«Пластилиновую ворону» знают и любят, кажется, все, она сравнима по всенародной приязни с бессмертным сериалом «Ну, погоди!». С нее и пошла слава Александра Татарского, тогда еще режиссера-дебютанта, перебравшегося из Киева и осевшего на мультстудии московского телевидения. Но мой любимый фильм — через один от «Вороны» — куда менее известный народу, однако вполне оцененный международным цеховым сообществом, получивший на Лондонском анимационном «Фестивале фестивалей» уникальный диплом лучшего фильма 1984 года, — «Обратная сторона луны». Там разыгрывается в «быстрой живописи» эдакая условно-кавказская (грузинская?) история или даже не история, а просто блистательная комическая, где сюжет почти заменяет — или им становится — игра формы и стиля, элегантное хулиганство, каскад иронических трюков, стремительный перепрыг из кадра в кадр, из формы в форму, из личины в личину, наконец, из фантазии в явь и обратно — и вдруг все завершается без видимой связи с предыдущим панорамой по «профессиональной кухне», по мультмастерской и крупным планом лунной карты с черной дырой ее «обратной стороны». Эта немотивированная концовка и делает весь фильм.
Фазы из «Луны» (чистовые рисунки на целлулоиде, которые и ложатся под камеру) потом висели у меня в комнате на стене и неизменно радовали глаз. Не очень понятно, чем именно: всего-то один маленький человечек на пустом листе в двух-трех невероятных позах... — не иначе как просто излучали энергию, что называется, в чистом виде. Я жил тогда на улице академика Королева, чуть дальше за Телецентром, где уже кончается торжественная бетонка и еще метров на сто тянутся жилые хрущобы, а по другой стороне, на пустыре, стоят две неказистые трехэтажки, называемые в останкинских коридорах «барак». В этих домах до сей поры обретаются какие-то телеслужбы. А лет 5— 7 назад там сидела «группа Татарского» — на «Мульттелефильме» их так и называли «барак». Они не чувствовали, похоже, себя уязвленными ни местом обитания, ни кличкой; напротив, радостно уединялись на отшибе — в своем кругу и в своем деле.
«Они» — это небольшая странноватая по виду и нравам компания — человек десять. Заправляли тут сам Саша Татарский и неформально Игорь Ковалев, друг-соавтор; оба киевляне, оба молоды и дерзко талантливы, а потому не слишком удачливы в официально-профессиональной карьере. Однако Игорь правдами-неправдами (без прописки) закончил Высшие курсы, а Сашу туда так и не взяли, но приютили на ТВ, и после незаконно яркого дебюта и в силу природного нахальства он обрел вдруг относительно прочное положение — то есть возможность некоторой независимости — и использовал его, как хотел. Он пустился в заведомо некомфортабельное, зато по возможности автономное плавание и начал исподволь сколачивать свою команду. Откуда-то появились, «соткались из воздуха» молодые архитекторы, готовые переучиваться и сидеть за мультстанками дни и ночи; возникли некие самостийные курсы (дело редкое и трудоемкое донельзя; даже хорошо накатанные союзмультфильмовские, до поры вообще единственные, к тому времени уже буксовали, пропускали годы, сокращали выпуски, хирели). А «барак» молодел — появлялись вовсе юные, вчера из школы, мальчики-девочки, через считаные месяцы начинавшие пахать, борозды не портя. Тут они не работали — жили. Суматошно, нервно, весело.
Я заходил к ним (благо без пропусков) и по соседству, и по влечению душевному — подзарядиться энергией. В «бараке» было хорошо. Я уже писал тогда о мультипликации, писал и говорил довольно злые вещи о потоке «мультятины», зная, какие невероятные дела открываются в любом кадре Норштейна или Хржановского, Мак-Ларена или Дриссена. Писать было почти некуда и не для чего, говорить тоже было почти что не с кем — узкий кружок коллег лишь кое-как складывался; а тут царил тот дух вовлеченности в дело, когда и прилично, и увлекательно о нем думать и спорить без paзличения времени суток, окружающей обстановки, имен и чинов.
Я полюбил их. Точно так же я любил их фильмы, видя все их наличные и возможные грехи. Но зато как отменны в своем качестве! Пожалуй, что уникальны!
Саша и Игорь культивировали как бы чистую комическую, в ее благородной первозданности и наготе — так сказать, мультклоунаду. Они это скорее чувствовали, чем знали (потом появится третий, кто все рационально объяснит, — Анатолий Прохоров, теоретик, ставшийся редактором, вернее, продюсером- культуртрегером), но работали в точности по классическим лекалам пантомимного жеста, коверного трюка, клоунской маски, шутовского смеха. При этом работали не простенько, отнюдь — весьма изощренно. В полном диапазоне обертонов и подтекстов. Культурно работали. Потому, кстати, иных коллег шокировали, казались странно-опасными; но потому же и ворвались легко и стремительно в мировую элитную касту мастеров.
