Таймлайн
Выберите год или временной промежуток, чтобы посмотреть все материалы этого периода
1912
1913
1914
1915
1916
1917
1918
1919
1920
1921
1922
1923
1924
1925
1926
1927
1928
1929
1930
1931
1932
1933
1934
1935
1936
1937
1938
1939
1940
1941
1942
1943
1944
1945
1946
1947
1948
1949
1950
1951
1952
1953
1954
1955
1956
1957
1958
1959
1960
1961
1962
1963
1964
1965
1966
1967
1968
1969
1970
1971
1972
1973
1974
1975
1976
1977
1978
1979
1980
1981
1982
1983
1984
1985
1986
1987
1988
1989
1990
1991
1992
1993
1994
1995
1996
1997
1998
1999
2000
2001
2002
2003
2004
2005
2006
2007
2008
2009
2010
2011
2012
2013
2014
2015
2016
2017
2018
2019
2020
2021
2022
2023
2024
Таймлайн
19122024
0 материалов
Поделиться
«В тюрьме я провел самые счастливые годы моей жизни»
Интервью 1984 года

Это интервью Сергей Иосифович Параджанов дал венгерскому радио-журналисту Йожефу Барату в 1984 году, едва закончив фильм «Легенда о Сурамской крепости». Прозвучав тогда по венгерскому радио, оно после вошло в книгу «Поворот звезд. Два с половиной года перестройки» (Будапешт, 1988), в которой венгерский журналист собрал наиболее интересные репортажи и интервью, сделанные им в нашей стране. <…> [Киноведческие записки. №11. 1991]

— Думаю, что второй дебют всегда труднее, чем первый. После столь долгого молчания.

— Я назвал бы это не дебютом, а скорее вторым рождением. После долгого молчания тяжело возвращаться в мир, названный «искусством чудес», и делать произведение, достойное эпохи, отвечающее нынешним европейским эталонам и ценностям. Мой новый фильм называется «Легенда о Сурамской крепости». Мне разрешили поехать в Москву на премьеру, и там у меня была возможность увидеть фильм Феллини «А корабль плывет». Тогда я почувствовал, что должен тотчас лететь из Москвы в Тбилиси и сжечь свой фильм. Мне настолько понравилось творение Феллини, его глубина, философия, необычная связь искусства и войны, что мысль о том, что я должен сжечь свой фильм, стала для меня символической. До такой степени потрясло меня это произведение. К сожалению, один из моих друзей сказал мне: ты не должен впадать в истерику, не должен ничего сжигать, твой фильм не хуже, чем у Феллини. Мои друзья — это такие друзья, которые охраняют мою жизнь, воюют, борются за меня, и я им не очень верю. Я и воспользуюсь случаем, чтобы сказать слова благодарности великому Феллини, спасибо ему за то, что пробудил у других режиссеров чувство стыда за свои произведения.

Другой части режиссеров мой фильм нравится, они говорят, что то, что я сделал, интересно. Ну, так вот, если это мой второй дебют, тогда это очень горестное возвращение в мир киноискусства. Фильм я делал долго и в очень трудных условиях. Окончание работ, символическое завершение группа сделала вчера. И наш отдел кадров, один из его сотрудников, как раз вчера сообщил мне, что с завтрашнего дня меня отправляют на пенсию. Я считал себя настолько молодым и энергичным, что для меня это было обидой. В моих глазах пенсионер это человек, который сидит в саду, пьет кефир, кормит булочкой голубей.

Вчера я снова посмотрел свой фильм, после технической перезаписи, когда всё перевели на одну пленку, и выяснилось, что он мне нравится. Шедевр! Очень понравился и, пожалуй, он может рассчитывать на большой интерес, в первую очередь в кругу моих почитателей. Директор студии, Резо Чхеидзе, сказал, что это мой лучший фильм. Наверное, этому содействовали и годы молчания, когда я не мог снимать. Это была такая ампутация, при которой ампутировали в первую очередь не руку, не ногу, а сразу мозг, тем, что лишили возможности делать фильмы. Однако это прошло и все забыли, словно никто и не был повинен в том, что я в течении пятнадцати лет не поставил пятнадцать фильмов. Потому что вообще я быстро снимаю. И этот фильм я снял в сущности за месяц. Две тысячи метров. Две тысячи метров мы сняли в общей сложности. А кусок в 200 метров из-за неорганизованности снимался шесть месяцев.

