В дореволюционном кино комедия считалась низким жанром — и не без оснований. Это становится понятно, если сравнивать художественный уровень и даже элементарную режиссерскую добросовестность комедий, поставленных «серьезными режиссерами», с их же драматическими фильмами.
<...>
Похожая ситуация наблюдалась и в раннем советском кино. С одной стороны, можно сказать, что комедия процветала — так как была едва ли не главенствующим киножанром первого послереволюционного пятилетия: комедийные агитки куда доходчивее, а, главное, дешевле драматических. С другой стороны, существовала непреодолимая пропасть между количеством комедий и их качеством. <...>
Приблизительно с 1924 года начинается новый этап: подражание западным комикам. (Впрочем, не столь уж новый — скорее, это возвращение к опыту раннего русского кино: просто за вычетом отошедшего в прошлое театрального фарса остается одна «комическая».) Самый показательный пример — Игорь Ильинский, причем не его маска, а техника игры. Грубое комикование, которое ставили актеру в вину критики, объяснялось вовсе не отсутствием таланта (легендарный Брюно в мейерхольдовском «Великодушном рогоносце» был сыгран еще за два года до прихода Ильинского в кино), а тщательным и, вероятно, довольно точным копированием импортных образцов — причем образцов не самой высокой марки (Бен Тюрпин, Монти Бенкс, все еще популярный Поксон — Джон Банни и др.). Штампы второстепенных артистов воспринимались как неизменный атрибут жанра, и воссоздание этих штампов было задачей не менее сложной, чем, скажем, реставрация приемов Старинного театра, столь распространенная на рубеже 1910-х—1920-х годов.
<...>
«Девушка с коробкой» (1927) Б.Барнета традиционно считается первой лирической комедией. <...>
Но... За два года до «Девушки с коробкой» вышел «Закройщик из Торжка» Протазанова. Эксцентрическая комедия, поставленная, казалось бы, с агитационной целью пропаганды государственного займа. Фильм, чрезвычайно интересный с точки зрения эволюции маски Ильинского. «Мне хотелось, — вспоминал Ильинский много лет спустя,—и <...> я имел на это право уже в то время, чтобы сценарии, в которых я снимаюсь, не были бы случайны и чтобы я снимался не в „ансамблевых“ фильмах, а в таких, где фильм строился бы на мне, подобно тому, как строятся американские фильмы Чарли Чаплина, Бестер Китона, Гарольда Ллойда, Монти Бенкса и других. <...> Я считал, что на данном этапе лучше будет, если я буду сниматься в скромных фильмах, но построенных на главной комедийной роли, которую я и буду играть. Эти фильмы должны были создаваться по моему вкусу, сценарии и заказы на эти сценарии должны были согласовываться со мной. Я должен был быть участником и творцом такого фильма с самого начала его зарождения, а также участвовать и в его режиссуре»[1].
Желание актера отчасти осуществилось. Его даже называли «русским Чаплином». Но, в отличие от Чаплина, он не испытывал сочувствия к своему герою, изображая недалекого, самодовольного и распираемого жизненной энергией обывателя. Эта экранная маска была придумана Протазановым еще в 1924 для «Аэлиты» (удивительно, как в такой эклектичной и неуверенной работе режиссер сумел безошибочно «задать вектор» одновременно для четырех будущих звезд советского кино: Игоря Ильинского, Николая Баталова, Константина Эггерта и Юлии Солнцевой), и во всех своих работах в немом кино Ильинский варьировал этот образ — более или менее удачно.
«Закройщик...» является редким исключением. Это особенно заметно на фоне «Папиросницы от Моссельпрома» (1924) Ю.Желябужского, снятой всего годом раньше. И персонажи Ильинского в картинах, и сами картины, на первый взгляд, очень похожи. В неоднократно цитированной мною статье Б.Алперса они и ставятся в один ряд. В обоих фильмах «действуют в качестве положительных персонажей искатели жизненной удачи, маленькие люди, одержимые жаждой личного благополучия. С первых же своих шагов комедия в нашем кинематографе определилась как „мещанский“ фильм. Основным ее героем стал обыватель.
Папиросница от Моссельпрома, закройщик из захудалого городка, девушка из модного магазина на Тверской [это камень в огород „Девушки с коробкой“. — П.Б.] после жестоких лет гражданской войны задвигались на экране, мечтая, подобно своим американским собратьям, сделать удачную карьеру, урвать у жизни свой кусочек счастья. Они и находили его благодаря спасительному случаю, становясь кинозвездой, выигрывая по займу крупную сумму денег или выискивая выгодного мужа. Преодолев ряд малосущественных затруднений, они в финале начинали сытую и праздную жизнь.
Так сложилась в советском кинематографе маска доброго малого, пройдохи, плута и лентяя, любителя пожить на чужой счет — маска, созданная Игорем Ильинским в ряде комедийных ролей. Причем этот образ не был сатирическим [курсив мой — П.Б.]»[2].
И, правда, образ не был сатирическим. В «Папироснице...» — он был уж слишком условен. Об этом писал еще Р. Юренев: «Ильинский играл самозабвенно, <...> но в полном противоречии со сценарным замыслом роли. Вместо тихого обывателя, „маленького человека“, помбуха, влюбленного в папиросницу, на экране скакал, гримасничал, вламывался в двери, падал и дрался некий условный персонаж». «Закройщика...» также не отнесешь к сатире — но по причине прямо противоположной: герой Ильинского был слишком живым и вызывал сочувствие. Справедливости ради скажем: не всегда. Но сцены с В.Марецкой сыграны даже в другом темпе. Здесь — в первый и последний раз — герой Ильинского сентиментален и даже застенчив.
<...>
Багров П. А.. Протазанов и становление высокой комедии в русском кино // Киноведческие записки. 2008. № 88. С. 216–223.