Мне тогда еще бросилось в глаза редкостное (счастливое?) совпадение: сугубо авторский, единичный стиль, органичная творческая манера — и нежданный демократизм, открытость, легкость; когда не надо подгонять друг к другу, многим жертвуя, самовыражение и зрительскую завлекательность. Иными словами, сам Бог велел таким художникам ваять бестселлеры, не теряя при этом своего лица. В том, похоже, и был уже их собственный стратегический расчет — сознательный ли, интуитивный ли — на свое дело. На свою полноценно-поточную студию — так сказать, авторско-коммерческое направление. Тут свой риск, но зато и ставки высоки, да и сама игра увлекательна.
К раннеперестроечным временам, когда вроде бы становилось можно не только хотеть, но и пытаться, им уже было и тесно, и скучно в Останкине, даже в «бараке». Профессиональное реноме уже имелось: и Союз кинематографистов бежал в авангарде прогресса, что могло служить хотя бы моральной поддержкой. Больше не было, кажется, ничего — кроме... энергии не знающих правил и удачливости, не ведающих брода.
О всех перипетиях не осведомлен, ко так или иначе к осени 1988-го новая студия «Пилот» была не только образована, но даже зарегистрирована и работала. Одна из первых «независимых», под крышей «Видеофильма», тогда тоже только-только образованного. И пошло-поехало... — вместе со страной и народом по ухабам большого пути. Почти сразу назвались было кооперативом, чтобы развязать руки — да тут же и попали под приснопамятный указ, приравнявший кино-производство к наркотикам и оружию. Потом налоги, потом фонды заработной платы, потом цены — далее везде. Выжили; выживали на каждом этапе. Точнее, не выживали — работали. Строили студию, учили и учились, делали фильмы, получали призы, заключали контракты.
Уже вошло в анекдот и суеверие: два отделения «Союзмультфильма», рисованное и кукольное, много лет располагаются в двух церквях — на Каляевке и в Спасопесковском. И поди ж ты, для новой студии после долгих поисков не находится ничего другого, как третья церковь — в Малом Вузовском, около достославной Хитровки. Не без сомнений они туда вселяются, решив — лучше мы, чем склад и разрушение; заранее готовы вернуть по прямому назначению, выстроив свое, а пока что реставрируют на целевые деньги Госкино, но и собственными нервами и силами.
Сейчас в общей упряжке «Пилота» уже больше ста человек: сняли полтора десятка фильмов и отхватили много наград-призов; есть и контракты, и покупатели — и у нас, и «там». Каждый день преподносит свои сюрпризы, но дело движется. Бог даст.
Мне было любопытно и странно наблюдать их — Сашу, Игоря, Толю — в новом качестве продюсеров, кинодеятелей-предпринимателей. Они как-то резко, особенно Татарский, стали выделяться в окружающей толпе. Не нуворишской спесью, нет, но особой повадкой — раскованного и занятого человека. Очень самостоятельного — самостоящего и прямоходящего. Кое-что и пугало, и раздражало, да хотя бы некоторая зацикленность на «делах», на расистах и прочем; и отчуждение проклюнулось, вернее, отъединенность, дистанция. И казалось — боялось! — что происходит необратимое, художник вянет, перерождается в другую породу, в другое тесто. Но нет, в отличие от многих, они как-то удержали себя в себе. Их расчет был — продаваться задорого, то есть заставляя принимать-покупать такими, какие есть. Верный расчет.
В первом пилотском «Лифте» — альманахе микрушек-анекдотов — отдав «молодым» почти все, сам Татарский сделал лишь один, последний сюжет и сделал «на ять».
Помните! — воздушный шар и гротескная команда в его корзине. Буря бушует, вороны протыкают оболочку. Падаем! — и спешно выбрасываем балласт (хоть бы и друг друга). Не помогает! Тогда письмо в бутылке — увы, летящее вровень с той же скоростью свободного падения. Но, о чудо, появляется вертолет-керогаз — вызывали? И— оттуда вы передают по ручному конвейеру еще и еще балласт. Выкидываем — и помогает!... Помимо отменного темпа, блеска трюков и чистого юмора — это ли не точная реприза о времени?
(...)
