Еще раз о лишних людях

Среди «ключевых образов» классической русской литературы учителей не так много. По-видимому, традиционно дидактическая установка национальной словесности делала участие учителя-персонажа избыточным. В кинематографе — противоположная ситуация: отечественный экран педагогов принимает не менее охотно, чем докторов и рабочих, а учителя словесности занимают в этом ряду особое место. В России учитель, преподающий русскую литературу, — учитель вдвойне, и потому его работа так ответственна и опасна. Героиня «Иронии судьбы...» Надя замечает: «Ошибки учителей менее заметны [чем ошибки врачей], но в конечном итоге они обходятся людям не менее  дорого». Разумеется, специальность этой скромной ленинградской учительницы — русский язык и литература.

Как объяснить противоречие между ранним («вольнолюбивым») Пушкиным и его поздней поэзией? Как примирить в сознании учеников безнадежно рассорившихся между собой Тургенева и Некрасова? И как же быть с тем, что русская литература была и остается большой историей «лишнего человека»? Задачи словесника в советской школе были, пожалуй, не легче задач историка. Неслучайно граница между этими двумя специальностями на экране оказывается тонкой. Главный герой фильма «Доживем до понедельника» Илья Семенович Мельников преподает историю, но в школе цитирует наизусть «второстепенного поэта» Баратынского, а дома рассуждает об особенностях семантики безличных глаголов.

Одной из первых заметных учительниц в русском кино стала героиня фильма «Барышня и хулиган» (1918), эта девушка только начинает свою работу в школе и учит грамоте взрослых. В нее влюбляется один из учеников, Хулиган, роль его блистательно сыграл Маяковский — он же стал и автором сценария. Для Хулигана слоги, которые Барышня записывает на доске, становятся таинственными знаками, а сама она — почти Мадонной. Когда он видит учительницу молящейся перед распятием, Хулиган благоговейно склоняется перед ней, целуя полы ее платья. Тем временем другие ученики находят уроки Барышни крайне забавными и устраивают в классе настоящие дебоши. Когда герой решительно вступается за свою возлюбленную, его смертельно избивают — он погибает, благословленный поцелуем Барышни.

Мотив смертельной жертвы становится ключевым для «учительной» темы, особенно в раннем кино. На рубеже 1920-х и 1930-х гг. почти одновременно вышло два фильма с очень похожим сюжетом — «Одна» (1931) Козинцева и Трауберга и «Айна» (1930) по либретто Андрея Платонова, вольная экранизация его «Песчаной учительницы». В центре обоих фильмов — девушка, которая просвещает детей на Юго-Востоке страны: Айна работает в Средней Азии, учительница Кузьмина из фильма «Одна» — на Алтае. Обе они сперва не выдерживают жесточайших условий и оказываются при смерти. И в том, и в другом случае героиня спасается, однако жертва все же принесена: Айна рождается заново, разорвав все связи с кулаком-отцом, а Кузьмина ограждается от жениха и прекрасного Ленинграда, мира ее юности. Звание учителя покупается самоубийством.

Эта тема смягчается и совсем иначе разворачивается в кинематографе «оттепели». Молодая учительница Татьяна Сергеевна из фильма «Весна на Заречной улице» приезжает в небольшой промышленный городок работать в вечерней школе. Обнаружив среди вещей учительницы портрет Блока, квартирная хозяйка Зиночка решает, что это «ухажер столичный» — и на местного красавца Сашу Савченко Татьяна его не променяет. В этом городе никто не понимает интеллигентную девушку, которая без ума от музыки эмигранта Рахманинова и даже пишет на радио с просьбой «передать» его концерт. Речи Татьяны Сергеевны о младенце, который родился в «доме обедневших дворян» Пушкиных, не производят на учеников особенного впечатления, — может быть, потому, что произносит она их неумело, не пытаясь прочувствовать свою аудиторию. Идея одностороннего образования, просвещения «сверху» не срабатывает: Татьяна Сергеевна начинает понимать, как важно слушать и уважать того, кого ты надеешься чему-то научить. Последний кадр фильма, титр «Конец...» (с многоточием!), дает зрителю право надеяться, что история «барышни» и «хулигана» на этот раз не обернется трагедией: Татьяна Сергеевна и рабочий Саша Савченко еще будут счастливы вместе.

