Открыл сборник Евгения Кропивницкого на стихотворении:
Лимонов, Лимонов,
а не апельсинов
и не мандаринов.
Не вполне так, но примерно: цитирую по памяти. Отличное стихотворение, оставляю на правах эпиграфа. Такая — неклассическая — эстетика недостаточна, но необходима. Потому что классическая эстетика обанкротилась. Ее уже можно игнорировать. Высмеивать и вытаптывать. Согласен, это спорные утверждения, но пускай будут. <...>
«4» — это дебютный полный метр Хржановского-младшего, Ильи. Идею и сюжет Хржановский родил вместе с Владимиром Сорокиным. Когда-то, в прошлой жизни, мне нравились короткие сорокинские рассказы. Потом по его сценарию была поставлена безнадежная, мертвая картина «Москва». На «Копейку» я и вовсе не пошел, от «Копейки», равно как и от ее режиссера Ивана Дыховичного, не ждал ничего хорошего. «4» смотрел по производственной необходимости, с предубеждением. Тем очевиднее победа авторского коллектива: кино правильное, стоящее. Верной дорогой идете, товарищи! <...>
Похоже, режиссеру Хржановскому-младшему удалось то, чего не удалось режиссерам Зельдовичу и Дыховичному: адаптировать поэтику Владимира Сорокина. С другой стороны, синефилу ясно, насколько повлияла на «4» поэтика западного экспериментального кино. В частности, первостепенное значение имеет тот факт, что отец постановщика — знаменитый отечественный мультипликатор. Во время просмотра «4» непременно вспоминаешь творчество чешского коллеги и, подозреваю, приятеля Хржановского-старшего — Яна Шванкмайера, сочетающего анимацию с игровым кино и безусловно повлиявшего на отчетную картину сравнительно недавними «Заговорщиками сладострастия». Кстати, представленными в моем кинообозрении двухлетней давности.
Любого другого нашего постановщика было бы трудно заподозрить в синефильской осведомленности. Но ясное дело, сын интеллектуала-аниматора Андрея Хржановского смотрел «Заговорщиков...» в любом случае. Шванкмайер основывал свою картину на принципе серийности: шесть персонажей, то ли гедонистов, а то ли мазохистов, образуют своего рода клуб по интересам, по кругу передают друг другу экстравагантные увлечения и привычки. Между прочим, в финальных титрах автор передавал привет в том числе и маркизу де Саду, что косвенно отсылает к предельным жестам Сорокина.
Специфический серийный нарратив Шванкмайера обусловлен его корпоративной волей к формализму. Ведь главное для аниматора — организация времени по закону максимального интереса. Если фотография, которая лежит в основе кино, самодостаточна и провоцирует пассивное разглядывание, то аниматор имеет дело с рукотворным миром, с неинтересным для взгляда подручным материалом. Технология предписывает аниматору вбрасывать в каждую единицу времени некий рукотворный плюс информации. Это может быть новый персонаж, его движение, деформация или метаморфоза предметного мира. Последний, впрочем, тоже обладает здесь статусом персонажа, субъекта. Вот именно в анимации субъектом может быть что угодно: точка, запятая, линия, чернильница и даже абстрактный цвет.
Число — квинтэссенция формального метода. Числовая последовательность воплощает идею времени, которое, как было сказано, есть способ существования рукотворных анимационных тел. И если в игровом кино белковое тело человека провоцирует зрителя на выбор протагониста, то в анимации, где раз и навсегда данное физическое пространство игрового кино замещено пространством темпоральным, то есть воссоздающимся и умирающим каждую новую секунду, понятие протагониста отменяется. Это важнейшее различие очень хорошо иллюстрируют все те же «Заговорщики сладострастия». Герои из плоти и крови нужны Шванкмайеру для того, чтобы обосновать полнометражный формат и сопутствующее пространству реального Мира материальное разнообразие. По сути, люди превращаются здесь из одухотворенных субъектов в переключателей модальности, длящих время, передающих эстафету времени. В 1, 2, 3, 4, 5, 6, благодаря которым шоу продолжается.