Это поточное производство начиналось — прежде открытия студии! — с курсов. Через них прокрутилось уже несколько десятков человек (при том, что всего профессионалов этого рода было в СССР в 1990 году что-то 120). Прежние «молодые» аниматоры- исполнители стали сначала учителями, потом режиссерами. Свежая кровь вливается постоянно: кто-то приходит уже готовеньким и остается в деле. Команда как целое, как клан как бы не стареет вовсе. Но субординация тут не возрастная и не вполне должностная, скорее цеховая: мастер — подмастерье. Сегодняшнее название — «Анимационная школа-студия» — не лукавство. Когда они говорят, что делают не фильмы, а людей, — это вовсе не фраза, это правда. И очень продуктивная тактика. Сегодня в «Пилот» приходить, как когда-то о «барак», тоже приятно и полезно. При всей суматохе и толчее доброй сотни людей ты ощущаешь почти семейную теплоту, или, как прежде бывало в коммуналках, почти коммуну, обособленно-общую жизнь. И всласть потолкавшись в суете этой церкви-фабрики, в середине весьма трудоемкого производства, вдруг ясно ощущаешь, что тебя так влечет: это очень живое дело. И четкое. Солидное, одним словом. Оттого, надо думать, место это стало центром притяжения, заместив прежние административно- авторитарные центры.
Это место, это дело (фирма, метод работы и тип отношений) строились на совсем иных принципах. По видимости, по внешней нерасчетливости — вполне безумных. Так сказать, треугольник: школа (курсы и не только), студия (производство и не только), центр (культурно-исследовательский и не только). Непонятно, что главней, что на что опирается; по идее — как в классическом треугольнике — все на всех, все вершины в стороны — несущие и опорные. Модель не слишком сложна, но уникальна. Такого в мировой практике, пожалуй, просто нет. Тем более, если речь о конвейерной, о коммерческой студии, тем более, если она уже успешно работает, если есть и заказы, и репутация, и покупатели... Каково же еще рожна? А вот такого! Как ни странно, тут столько же традиционно российско-романтического благодушия, сколько и трезвого западно-реалистического расчета. Только — дальнего, стратегического, культурного, одним словом, расчета.
Ведь, строго говоря, почти никто и нигде в мире не совмещает в одном лице, на одном производстве, в одно и то же время продукцию поточную и штучную, «коммерческое» и «авторское». То есть приносящее прибыль — и почти заведомо убыточное, требующее лишь вложений и отдающее взамен разве что честь и славу. Понятно, они тоже чего-то стоят, но всегда и всюду используются лишь побочно. Скажем, чтоб под имя и авторитет получать субсидии-дотации на свое заветное, экспериментальное, никому не нужное. И делается еще проще: снимай хоть рекламу, зарабатывай на ней — а самовыражайся на эти деньги. Но чтоб одна и та же студия последовательно и программно... Нет, такое бывает только в нашей загадочной стране.
Между тем расчет верен — даже в ближайшем смысле. Если что сейчас «отсюда туда» и можно продавать, так только серое вещество, талант, уникальное виденье мира. «Некоммерческое», «фестивальное» — в самом деле еще как продаваемое только специфически. Да, на узкий рынок, пусть даже только синематекам или образовательным телевестям, но зато наверняка и с почестями, а жалкие десять тысяч долларов — тоже ведь для нас деньги, не так ли?
Однако есть смысл и более дальний. Так обеспечивается уровень роботы. И только так, уверен, обеспечивается необходимая мера саморазвития; так держится «студийность» — семья, академия, кружок, — так удерживаются люди. В живом деле. В солидном. Тут есть своя толика игры, возможно, и чуть инфантильной; наверное, даже так. Но чего стоит наше жизнестроительство без этой толики? Тем более — артистическое.
«Центр» для «студии» — и нагрузка, и фундамент. Пара человек на скромном довольствии (и много больше вокруг и около — без всякого довольствия) — это, если угодно, —культурная оболочка, она же питательная среда. Центр — банк школы: лекции нужны не только по технике анимации, но и метафизике одушевления. И Центр — медиатор, мембрана между производством и культурой, социальной реальностью. С ним, через него, приводят программы, акции, проекты, журнал, фестиваль, семинар...
Кстати, о семинаре. Вот же и традиция своя сложилась: большевский «Пилот-семинар». Такого тоже, кажется, еще не бывало: сама студия, на свои кровные снимает славную нашу кинорезервацию в Болшево — чтобы вывезти всю команду. Чтоб подышать, погулять, не без того — но и плотно позаниматься: смотреть фильмы, обсуждать, ругаться, хвалиться...