Однако с течением времени экранный учитель стареет: молодые преподаватели-дебютанты уступают место опытным словесникам, и возрастная дистанция с учениками естественным образом многое меняет. Такое ощущение, что с середины 1950-х гг. до середины 1970-х «учителя словесности» резко разделяются на две категории — истинных и ложных наставников. Грань между ними жесткая, непроходимая, середины нет и не может быть. В кино нельзя быть «нормальным», обычным учителем литературы: или ты выдающийся педагог, которого ученики будут помнить всю жизнь, или посредственный, плохой преподаватель — человек не на своем месте.

Впрочем, эти неудачники вызывают, как правило, искреннее сочувствие зрителя. Такова старая дева Светлана Михайловна из «Доживем до понедельника» (1968), а нелепая маленькая старушка из «Завтра, третьего апреля...» (1969), которая пытается заинтересовать старшеклассников картиной «Три богатыря», кажется еще более жалкой и трогательной. Но самым обаятельным из всех горе-словесников стал, конечно, Константин Михайлович — Костя из фильма «Урок литературы» (1968). Этот молодой учитель с самого начала уверен в собственной несостоятельности. И когда однажды он решает провести один день без лжи, на родительском собрании разворачивается удивительное обсуждение:

— Константин Михайлович, что вы как учитель сделали, чтобы привить моему сыну любовь к литературе? — Вы знаете, ничего. Мне кажется, я просто отбил у него к ней всякий интерес. — А почему вы сами опаздываете на занятия? — Потому что мне тошно идти на уроки. ‹…› — Какой же вы учитель? — Плохой.

Костя оказывается в ситуации героя чеховского рассказа «Учитель словесности», который «не читал Лессинга» и едва ли может чему-то научить своих учеников. Впрочем, в обоих случаях дело, разумеется, не в Лессинге, а в отсутствии того, что можно назвать предназначением. В конце фильма Константин Михайлович говорит изумленным родителям своих учеников: «У меня был учитель литературы. Он говорил нам, что даже стихи нельзя так просто заучивать наизусть — любить надо или ненавидеть. А еще — что никогда, нигде, никому нельзя изменять. И себе тоже. Он сейчас умер, его нет. А я изменил — устроился в школу учителем. А им же нельзя устраиваться. Им надо быть!»

Подлинные учителя литературы, которые учат никому не изменять, разумеется, редки, призвание обходится им очень недешево. Герой «Дневника директора школы» в собственной учительской становится белой вороной. Он не боится рассказывать ученикам об «ошибках гениев», о том, что Чехов ругал Достоевского, а Белинский ничего не понял в «Повестях Белкина»: «Я говорю этого вам потому, что искусство по-разному воспринимается в разные эпохи, разными людьми. И не надо стесняться, если твое мнение идет вразрез общепринятому». Примерно так же смысл своей работы понимает Надя из «Иронии судьбы...»: «Я пытаюсь учить их думать хоть самую малость, иметь обо всем свое собственное суждение».

Этих «звездных» словесников ученики будут приглашать на свадьбы и в трудную минуту вспоминать и цитировать много лет спустя, как это делает упомянутый выше Костя из «Урока литературы». Но такой поход к работе должен иметь свои пределы, это остро почувствовала и блистательно доказала Динара Асанова в фильме «Ключ без права передачи» (1976). Его героиня молодая учительница Марина Максимовна вроде бы делает все как надо: задает сочинения на свободные темы, поощряет внеклассные дискуссии, водит детей слушать Ахмадулину, Окуджаву и Давида Самойлова. А в результате ее класс превращается в секту, что поклоняется классному руководителю. Каждый стремится стать новой «Мариной Максимовной», за самоуверенностью и амбициями учеников и учителя безнадежно теряется диалогическая, вечно сомневающаяся русская литература.

Что же может и должна сказать молодая учительница литературы середины 1970-х? Вопрос трудный и некорректный. Может быть, поэтому интеллигентная героиня «Чужих писем» Ильи Авербаха преподает не русский и литературу, а нейтральную математику. Словесниками оказываются ее любимые учителя, но эти старики, по-видимому, уже давно ушли из школы и покидают теперь свой маленький городок. Уже не за горами «возвращенные имена», долгожданная либерализация школьной программы, открытие библиотечных спецхранов. А учителя словесности — пророки, неудачники, чудаки и звезды — в новой реальности постепенно исчезают из кинопространства.