— Для Вас, по-видимому, очень важны Ваши корни, но где они находятся? Вы армянин, а живете в Тбилиси и Ваши корни ведут сюда, в старый Тифлис.

— Да. Я родился в Тбилиси и считаю себя тбилисским армянином. Тбилиси один из самых интернациональных городов. Тут живут в братстве представители почти семидесяти пяти — восьмидесяти национальностей. Между ними никогда не случалось никаких эксцессов, конфликтов. Главным образом здесь живут грузины и армяне.

...Теперь я в тупике, не знаю, что еще сказать великому венгерскому народу, венгерским радиослушателям. Естественно, я мечтал о том, что однажды приеду в вашу столицу; меня очень привлекает искусство Штробля[1], считаю его выдающимся скульптором. И ваша музыка, ваши классики волнуют. И музеи — меня волнует Гойя, которого можно там увидеть. Этот город очень похож на Тбилиси.

В те трудные, смутные будапештские дни[2] я потерял моего чудного друга. У меня с тех пор глаза заливают слезы, когда он вспоминается. Я оплакиваю этого замечательного человека. Это был высокий, красивый, как грек, белокурый мужчина. Я не мог удержать его в Киеве — он там учился. Закончив учебу, он уехал. Потом в какой-то перестрелке он погиб. Искренне признаюсь, что теперь уже не помню его имя, где-то есть его письма, в которых он просит прощения, что не выполнил своего обещания остаться в Киеве. Он уехал и умер.

Мне хотелось бы однажды увидеть вашу чудесную страну, ее края и прежде всего хотел бы узнать ваш темперамент. Потому что венгры отличаются от других европейских народов страстностью. Очень темпераментный и красивый народ, насколько я знаю.

— Вы говорили о Ваших корнях, о прошлом.

— Мой отец был антикваром. Я видел у него чудесные ковры, которые появлялись в доме и потом сразу исчезали, ведь он занимался их торговлей. К нам всегда попадали великолепные вещи, в дом приходили различные эпохи и стили. Столы и кресла рококо, античные украшения, вазы, ковры, восхитительные восточные ковры и разнообразные предметы, которыми украшали верблюдов.

Мое детство прошло среди таких вещей. Я очень привязался к ним и даже чем больше взрослел, тем больше хотел их собирать. Изделия кустарей, шедевры народного искусства, народные песни, которые в моем детстве в Тбилиси сопровождали похороны и свадьбы. Несмотря на то, что позднее я поступил в Консерваторию, меня и дальше привлекала народная музыка, которая била, как родник. Мои последние фильмы, «Тени забытых предков», «Цвет граната» и «Сурамская крепость», такие, где я обнаруживаю эту страсть и эту любовь. Это настолько захватывающе, что сегодняшний актер, надевая на себя эту старую одежду, чуть ли не сливается с ней, чтобы проявился его талант. Столь сильно влияние на меня восточных ковров, восточных украшений, восточных песен, восточных скульптур, танцев и плачей (песен плакальщиц, поющих о судьбе умерших), — что говорят, у меня нет актеров. Пусть так. Другой же, один замечательный режиссер, который защищал фильм, сказал, что в картине Параджанова нет актера, нет драматургии, нет типов. «Но тогда что же есть?» — спросил я. Я счел это комплиментом. Но это очень хорошо, что в Советском Союзе есть по крайней мере такой режиссер, которому дороги образы, приходящие из детства.

Думаю, что и Феллини целиком и полностью вышел из своего детства. Если бы он забыл свои детские воспоминания, свое отношение к женщинам, к пище, к месту, где рос, тогда Феллини был бы весьма средним режиссером. Он все черпает из своего детства.