(...) Рискну утверждать без обиняков, что «Пилот» — лучший у нас рекламщик, а по большому счету вовсе у нас единственный. Профессиональный. Помните, по ящику еще года два-три назад была реклама компьютерной фирмы «Интерквадро» — трехголовый дракончик—СП? Тогда заезжие иностранцы цокали языком в удивлении, но и чуть покровительственно объясняли, что хоть и хорошо, да не слишком функционально — ибо слишком качественно, сложновато для нормальной рекламы. Не уверен, что правы. Но то была первая проба, а вот последняя — тот паровозик-поезд, мчащийся к пропасти, и чудо—мост — компания «Ринако». Тут уж на мой вкус, комар носа не подточит: образ фирмы почти идеален — ну и блеск мультипликата! Чистая работа, то есть честная перед собой прежде всего, а потом уж перед заказчиком.
(...)
И еще скажу о некоторых своих опасениях по поводу ceгодняшних, а может, и завтрашних фильмов. Сделанные в том же, прежнем, фирменном ключе («татарстиле» на домашнем жаргоне), они вдруг оборачиваются другой стороной игры — сделаностью. Стиль, оказывается, при усиленной эксплуатации мертвеет, уплощаются трюки, холоднее юмор, скучнеет игра. Та самая, цирковая, почти комическая, превращаясь из органичного выплеска в заданный прием, теряет и свежесть, и силу. Неизбежная расплата? Временные трудности?...
Но пот ведь казус: то же, только много резче я, сторонний критик, говорил на студийном обсуждении, и битых четыре часа вся команда во главе с худруком бурно дискутировала — нет, не со мной, зоилом, а друг с другом о технических тонкостях стилевой дури и душевной подоплеке той прямоты, что хуже воровства. Где еще такое нынче встретишь?
(...)
Похоже, что «Пилот» исподволь собирает, аккумулирует эту самую «новизну». Сюда изначально тянулись люди поколения тридцати -сорокалетиих — мощной волны генерации нашего мульткино. Кто-то начинает работать на студии или со студией — как с продюсером. Уже несколько штучных, авторских работ, сделанных где-то на стороне, «Пилот» приобрел, тиражировал, поставил марку. Не просто для коммерции, но включая в свою фестивальную политику, умно и профессионально ведущуюся. И вот — «Корова» Александра Петрова (платоновская экранизация, поражающая анимационной живописью и неподдельным душевным напряжением) номинируется на «Оскара», «5/4» Ивана Максимова (еще один дебют, холодновато-блестящий графический экзерсис на музыку Брубека, «джазовая анимация» по внутреннему ритму и чувству) получает приз ФИПРЕССИ в Оберхаузене.
Но... следующий фильм Иван Максимов делает уже не в «Пилоте». А Игорь Ковалев... Игорь уже год как работает в Штатах, вернется ли и когда? И кто-то еще собирается пока поработать... Как-то будет Саша Татарский без его тандема? И как-то будет студия без «стариков»? И что вообще будет — с ними, с нами, с великой школой советской анимации, с живым делом и серьезной игрой, с «пилотным роликом» новой киноиндустрии и культуры... Название ведь отнюдь не авиационное. Оно означает пробу, набросок или план, идею большого дела. А еще — лидерную позицию в нем.
Р. S.
Жизнь, известно, не стоит на месте, и пока писался этот очерк и готовился к печати, смуты вокруг заметно прибавилось. Общий дележ-развал киномира коснулся и «Пилота». Вдруг резко обострились отношения с бывшим крестным отцом, а затем гензаказчиком «Видеофильмом». Похоже, он играет в свои номенклатурно-приватизаторские игры, расплачиваясь чем и кем придется, или соблазняется заграничной (во всех смыслах) заказухой-распродажей, попроще да поскорей, впрочем, может, все и сложней. Пока же из церкви в Малом Вузовском умыкают технику (формально — «папину»), а людей и вовсе грозят выставить на улицу. Подробности опускаю, за фронтовыми сводками все равно не поспеть, но свидетельствую: несмотря ни на что, в середине душного лета 92-го первенец отечественного независимого кино и постсоветской анимации по-прежнему в полную силу работает и живет.
Новая работа Петрова — «Сои смешного человека» по Достоевскому, — сделанная на ярославской студии «Панорама» при участии фирмы «Викинг», представляется миру снова «Пилотом». Студия набирает целевую группу на Высших режиссерских курсах. «Пилот-центр» основывает Московскую анимационную академию, выпускает следующие «Аниматографические записки» и намерен организовать фонд поддержки или развития аниматографа. Дай-то Бог, дай-то Бог...
Гуревич, Михаил. Независимые М.: Искусство кино, 1992, № 11, с.115-121