То и дело перебрасывая нас из бесконечного физического пространства, которое можно до бесконечности же рассматривать, в анимационное пространство, которому нельзя сопереживать и которое на самом деле есть чистое время, Шванкмайер расправляется с традицией психологического анализа. Избавившись от субъекта, он предъявляет удовольствия в стерильном виде: как неизученную эссенцию, как вещь в себе, как возможность, в необходимости которой сомневаешься. Его мир — мир непроверенный, недостоверный. Серийность актуализирует перебор, разность, вечное становление, дурную бесконечность.
Итак, анимация и сопутствующая ей серийность провоцируют сюжет насилия, идеологию активности и креативности. Сходным образом можно интерпретировать серийность Сорокина: «Тридцатая любовь Марины», «Сердца четырех», «Очередь» и др. Это мир, где ничего, кроме процесса, — нет. Вот почему претензии к Сорокину по части моральных ценностей бессмысленны. Огрубляя, можно сказать, что Сорокин сочиняет неполиткорректную анимацию для взрослых. Этика и мораль находятся там в стадии непрерывного становления, никогда не превращаясь в слова и заповеди.
Вот и «4» — фильм, где истина так и не успевает оформиться, все его персонажи закономерно лгут. Первый, на деле бизнесмен, торгующий просроченным мясом, объявляет себя сотрудником администрации президента, поставляющим руководству страны родниковую воду. Вторая, на деле проститутка, представляется сотрудницей фирмы, распространяющей прибор для повышения жизненного тонуса. Третий, на деле музыкант, ныне работающий настройщиком, аттестует себя как секретного генетика, клонирующего зверей и людей. Псевдогенетик настаивает на том, что оптимальное число идентичных особей, клонов — четыре. Что работы начались еще при Сталине, и сегодня в стране 6 тысяч здоровых клонов и 19 тысяч больных. Есть, дескать, даже целые деревни, заселенные клонами. К нашему удовлетворению, бизнесмен и проститутка протестуют: «Бред!», «А пош-шел ты!». В самом деле, не хотим назидательную социальную фантастику в духе острова доктора Моро, скотофермы Оруэлла и тому подобных литературных клонов.
Однако следом после этого неудавшегося знакомства девушка приезжает в некую деревню на похороны своей сестры-близняшки. Ее встречают... еще две сестры, похожие как две капли на третью. Итак, вопрос: с чего началась «идея» Ильи Хржановского? Со Шванкмайера, с концепта «4» или все-таки с трех реальных девчонок, обозначенных в титрах как Марина, Ирина и Светлана Вовченко? Допускаю, впрочем, что «три сестры» — мистификация, призванная задним числом убедить зрителя в идентичности героинь, потому что крупные планы второй и особенно третьей девушки — дозируются. Фильм снят подвижной ручной камерой, стилизован под документальное наблюдение, поэтому достоверность наблюдаемых фактов, включая концептуально важное физическое сходство героинь, не последнее дело. (В конце концов удалось выяснить, что две сестры действительно близняшки, а третья — погодок, поэтому крупные планы третьей не допускались. Этот факт объясняет в технологии кинопроизводства многое.)
Однако вернемся к истории. Произвольная ложь никак не связанного с проституткой музыканта неожиданно для зрителя оборачивается ее собственной реальностью, над которой девушка не рефлексирует, ибо лишена и психологического измерения, и памяти. Это очень важное, очень ценное обстоятельство. Я считаю, русской культуре любой ценой необходимо изжить гипертрофию психологического метода, доставшуюся истерзанной, деклассированной стране в наследство от благополучных и вменяемых дворян XIX столетия. Серийность Шванкмайера — Хржановского — Сорокина не только уместна, но и художественно продуктивна.
По улицам ездят 4 поливальные машины. У дорожного агрегата 4 страшных зубца. Зато центральных, автономных, единожды предъявленных вместе персонажей — только трое, но это заставляет ломать голову в поисках четвертого, завершающего серию. А может быть, это ты, зритель? В любом случае идея поиска недостающего, пускай формально обусловленного элемента сродни идее мирового порядка. Сродни идее Отца.
Манцов И. Похвала вкусу, или Опыт неокласссической эстетики // Новый мир. 2005. № 2