Режиссер – как ни абсурдна эта формулировка – «рождается» в детстве, проявление его первых наблюдений, первых, хотя и патологических, чувств – это все детство. Позже это расширяется, варьируется. Я знаю, что это склад бесценных ценностей, откуда можно черпать, дополняя это после нынешней эпохой, жизнью, философией жизни и общественным устройством, окружающим нас. Естественно, детство наполнено патриотизмом, любовью к своей земле…

В детстве повышенное значение имеют обряды, или, как у нас говорят «адат». «Адат» —это все то, что сопровождает рождение, свадьбу, смерть. И это «адат», т.е. обряды, вы можете видеть в моих фильмах. У меня есть сценарии «Исповедь». Он о том, что несмотря на то, что сам город не слишком большой, у него очень много кладбищ. Мусульманских, католических, армянских и, конечно, грузинских. Однажды на этих забытых кладбищах появляются бульдозеры и разбивают на их месте парк. В Тбилиси три или четыре таких парка, на месте которых в конце девятнадцатого – начале двадцатого веков еще были кладбища. Это очень занимало меня, потому что в конце концов и могилы моих предков так исчезли. Посещение этих могил оказывало на меня очень большое влияние. Влияло на мою судьбу, поскольку я жил один, предельно аскетически. Я избегал удобств. У меня нет звуковоспроизводящей техники. Нет голубой ванны. Как видите, ничего нет, лишь таз в кухне…

Я мечтаю сделать этот фильм. Он говорит о том, что мои предки, согнанные с мест своего успокоения, где их похоронили, приходят ко мне, живому, навещают, когда уничтожается их кладбище. Этот символический фильм я посвятил бы тем ремеслам, которые исчезают из Тбилиси, кустарям, которые создавали колоссальные ценности. Как, например, гончары, ковровщики, цеха, где делали сладости, разнообразные восточные сладости, мелкие лавки, где продавали одежду и шляпы. Сейчас эту продукцию производят серийно. Это сценарий о том, куда исчезли мои родители, мои предки, и почему их души кружат над городом, над республикой. Могилы сравняли с землей, и теперь на их месте парки и игровые площадки. Это философская связь: судьба, ностальгия. Ностальгия по моим предкам, воспроизведение в памяти их печальных судеб. Вместе с ними исчезают и платья их, и вещи. Появляется современная мебель, ковры режут ножницами на кусочки чтобы потом использовать их в качестве половиков. Я и теперь обхожу старые дома в Тбилиси в надежде, что удастся найти такие курочки ковров; люди вытирают об них свою обувь, забывая о том, что это художественные произведения, бесподобные украшения.

Наверное, я утомил слушателей. Задайте мне более трудные вопросы, чтобы я вышел из этого элегического настроения, в котором исповедуюсь Вам.

— Какие у Вас планы? Как будете жить дальше, в качестве пенсионера?

— Ну... Мне дали довольно высокую пенсию; как раз вчера оформили. Так что смогу жить прилично.

— А какого размера сумма, если позволено будет спросить?

— Почему нет? Моя пенсия сто двадцать рублей. Пять рублей на день. Пять долларов, не так ли? На это можно жить — в Париже ли, в Нью-Йорке ли, если вы скромный человек. Возможно, что на завтрак мне этого мало, если я жду друзей. Но если человек живет рационально... Я иду на пенсию не потому, что так стар и дряхл или что у меня наступил склероз. Просто я воспринимаю это как гигиену жизни. Я отработал двадцать пять лет и ухожу на пенсию. Если будет какая-нибудь интересная тема или я буду склонен воплотить в кино какой-нибудь свой сценарий, тогда я вернусь в кинопроизводство и сниму.

Помечтаем! Выберем тему! Лермонтов написал одну сказку о бедном певце, трубадуре, который был так беден, что не смог заплатить выкуп за свою невесту. После чего девушку хотели отдать в жены одному торговцу. А юноша отправился по стране, пел, собирал деньги, выкупил свою невесту, ему удалось вернуться еще к венчанию. Я хотел бы подарить эту маленькую сказку во Всемирный Детский Фонд, куда жертвуют либо ковер, либо картину, либо какую-нибудь вазу. Я же хотел пожертвовать фильм чтобы дети всего мира могли увидеть Тбилиси, старый Тифлис, который рисовал даже сам Лермонтов, так как кроме того, что он был отличным писателем, мы находим его и замечательным художником. Он написал эту сказку, которую нужно экранизировать. Это «мухам», восточная любовная песня о верности. Хотелось бы, чтобы дети это смогли увидеть. Я хотел бы, чтобы в фильме играли пяти-шестилетние дети. А Скупость, Доброту и Мудрость играли бы старики. Кавказцы, долгожители, как минимум сто-стодвадцатилетние старики. Я хотел бы разыграть с ними роли Мудрости и Измены, а дети — именно так, как на египетских рисунках, где фараоны изображались большими, а люди совсем крохотными — эти маленькие человечки должны воплотить Любовь и Страсть. Кавказские дети очень талантливы, они лучше играют, чем взрослые актеры. Вот об этом я мечтаю. Но хотел бы также в любительской студии снять «Исповедь» о кладбище, о чем я уже говорил... В Доме культуры. Там я сделал бы и выставку новеллы.

