Не люблю и не умею писать воспоминания. Раздражает «я» вспоминающего, но иначе не получается: человеческие отношения сложны и запутанны, не разобраться, и, как это ни прискорбно, всегда оцениваешь что-либо через собственное «я». А по какому праву? Разные судьбы, разные нормы. Вот прошу Фаину Георгиевну Раневскую: «Напиши-те!!!» — «Достаточно того, что я больше шестидесяти лет обременяю зрителей своей персоной». — «Хорошо. Напишите не о себе. Качалов, Пастернак, Ахматова, Цветаева, Михоэлс были вашими друзьями. Напишите о них!» — «Они меня на это не уполномочили». - В этих словах есть своя правда.
Пытаюсь сделать почти невозможное — поставить себя на место другого человека, пытаюсь его понять. А можно ли поставить себя на место Веры Петровны Марецкой? Путь, пройденный ею, труден и своеобразен, как в общем-то путь каждого человека, но у Веры Петровны он значительно сложнее — она актриса, известная актриса, она в памяти сотен и даже тысяч людей, любящих ее или к ней равнодушных. Но — в памяти.
Отношения у нас были сложные, но — что дает мне право вспоминать — при любых обстоятельствах мое уважение к ней было постоянным и незыблемым.
Когда я пришла в Театр имени Моссовета, то была опрокинута неожиданными и чрезвычайными встречами, каждой из которых горжусь, как если бы сама призвала их в своей судьбе. Вот идет по коридору статный, красивый, седой и неузнаваемый человек — Мордвинов! Вот суетятся люди вокруг кого-то, кого и не видно — маленькая, хрупкая, тихая Орлова! Вот почтительный ропот, как «при дворе», и величественно выплывает мудрая, прекрасная, гениальная Раневская! Вот суетливо пробегает большой, всегда озабоченный, никем не замечаемый Плятт! (Никто больше, чем он, не сделал добра, элементарного, естественного, бытового, что, как известно, иногда самое трудное, но так неназойливо, что «не замечаем».)
Со всех сторон — неожиданные удары, а вот Веру Петровну не помню в этот период своих открытий. Как будто и нет в театре Марецкой — главной, единственной, «хозяйки» театра. Так уж повелось, что мы делим актеров на «изгоев», «любимчиков», «хозяев» и «хозяек» театра. Если есть в этом определении Марецкой какая-то правда, то, на мой взгляд, она такое определение заслужила, она имела внутреннее право быть хозяйкой. В этом театре она прожила всю жизнь, была одним из его основателей, и даже в том, что Театр имени Моссовета находится теперь в центре Москвы — это уютное, современное, прекрасное помещение, удобное для работы,—огромная заслуга Веры Петровны. Она этого добивалась и добилась. Это был «ее» театр.
Вокруг каждого нового человека, приходящего в театр, часто создается атмосфера неприятия. Это понять легко, такова специфика профессии, ведь каждый новый человек посягает на твое место у рампы. Правда, актеры, как дети, в сути своей чисты и непосредственны и если убеждаются в праве человека на свет рампы, то они тотчас же успокаиваются. Холод отчуждения исчезает, нового принимают, с ним дружат. Но иногда бывает иначе. Иногда очень немногие, те, которые понимают, что смена поколений неизбежна и необходима, с самого начала смотрят на «новеньких» внимательно и спокойно. Стараются понять, на что эти «новенькие» способны, что могут дать труппе, искусству. Такое отношение было у Марецкой. Она понимала театр верно. Она была ему предана. Потому считала благом пополнение театра молодыми силами. И в том, что я не помню Марецкую в момент прихода в театр, проявились ее мудрость и ее такт: не дала почувствовать свое присутствие, свою силу, «не испугала».
Как-нибудь одетая, как-нибудь причесанная появлялась Марецкая в театре, абсолютно естественная в пренебрежении к собственной внешности. Она была стихийной, народной, и лучшие стороны ее богатейшей натуры проявились и в «Члене правительства» и в «Матери» и в тех спектаклях театра, которые мнет не посчастливилось увидеть. Но и о них много было слышано, а потому верилось, угадывалось. Сама того не зная, Вера Петровна стала одним из моих педагогов. Без школы работать в театре трудно, почти немыслимо. А у меня сложилась именно такая ситуация. Поэтому я была особенно восприимчива ко всякому проявлению неприятия, особенно благодарна за любую, пусть косвенную поддержку.
