Выступление на Худсовете по фильму. 29 октября 1965 года

Иногда на Художественном совете нас обвиняют в том, что мы запутываем автора и режиссера: одни говорят одно, другие —другое, а мне кажется, что в этом и заключается смысл нашего Художественного совета, что никто не говорит от чьего-то имени, а каждый сам от себя и поэтому, естественно, поскольку люди разные, вкусы разные и мнения различны.

Я не согласен с тем впечатлением, которое высказал Борис Федорович Чирсков, у меня впечатление обратное. У меня пристрастное отношение к этой картине: я шел смотреть и хотел, чтобы мне понравилось, потому что я с пристрастием отношусь к драматургии Зорина и люблю Соколова^[1], я много лет с ним связан и он мне дорог. И все начало, которое не понравилось Борису Федоровичу, мне понравилось. Понравилось все, кадр за кадром, пока не началась «показуха» искусства. Фильм мне показался очень сильным по героям, по языку, но после этого фильм в моем сознании распался, и я перестал в нем ориентироваться. Были сцены очень сильные, которые действовали на меня, другие сцены действовали меньше, но вдруг я потерял ту ниточку, по которой держась шел за экраном и за этой историей.

Настолько велика и талантлива работа, что в ней не разберешься с первого раза. Обычно с первого раза разбираешься в вещах элементарных, плохо сделанных. А это — работа художника и нужно понять, что произошло.

Что мне показалось? Драматургия истории людей, проходящей через время, требует своей компенсации материала. Вульгарно говоря, требует соотношения котлет и гарнира. На экране должно идти основное блюдо, а тут гарнир начинает убивать котлету.

Я позволю себе — не для того, чтобы привести хороший пример, да еще исторический, — вспомнить небольшую пьесу, а потом и фильм, который впервые положил начало эпопеи героев через времена. Это «Кавалькада» Ноэля Коуарда. Там проходит история английской семьи, где мать и отец во всех войнах, начиная с англо-бурской, теряли своих детей. Каждая новая война приносила потери детей и выжили только самые старые. Я хочу вспомнить способы выражения этой истории, потому что эпох было масса, а ясность необыкновенная.

Скажем, счастливая влюбленная пара на борту корабля наслаждается счастьем, они проводят время в путешествии, все впереди, идет разговор о счастье — они молоды, прекрасны. Они переходят на другой борт корабля, облокачиваются о спасательный круг. Камера находит на него и мы видим надпись «Титаник». Всё.

Что же происходит здесь? Идет история героев, затем начинаются отступления — иногда очень хорошо и сильно сделанные, но в результате мы теряем героев. Так как их история непростая и неоднозначная — это история с массой изменений: рождением детей, арестом, ссылкой, переездом на новые места и т.д., но то ли потому, что я оказался неудачным зрителем для этого дела, то ли по какой-то другой причине, я запутался и вынужден был во время просмотра даже спрашивать у моей соседки о том, что же происходит на экране.

Может быть, действительно я был наиболее неудачным зрителем, но мне кажется, что если какие-то недоумения у меня возникли, то стоит здесь над чем-то задуматься.

Дальше. В каких-то местах действие ведется тонко, мне очень нравится стиль картины. Например, я считаю великолепно сделанной сцену с врачом в вагоне. В ней есть то спокойствие интонации, те характеры, которые делают гораздо более трагичной человеческую судьбу и человеческую жизнь, чем в броских эффектных сопоставлениях.

Кроме того, создавая роман, эпопею, а не какую-то локализированную историю каких-то героев, мы выдаем вексель на показ каких-то основных частей эпохи.

Очень эффектные сопоставления лживого искусства и правды жизни, которые несколько раз проходят через картину, мне страшно не по душе. Это лживое искусство я так же ненавижу, как товарищи, которые трудились над фильмом. Но этого очень много и это очень громко. И когда начинается тема войны — что мы не были к ней готовы, играли марши, пели хоровые песни и т.д., — это очень сильно в картине сделанный момент, но у меня создалось впечатление, что где-то у меня перебили внимание, которое мне нужно для главного. Где-то я был захвачен этой самостоятельной, хорошо сделанной темой и потерял героев. И произошла странная вещь: сцены были сами по себе очень хороши, но они не дали мне возможности следить за судьбой героев.

Дальше — последняя сцена, которая понравилась Борису Федоровичу Чирскову, мне понравилась как раз меньше, и не потому что она плохо сделана. Она сделана очень хорошо и написана хорошо и актеры хорошо играют, но вдруг мне показалось, что мне эти люди глубоко известны, что этот образ, который прекрасно играет артист Кенигсон, это скетч, это длинный скетч, который не нуждается в таком метраже. Это фигура, которая давно уничтожена вами, уничтожена прекрасно, реалистично, с той мерой недоговоренности к этой фигуре, которая, прежде всего, общественно чрезвычайно важна, потому что вы показываете, что это не прошлое, с которым мы расстаемся, смеясь, как говорил Маркс. Я против того, чтобы с этим прошлым мы расставались, смеясь. Рано смеяться над этими вещами. Однако он вами берется много раз, еще раз и еще раз откашляет, еще раз дурак, он похабно танцует, и вы начинаете нагромождать бесконечное количество на уже известный характер.

В то же время человек, один из героев, которого я очень полюбил со всей историей его судьбы, с его арестом, который начинает почему-то хромать — все это неясно и пропущено. Почему какие-то вещи в жизни людей вы пропускаете, а какие-то другие вещи, которые не нуждаются в этом размере, в этом монтаже, вы так подробно рассказываете. У меня такое впечатление, что чувство меры вами же задуманной композиции, чувство относительной важности каждого компонента, каждого элемента, происходящего на экране, немного утрачено.

Почти всюду материал хорош. И мне хочется вам сказать, в особенности моему другу Вите, что драма нашей профессии заключается в том, что картина выходит не тогда, когда ты сокращаешь плохой материал, а когда ты беспощадно режешь очень хороший материал, потому что стоит потерять какую-то интересную режиссерски сцену, интересную деталь ради выигрыша в непрерывном движении вашего рассказа. У вас рассказ теряется.

В связи с этим, мне казалось бы, что имеет смысл вам в этом очень хорошем материале, который есть, разобраться и взвесить каждую из этих частей — и из части основного сюжета, и из части, относящейся к деталям времени — изменить их соотносительно ценности и постараться, чтобы на экране было главное, а не второстепенное. Сейчас, к сожалению, у меня впечатление очень хорошего материала, а не картины. Поэтому, мне кажется, что разговаривать мне немного рано о фильме, я не совсем прочувствовал его.

Что касается самой работы, то все то, что есть в материале, и все то, что может быть выстроено на монтажном столе, — очень талантливо. Очень хорошие диалоги, прекрасны «солдаты и солдатики», очень хорошая режиссерская работа, прекрасны актеры, очень хороший художник. Художником хорошо найдены костюмы, все очень точно, а что касается оператора, то я очень рад, что на Ленфильме стали хорошо снимать. Как хорошо снял фильм Маранджян и как хорошо снята эта картина, выразительно, хорошо по тону — высокого класса работа.

Если может на вас подействовать мой совет, не жалейте материала, стройте конструкцию фильма.

ЦГАЛИ СПб, ф.257 oп. 18, д. 1199, л. 196-202.

Козинцев Г. Выступление на Худсовете по фильму «Друзья и годы» / «...Где начинается искусство, там... все весы бездействуют». Публ. Я. Бутовского // Киноведческие записки. 2005. № 76. С. 303-305.