таких изысканных чашек. Сидел хмурый и, как говорят актеры, «зажатый». За столом была еще одна женщина, полная, улыбающаяся. Это была сестра Серафимы – Ольга Густавовна Суок, вдова Олеши.

Едва уселись за стол, Параджанов, не глядя на меня, ткнул пальцем в мою сторону и спросил:

– А этот молодой человек?..

– Это Слава, наш редактор.

– Редактор? – изумился Параджанов. – Вы, Слава, будете редактировать Лермонтова, Шкловского и меня?

Я, наверное, густо покраснел, что мне не было свойственно, и угрюмо уткнулся в чашку.

– Сережа, вы позволите вас так называть? – с милой укоризной сказала Серафима Густавовна. Параджанов великодушно кивнул. – Слава интеллигентный молодой человек, и он вовсе не виноват, что его нам назначили редактором.

Я в тот момент все же обратил внимание на слово «нам», но не подал виду. Все засмеялись, я тоже кисло улыбался, но вдруг почувствовал себя более свободно. К счастью, обо мне все забыли, и Виктор Борисович начал свой монолог. За время нашего недолгого общения, когда меня принимали в этом доме, я заметил, что он ни разу не повторился. Серафима бросала на него грозные взгляды, Суок мило улыбалась, а Параджанов рассматривал стены гостиной, увешанные картинами в тяжелом багете, графикой и фотографиями. На стене у двери висела большая фотография. На морском пляже сидели два человека в одинаковых закрытых – по моде тех лет – купальниках: огромный Маяковский и плотный, без шеи, Виктор Борисович. Они были сняты в профиль, они сидели на пляжном песке, прислонившись друг к другу спинами.

– Виктор Борисович! – громко сказал Параджанов в середине монолога Шкловского. – Вы спиной чувствовали гениальность Маяковского или, кроме мокрого купальника, ничего не ощущали?

Казалось, Шкловский только и ждал этого вопроса…

Вечером мы с Параджановым шли к метро «Аэропорт».

– Слава, приезжайте ко мне в гости. Но только на три дня.

Я с удивлением на него взглянул.

– Больше трех дней вы меня не выдержите.

С тех пор я его никогда не видел.

Больше я никогда не был в квартире Шкловских, потому что спустя несколько дней мне было отказано в доме. На самом верху, имеется в виду ЦК КПСС, что-то решили в отношении Параджанова. У Параджанова начались неприятности, закончившиеся его арестом. Мне ничего не было известно, я не знал, какие переговоры вел Чухрай на Старой площади. Однажды Чухрая срочно вызвали к директору «Мосфильма» Николаю Трофимовичу Сизову, большому, грузному (а для меня и грозному) человеку с вечно недовольным выражением лица. Сизов сообщил Григорию Наумовичу, что работать с Параджановым нецелесообразно. Кто-то из нашего объединения любезно сообщил Шкловскому неприятную весть. А я об этом ничего не знал. И когда однажды я позвонил Виктору Борисовичу, трубку сняла Серафима Густавовна. Она была в ярости. Она с возмущенным презрением говорила, что я беззастенчиво пользовался их гостеприимством и вероломно их обманул, требовала, чтобы я немедленно вернул сценарий (он уже был написан и лежал на столе у Чухрая) и как можно быстрее привез его и оставил у консьержки.

Что мною и было сделано незамедлительно…

Хотулев В. Прикосновения. Воспоминания о Шкловском // Искусство кино. 2015. № 10.