Эта беседа Льва Атаманова с кинокритиком Л.Ф.Закржевской состоялась во второй половине 70-х годов. Текст воспроизводится нами по авторизованной машинописи (правка на экземпляре сделана рукой Атаманова), сохранившейся в семейном архиве. Полностью интервью опубликовано до сих пор не было, хотя и послужило основой для «монолога» Л.К.Атаманова, помещенного в сборнике «Мудрость вымысла» (М.: Искусство, 1983. С. 31-36) под заголовком «Момент одухотворения». Однако в том варианте текста были опущены многие детали как биографического характера, так и касающиеся рассуждений Атаманова об анимационном искусстве, фильмах коллег и своих работах.

Людвига Закржевская: Лев Константинович, вся Ваша жизнь связана с искусством мультипликации. Вы начинали в двадцатые годы, вместе с другими пионерами советского рисованного фильма. На Вашем творческом счету—множество общепризнанных удач, прекрасных мультипликационных лент, давно вошедших в золотой фонд советского кино. Вы успешно работаете и сегодня.
Имея за плечами такой богатый жизненный и художественен опыт,— какие самые главные слова о своем творчестве могли бы Вы сказать? В чем видите Вы свое призвание художника? В чем для Вас самая важная цель мультипликации?

Лев Атаманов: Цель искусства вообще и мультипликации в частности заключается, по-моему, в следующем: помогать ориентироваться в жизни. Помогать разбираться в море чувств, страстей, характеров, поступков, событии... Помогать отличать правду от лжи и полу-правду от полу-лжи... Помогать искреннему и доброму человеку бороться со злом или хотя бы противостоять самому плохому, что есть на земле: подлости, приспособленчеству, равнодушию, цинизму. Помогать всем и каждому становиться добрее и благороднее.

Вы, наверное, заметили: помогать — это самый главный глагол в разговоре о предназначении Художника. Искусство — это Ариаднин клубок, ведущий человека в жизни.

Какое огромное счастье — жить. Видеть леса и горы, море и солиден под действием его лучей почти мгновенное изменение света и цвета всего видимого. Из окна поезда смотреть на проносящиеся бесконечные поля, ощущать их дыхание.

Какое счастье — лежа на земле и задрав голову, видеть небо. Глядеть как клубятся облака, образуя то одну, то другую форму, и не утверждай ни в одной. А потом перевернуться, перекатиться по земле и уткнуться носом в траву и увидеть, как вдруг чуть дрогнула травинка-былинка, потому что по ней ползет некое существо величиной с пылинку. И это существо. каким-то неведомым нам радаром ощутив твое присутствие, испуганно замирает. Потом, твердо убедившись, что ему ничто не угрожает, продолжает свой путь, перебирая не видимыми невооруженным взглядом ножками.

Как самое великое счастье описывают космонавты зрелище нашей голубой планеты, плывущей в космическом пространстве. Но еще больше счастье—видеть людей, понять их мысли и уловить чувства.
Добро и зло, любовь и ненависть, веселье и уныние, сочувствие и различие. Много таких понятий, и еще больше их мельчайших нюансов. Они сталкиваются и борются в людях. Борются и в одном человеке.

Создание образа человека и есть главная задача литературы и всех лов искусства. Если убедителен образ, носитель идеи, доводится до зрителя и сама идея, становится убедительной мысль и направленность произведения.

Л.3.: Все очень просто и понятно, когда речь идет о разе в литературе, театре, живописи, скульптуре, в игровом кино. В мультипликации дело обстоит сложнее. Героями рисованных и кукольных лент чаще всего являются звери, животные, растения, неодушевленные предметы, часто совершенно условные обозначения человечки, нередко фантастические создания, а, бывает, и вообще—«непонятные» фигурки, черточки, кружочки... Как тут быть с образом человека? О каком постижении характера может идти речь, скажем, в фильме Тодора Динова «Ревность»^[1], где действуют обыкновенные музыкальные нотки, или в том же многосерийном выпуске «Ну, погоди!», где, как известно, главными героя ми являются Заяц и Волк?

Л.А.: Вопрос этот, действительно, сложный. Попытки осмысления природы мультипликационной образности до сих пор фактически безрезультатны, поскольку теория мультфильма пока еще не шагнула дальше простой каталогизации.

