На Тверской улице, в те годы ещё не расширенной, в узкой её части, на втором этаже под вывеской магазина «Коммунар» жила Танечка Певцова. Два окна красивой уютной комнаты выходили на Тверскую и находились как раз над буквами «у» и «а». Принадлежало это волшебное помещение актёру, служившему в провинции. Из уважения к Е. Т. Жихаревой он предоставил его её дочери на время своего отсутствия. Сюда и проводил меня торжественный эскорт. Здесь началась совсем новая пора. Здесь приобрела я верного, близкого друга на всю жизнь — Татьяну Илларионовну Певцову.

Если все женщины были без ума от Юрия Александровича Завадского, то все мужчины были влюблены в Татьяну Певцову. Иначе и быть не могло. Она была так женственна, так хороша собой, и нежна, и умна, и очень добра. Подружились мы почти сразу, хотя при всей широте своей натуры она была очень аккуратна и дисциплинированна и моя изрядная неорганизованность, конечно, мешала ей. Но она не показывала вида, а я, безмерно восхищаясь ею, изо всех сил старалась её не раздражать. И я была так благодарна ей!
Первое время, вернувшись домой после всех занятий, мы без конца разговаривали. О театре, об искусстве, о жизни. Делились своими мечтами и надеждами. Наши пламенные беседы обычно затягивались до зари. И мы решили: раз мы всё равно так много говорим, попробуем говорить на иностранных языках, которые, безусловно нам смогут пригодиться. Обе мы плохо знали французский и немецкий, но твёрдо решили говорить между собой — один день на одном, второй день на другом языке, всячески избегая русских слов. В случае особой необходимости разрешали себе изъясняться жестами.

Мы завели два словаря и увлечённо кинулись в эту затею. Поначалу, переполненные желанием высказаться, мы рвали друг у друга словарь, лихорадочно отыскивая нужное слово, потом постепенно приспособились. Не боясь бесконечных «э-э-э», неутомимой работы рук, плеч и даже бровей, мы так наладились, что совершенно свободно обходились без русской речи. Думаю, что со стороны мы представляли собой несколько странное зрелище, но нам это было неважно, а польза ощущалась несомненная.

Занятия в студии шли своим чередом, к десяти мы бежали на уроки. По вечерам, если были свободны от массовок, прорывались на спектакли. Театров было много. Самых разных, на всякие вкусы, увидеть хотелось все. По ночам обсуждали виденное, спорили об искусстве. Мечтали о создании новых, «своих» театров. То это был «Терем» — Театр революционной мысли, то «Матэс» — Мастерская театрального эскиза, под именем которой мы совершали наши летние гастроли в ленинградской студии. Мы привлекали актёров из разных театров, устраивали организационные собрания, сочиняли программы и уставы, критиковали (как вся молодёжь всех времён и народов) «старых маразматиков». Мы искали и провозглашали новые пути, не давая себе отчёта в том, что эти пути давно уже пройдены. Дальше этих собраний дело никуда не шло, все были достаточно заняты, все работали и учились в разных местах. Уходили одни и приходили новые. Мы бурлили, кипели, не спали. Тратить время на сон считалось бессмысленным и расточительным.
Что не удовлетворяло меня — так это сама студия. Да простит мне Юрий Александрович. В очень уж замечательной школе я проучилась два года и не хотела со многим мириться. Мне казалось, что дело поставлено здесь недостаточно серьёзно, не очень профессионально.

Единственная радостная творческая встреча была у меня с Верой Петровной Марецкой. Мне посчастливилось стать её ученицей. Она делала со мной отрывок из «Воскресения». Работать с ней было очень интересно.

Юрия Александровича я видела ещё всего два раза. Один раз он зашёл к нам на самостоятельный урок, чем привёл весь курс в священный трепет. И другой, когда я пришла подавать ему заявление об уходе.

Я томилась в студии. Мне казалось, что я теряю зря не только время, но и то, что удалось приобрести раньше.

Я узнала, что есть решение организовать в Свердловске Театр юных зрителей. В Москве набирали молодёжь. Я показалась, меня приняли. 

С Юрием Александровичем попрощалась в его кабинете, в студии. Он сидел за столом, переплетая тонкими пальцами длинный карандаш. Он распустил сборочку на пухлых губах и очень мило мне улыбнулся.

— Жаль, что вы уходите, — сказал он. — Я не люблю расставаться со способными учениками.

Я подумала, что он-то ведь совсем меня не знает, но, конечно, ничего не сказала.

Мы пожелали друг другу всего хорошего. Мне почему-то захотелось, как в детстве, сделать книксен, но я его не сделала. Я тоже улыбнулась ему и вышла.

Расстаться с Таней было Трудно. Я очень полюбила её, очень к ней привязалась. Но мне казалось, что и ей надо от меня отдохнуть. Я твёрдо считала, что нельзя никогда злоупотреблять гостеприимством, даже самым искренним. Кроме того, я была уверена, что дружба наша нерасторжима.

Далёкий, совсем ещё незнакомый Урал манил своей неизвестностью. Первый профессиональный сезон накладывал ответственность, от которой уж никуда не спрячешься. Самостоятельность полная. Ни студии, ни Тани Певцовой. Поборов все колебания, я отправилась в Свердловск.

Елена Юнгер. «Все это было, было, было...». СПб. «Петрополис». 2016