Молодежи нередко свойственна бывает самоуверенность — от недостатка опыта, от недостатка образования и культуры. Проявляется это обычно в нетерпимости к замечаниям, что может привести к трагическому исходу. И если я понимаю это, то только благодаря Марецкой.
Я играла Соню Мармеладову, роль очень дорогую для меня. Расходовала много сил, растрачивала впустую много эмоций. Однажды после первого «немого» выхода в сцене смерти Мармеладова я возвратилась в гримерную и... стала переодеваться в свою цивильную одежду,— так затратилась, что мне показалось, будто спектакль уже сыгран, а он — только начался...
Вера Петровна не раз смотрела «Петербургские сновидения» и однажды после спектакля подошла ко мне и сказала: «Ты играешь хорошо, но нужно распределиться в чтении «Евангелия». Я хочу слышать слово, а я иногда его не слышу — ты не выделяешь, не подчеркиваешь главное. Вот ты говоришь... «и вышел умерший», а надо «и вышел... умерший!»
Не могу передать, как я возмутилась этим замечанием. Категорическим тоном я возражала, что меня учат «сальеризму», что нельзя бесцеремонно разрушать внутренний мир подобными предложениями — формальными и мелкими. Если бы мне ответили так, как я ответила ей, вероятно, я не простила бы никогда. А Вера Петровна стала извиняться (!) и успокаивать меня: «делай, как знаешь, я не хотела тебе помешать, я хотела как лучше. Наверно, я не так выразилась, ты меня не поняла».
Да, к стыду своему, я не поняла. Актриса говорила со мной, как с профессиональным человеком, как с «ровней», без всякой дипломатии и без педагогического подхода. Совру, если скажу, что я тотчас же задумалась и сразу поняла ее правоту. Наоборот, я мучилась «неправильным замечанием» до следующего спектакля, одновременно ощущая душевную дисгармонию — не знала, как же проведу теперь эту сцену. В результате — я выполнила предложение Веры Петровны. Не специально. Это произошло помимо моей воли, произошло из-за более внимательного прочтения этого простого текста и отношения Сони к нему. В конфликте с «замечанием» я подсознательно переворошила всю линию Сони.
В беспросветности своей жизни Соня находит поддержку и утешение в вере в бога, вере в чудо. Она не догадывается, что истинное чудо — она сама, чистота души ее, способность к безграничному самопожертвованию. Она не знает этого, потому — «что бы я без бога-то была!» Читая Раскольникову «Воскрешение Лазаря», она подсознательно хочет передать ему свою веру, свою душу. И, конечно же, дело не в выделении слов, а в законченности мысли. Это самое важное и трудное в актерстве, именно об этом говорила Марецкая.
«Иисус говорит ей: не сказал ли я тебе, что если будешь веровать, увидишь славу Божию?.. Он воззвал громким голосом: Лазарь! иди вон. И вышел умерший». Вот оно глазное, вот чудо: воскрешение человека. Подаренная жизнь. Конечно же, для Сони — это главное, не абстрактное чудо, а чудо, непосредственно связанное со спасением человека. Через любовь к богу — высшая любовь к человеку, беспомощному, потерянному, угнетенному. Мне всегда казалось, что в этот момент Соня испытывает чувство- какого-то торжественного восторга, она как бы лишается плоти, кажется, в эту минуту она могла бы взлететь, подняться над землей — и совсем естественно и непреложно для нее — «тогда многие из иудеев, пришедших к Марии и видевших, что сотворил Иисус, уверовали в него».
Сыграть это невозможно, но приблизительно понять и почувствовать можно. И когда Борис Владимирович Иванов — Порфирий, по доброте и по хорошему ко мне отношению, хвалил мои слабые попытки читать эти строки, надо было бы пойти к Марецкой и поблагодарить ее. Я этого не сделала, о чем теперь с запозданием сожалею (как мы не умеем, боимся вовремя сказать человеку доброе!). Но мои попытки читать иначе, по ее совету, не остались незамеченными Верой Петровной. Мы объяснились без слов, и, мне кажется, она простила меня.