— Выставку новеллы?

— Да. Я свои новеллы сам иллюстрирую, рисую и делаю коллажные композиции о страстях. Знаете, когда я рассказываю какую-нибудь историю, скажем, школьнику или какому-нибудь своему другу, я спрашиваю в конце: как ты думаешь, это действительно происходило или я выдумал? Чаще всего отвечают, что это вымышленная история, что это какое-то больное воображение, фантазия. Потом я доказываю, что это жизнь. Но к этой жизни
добавляются глаза и сердце художника. И от этого она становится удивительной. Удивительной.

Недавно одному молодому писателю я рассказывал, что видел похороны лилипута. Умер лилипут, и его последним завещанием было, чтобы его похоронили в большом гробу. Я принимал участие в этих похоронах, где лилипуты хоронили одного карлика, который когда-то выступал в цирке и играл на большом саксофоне. Я спросил этого писателя, как он думает, выдумана ли эта история. Он говорит, что исключено, чтобы это была не вымышленная история. Нет, ответил я, так было на самом деле, в действительности. Это действительность того страстного желания, чтобы в другом мире вырасти большим. Если говорить о сценариях, написанных о патологических случаях воображения, фантазии, то я сижу на двадцати трех сценариях. И есть еще шесть, которые по крайней мерсене удалось записать.

— Значит, в течение пятнадцати лет, даже в тюрьме Вы продолжали работать?

— Ну, я думаю, что в лагере, в одиночестве, в котором я оказался и которое оторвало меня от кинопроизводства от семьи, от друзей... это... это были лучшие годы моей жизни.

— Вы это серьезно говорите?

— Да, это были мои лучшие годы как художника. Я привез оттуда восемьсот рисунков. Восемьсот. И шесть сценариев, которые с драматургической точки зрения беспримерны. Я сказал Тонино Гуэрра, знаменитому киносценаристу: «Тонино, я хотел бы подарить тебе одну тему. Возьми с собой в Италию, пусть сделают там итальянские режиссеры, напиши сценарий! Он выслушал все шесть тем и сказал: «Ни одну не могу взять, потому что они не мои, а истинно параджановскне темы». Восемьсот работ, которые я оттуда привез, я там смог нарисовать, смог сделать коллажи и позже устроил из этого большую выставку. Очень жаль, что у Вас мало времени, иначе я показал бы мои рисунки. Удивительные вещи я привез. Я там работал дворником. Видите эту фигуру с метлой, там, среди кукол? Это я, там, в зоне. Я работал и в прачечной, где уголовники были не склонны работать. Это было ниже их достоинства. Они не верили, что я режиссер, а не вор и что, значит, могу работать в прачечной и могу быть комендантом общежития, у меня было свободное время, хрустящая, чистая, белая, как мечта, бумага, на которой тонким карандашом или фломастером я рисовал все, что помнил из нормальной жизни. В моей изоляции я стремился делать поэтичным все то, что меня окружало. Я рисовал натюрморты из моих любимых вещей, рисовал портреты моих любимых друзей, портреты моих любимых композиторов, балерин, я чуть ли не как спирит вызывал их в своей памяти и так рисовал их; каждый портрет — это либо большой по размеру рисунок, либо очень маленькая, в размер манжета, миниатюра. Конечно, вместе с заключением последовала определенная строгость, соблюдение определенных правил. Но все то, что я рисовал или склеивал, возбуждало интерес у надзирателей, и они сами начали рисовать и пробовали склеивать цветы (флористика, как это теперь называется), составляли разнообразные композиции из засушенных цветов. В конце мы устроили большую тюремную выставку. Я получил возможность вынести с собой из зоны восемьсот моих произведений. Среди них и те фигуры, которые я сделал из простых мешков. Вот, например, Лиля Брик. Я сделал их из мешков, которые вытрясал — их нужно было вытрясать, чтобы вышла вся сахарная пыль. Чтобы их освежить, я стирал мешки и затем принимался делать из них фигуры. Так я потом сделал всю серию Тутанхамона...