Лично я представляю дело следующим образом, Мультипликация очеловечивает всех своих персонажей, будь то зверюшка, предмет или просто условное изображение. И глядя на те же рисованные нотки, изображающие бурную драму ревности, погоню и т.д, мы верим им, как верим актерам на сцене, мы видим в них живых человечков, угадываем характеры, переживаем их волнения.
То же самое с Волком и Зайцем: мысленно мы принимаем их за людей, угадываем за ними определенные человеческие типы, ведь и в театре мы прекрасно сознаем, что, допустим, вот этот молодой актер сейчас в гриме, что он играет старика, а вот эта немолодая травести тоже в гриме, она играет мальчишку. Но мы принимаем предлагаемую театром условность, мы давно привыкли к ней.

Наши мультипликационные персонажи—это сильно, иногда до неузнаваемости загримированные «актеры», будь то условно нарисованный человечек, скажем, бородач Робинзон из «Острова» Ф. Хитрука или Заяц из фильма Ю. Норштейна «Лиса и заяц»^[2]. Но если они хорошо, талантливо играют, мы забываем обо всякой условности и суперусловности, мы верим им, и нам до слез жалко и всеми забытого Робинзона, и обиженного Зайчика.

Все зависит от степени очеловеченности персонажа. Мне очень нравится, к примеру, польская лента «Смена караула»^[3], героями которой являются обыкновенные спички. Но лента сделана так поэтично, образы Принцессы и влюбленного в нее Солдатика так одухотворены, что им веришь безоговорочно. Мультипликация начинается с момента одухотворения.

Здесь, однако, необходимо одно уточнение.
Существует опасность излишнего натурализма в изображении человека в мультипликации. Ошибаются художники, которые пытаются заставить своих рисованных и кукольных героев «чувствовать» и «переживать», исходя из системы Станиславского. Мультипликационный персонаж не в состоянии передать на экране живой блеск человеческих глаз, всю бесконечную гамму чувств, доступных актеру в художественном кино, С другой стороны—есть образы, которые, на мой взгляд, доступны только мультипликации и не под силу живому актеру, Я не представляю, как можно сыграть, например, Царевну-Лебедь. То есть можно, конечно, одеть «под лебедь» молодую красивую актрису, прилепить ей звезду на лоб, но, сами понимаете, это будет загримированная актриса, а не волшебное создание.

Одухотворенность достигается в мультипликации не филигранной технической отработкой «метода физических действий», а с волшебной помощью человеческой фантазии. Раз—и поверил, что это Принцесса.

Сама природа мультипликации допускает разную степень условности. Один герой может быть так полно наделен всеми человеческими чувствами, что зритель, перейдя невидимый барьер условности, привыкнув к ней. перестает воспринимать его как рисунок или как куклу, а воспринимает как живой образ. Скажем, как живая для меня Девочка из «Варежки» или главный герой «Левши»^[4], хотя и Девочка, и Левша изобразительно сделаны достаточно условно, ничуть не фотографично.

Но образ может быть сделан также, ну скажем, в жанре карикатуры, где часто персонаж является символом. Такой персонаж может быть «разрублен» и снова «собран», ему можно отвинтить голову и снова привинтить ее. Он может пройти сквозь замочную скважину, его может распластать в лепешку асфальтовый каток, но он тут же вскочит и что-нибудь отчебучит. Образ условный, символ—можно трансформировать. Образ полностью очеловеченный нельзя «убить» и «оживить», разве что, как в сказке, живой водой.

Итак, в мультипликации возможны и менее условные, похожие на людей герои, и совершенно условные, ничуть и ничем не напоминающие человека персонажи. Любопытно, что в творчестве известного канадского мультипликатора Мак-Ларена как бы отразились эти две полярные возможности анимации: один из ранних фильмов этого режиссера, прославившегося своими «абстрактными» очень остроумными математическими симфониями, назывался «Соседи»^[5] и был сделан с живыми, снятыми покадрово, исполнителями-натурщиками.

А где-то между этими двумя полюсами условности—бесконечное разнообразие мультипликационных индивидуальностей, стилей направлений, школ...

Я работал в разных жанрах, в том числе и в жанре карикатуры. Но ближе всего мне, и тут я солидарен с основной зрительской массой, фильмы, где созданы яркие «живые» образы. Итак, повторяю, создание человеческого образа считаю самым главным для себя. Только образ убеждает, волнует, передает авторскую мысль^[6].

(...)

Л.Ф.Закржевская. Л. Атаманов. «МУЛЬТИПЛИКАЦИЯ—ЭТО ВСЕ ЧТО УГОДНО ПЛЮС ЕЩЕ КОЕ-ЧТО». Киноведческие записки. №92/93. 2009