Одна из первых моих ролей в кино — заведующий ранзо Сташков в «Члене правительства». Я — эпизодический персонаж. Я пытаюсь убрать «вредителя», самое прекрасное в фильме — Александру Соколову. Можно было бы локализовать задачу: вот дуб, ретивый перегибщик, опасный чинуша, действующий по принципу: «Не рассуждай. Слушай готовое». Но как же, играя это, я могу не думать о Вере Марецкой, не думать, что я — жестокая, горькая частица судьбы ее героини, часть пройденного ею пути. Как же, изображая отвратительное, страшное, сыграть сильнее (в актерском ансамбле) па светлое и прекрасное?

Здесь рядом и вопрос актерской трактовки отрицательного героя. Вопрос этот необычайно важен, потому что в прямой зависимости от того, как, на каком срезе роли мы расположим «минус», находится и природа осмысления зла, вескость, правда отрицания. Об этом интересно размышляет Алла Демидова, задаваясь вопросом: «Зачем нужна актеру эта вера во внутреннюю правоту своего отрицательного героя?»)

Весьма распространено мнение, что актер, играющий отрицательного героя, является прокурором образа. А если и адвокатом? Ну, хотя бы по простой логике: если я играю негодяя, то, что мне, актеру, выгоднее?.. Покажу его (перед ним самим) самым разотрицательным, так он от отчаяния повесится. Оправдаю его (перед ним самим), он покажется нам страшнее, опаснее. Если он крадет, так уж верно полагает: жить-то надо! А если в нем сидит лишь вор, он так и по экрану ходить будет — вор, и только!

Снова замечу: это не просто вопросы техники, внутренней убедительной трактовки героя. Это вопросы содержания, смысла, реального противоборства правды и лжи.

Меркурьев В., Васильев А. Присягаем искусству // Искусство кино. 1970. № 7.