И я вспомнила тогда, чего не должна была забывать, что должна была ценить — как она с самого начала болела за этот спектакль. Она хотела «как лучше». Мы были на гастролях в Ленинграде. Юрий Александрович Завадский только задумывал этот спектакль, но роль Сони уже была поручена мне. Перечитав роман, я почувствовала, что играть ее не могу. Текст чересчур лаконичен. Не идти за автором — все потерять, интонацией подчеркнуть автора — все разрушить. Неожиданно мне в номер гостиницы позвонила Марецкая. «Юрий Александрович хочет сегодня походить по старому Питеру, по оставшимся раскольниковским местам. Я попросила его взять тебя с собой. Пойди, а вдруг это поможет тебе начать работать». Забыть эту прогулку невозможно. Пустой город, белая ночь, пожилой человек с юношеской статью и увлечением бродит по старым дворам, обомшелым лестницам, «узнает» эти места, рассказывает о замысле спектакля — какое-то переселение в другой век...
По крупицам собирается характер, и, возможно, тогда, в ту ночь ощутилась неизбежность работы и роль впервые приблизилась ко мне.
«Только теперь я понимаю, что поступки Марецкой, не слова, не снисходительное и равнодушное похлопывание по плечу (этого она себе не позволяла), а именно поступки способствовали формированию моего характера. Даже ее просчеты.
Вера Петровна была актрисой прирожденной — и достоинства ее и просчеты заложены в этом призвании. Она любила играть, не могла не играть. Работоспособность ее была удивительна. При том, что она была уже тяжко больна и силы уходили. А она хотела, наперекор всему, работать и быть молодой. Потому появлялись в ее репертуаре роли не совсем удачные — слабость драматургии подводила, а привлекала надежда сыграть сильную, красивую, жизнелюбивую натуру. Просчеты эти носили не только творческий характер, но иногда переходили и в человеческие взаимоотношения. Однажды актриса, только что сыгравшая премьерный спектакль пьесы, которую она сама нашла и выпестовала, серьезно заболела, и сразу же на эту роль была назначена Вера Петровна. Ситуация неприятная — удар для больного человека, вложившего столько сил в эту работу. Но я уверена, что здесь не было дурного умысла, иначе я не позволила бы себе вспомнить об этом. Все это — следствие всепоглощающего стремления работать, быть в форме, тем более, что роль была хорошая и могла бы помочь актрисе проявить свое дарование в новом качестве.
Уверена потому, что как только эту ситуацию поняла сама Вера Петровна, она сразу отказалась от репетиций. Несмотря на производственные сложности, спектакль был законсервирован и пошел только через полгода, когда исполнительница главной роли выздоровела.
Вспоминая своих товарищей, мы невольно пытаемся избавить их от недостатков, все время «ретушируем фотографию». Марецкая не нуждается в этом. Она — целая эпоха в искусстве и дорога всей своей сложностью, неординарностью.
Один из ее спектаклей я запомнила навсегда. В юбилей Тамары Сумбатовны Оганезовой давали в миллионный, наверное, раз «Миллион за улыбку». Вера Петровна играла, только что выйдя из больницы после тяжкой операции. Преодолевая недуг, актриса тратила силы только на существо роли, ничего не добавляя и не демонстрируя. Она не настаивала на молодости — и была молодой, не настаивала на обаянии — и была неотразимо обаятельна, не настаивала на уме — и была умна. Она была талантлива. В юбилейном вихре о Марецкой забыли. Я увидела ее в пустом закулисном коридоре, обессиленно прислонившуюся к стене. Я пролепетала Вере Петровне приблизительно все, что написала сейчас, сумбурно и бестолково — волнение, радость за нее; потрясение сиюминутным ее одиночеством и беспомощностью перевели мою речь из разумной сферы в эмоциональную. Марецкая выслушала, посмотрела — усталость, слезы и какая-то отрешенность были во взгляде — и сказала: «Тебе я верю. Спасибо». Нельзя объяснить, как дорога была мне эта минута — обретение актрисы, человека, причастность к ее уникальному мужеству.
В делах, заботах, мелочных обидах мы забывали, что она вот-вот уйдет из нашей жизни, и цветы, переданные для нее,— прекрасный букет гвоздик к 8 Марта,— несколько дней стояли на столе возле служебного входа в театр.
Саввина Ия. Страницы жизни (артист о своем приходе в театр имени Моссовета, о работе над ролью Сони Мармеладовой, некоторые замечания В.П. Марецкой, их значение для работы актера) // В кн.: Воспоминания о Вере Марецкой. М., 1985, с. 192-196