Знаете, теперь очень распространены копродукции. Тбилисская студия среди первых, кто делает фильм с французами. Экранизируют «Тружеников моря», книгу Виктора Гюго. Один из наших ведущих режиссеров, директор студии Резо Чхеидзе снимает в Испании «Дон Кихота». Есть фильмы, которые мы будем снимать вместе с болгарами, есть у нас общие планы с Японией... Знаете, я люблю Венгрию, знаю ее архитектуру и горд этим, но очень простые вещи, жизнь, сельскую жизнь, село, умельцев ваших, я не знаю; хотя меня это очень привлекает, и я хотел бы расширить свой репертуар и этим поднять общую культуру как наших зрителей, так и ваших. Прекрасная вещь —  любопытство.

Я думаю, это ошибка, что грузины снимают с испанцами, но здесь, по соседству, есть великая страна, моя родина, Армения, к которой ее не  обращались с предложением сделать вместе фильм. Смешно, не правда ли? Или, к примеру, к азербайджанцам, нашим друзьям. Нас как единую семью называют кавказским народом. И тот фильм, который я снял, рассказывает именно о певце трех республик. Верите ли, сегодняшние грузинские дети не знают, что с ними в соседстве живет великая нация, с более чем тысячелетней культурой, с замечательной архитектурой, чудесными фресками, книжной графикой и иллюстрациями. И армянские дети не знают, что есть у нас, у грузин. Наверное, нужно ввести особый предмет в школах, чтобы две нации узнали друг друга, открыли поразительное богатство культур друг друга.

Хочу поблагодарить Вас за Ваше внимание. Надеюсь, что не злоупотребляю им сейчас. Теперь в Тбилиси раннее утро. Город отдыхает. Его окружают деревья и прохлада, ты ищешь, как мог бы быть еще гостеприимнее, но, к сожалению, мне это не удалось. Я угашаю вас тут чаем, но какой я кавказец, если не предлагаю вина? Но если Вы заранее сообщите, что приедете с Вашей женой и Вашими очаровательными детьми, тогда я приму Вас достойным образом. У меня есть прекрасный дом, мои друзья купили, когда у меня не было квартиры. Дом в окрестностях, с печкой и двором, старый дом, полный живописной красоты. Этот дом я мог бы отдать венгерским журналистам, чтобы у них была здесь база. У меня нет машины, поэтому я очень редко туда езжу. Пожалуй, мы могли бы объявить его домом венгерских журналистов. Это предложение я готов, когда угодно, закрепить соответствующими документами. И венгры должны обратить на Грузию большее внимание. Я думаю, что нужно было бы найти возможность для более близкой дружбы. Мы одинаково темпераментны и красивы. Я гляжу на Вас, и Вы выглядите очень близким, очень знакомым. Потому что Ваш взгляд и характер отвечают нашим представлениям о красоте и благородстве. Еще раз хотел бы поблагодарить за возможность этой беседы и прошу извинить меня, если не достаточно точно выразил мои мысли. Мне было бы очень жаль. Но я волновался, и это волнение — проявление уважения к вашей нации и вашему искусству.

Параджанов С.: «В тюрьме я провел самые счастливые годы моей жизни...». Инт. Й. Барата. Киноведческие записки. 1991. № 11; 


[1] Штробль Жигмонд Кишфалуди (1884 - 1975) – крупнейший представитель венгерского изобразительного искусства XX века.

[2] По-видимому, имеются в виду трагические события венгерского восстания 1956 года.

Поделиться

К сожалению, браузер, которым вы пользуйтесь, устарел и не позволяет корректно отображать сайт. Пожалуйста, установите любой из современных браузеров, например:

Google Chrome Firefox Opera