Под вечер прибыли в Симферополь и там, разместившись на двух автомобилях, тронулись в Ялту; было так жарко, как в Москве бывает только в июльский полдень.
Когда мы спускались с Чатырдагского перевала, начало темнеть, а рядом в Алуште было уже так темно, что море, с гулом катившее свои валы к шоссе, по которому мы ехали, было совершенно невидимо. Здесь решено было сделать небольшую остановку, чтобы передохнуть и закусить с дороги. И мы все вышли (впрочем, кроме меня, вынесенного на руках вследствие моего обострившегося ревматизма) в ярко освещенный придорожный ресторан. Там мы
веселой компанией расселись за несколькими, составленными вместе столами и заказали себе ужин.
Сидевший рядом со мной Бауэр вспомнил, что шоферам нашим тоже следует покушать, и вышел из ресторана, чтобы сделать соответствующие распоряжения.

Когда на стол подали заказанное, жена Бауэра обратила внимание, что ее мужа долго нет, и пошла позвать его. Все мы с большим аппетитом принялись за кушанья, делясь своими дорожными впечатлениями. Вдруг у входа в ресторан раздался ужасный крик Эммы Васильевны (так звали жену Бауэра): «Мой Геня совсем убился! Там... Там...» (она плоховато говорила по-русски). Мы все как один повернули головы к входной двери, около которой, опершись на стену, стояла потрясенная горем женщина.
Все вскочили из-за стола и выбежали на улицу, а я один, «прикованный к месту», среди остывающих блюд и опрокинутых стульев, старался осмыслить, что все это могло знать?.. Через некоторое время вбежала племянница Эммы Васильевны, девочка лет десяти, Эммочка, совсем плохо говорившая по-русски. Она прерывающимся голосом, сквозь слезы, начала мне рассказывать.
Я лишь понял, что ее дядя лежит еще живой, так как сильно стонет на камнях около моря, и что там все около него. Я мучительно старался понять, что случилось.
Наконец пришел кто-то из взрослых, и мне все стало ясно: Бауэр, возвращаясь в ресторан, в темноте оступился на не огороженном перилами тротуаре и упал здесь недалеко на прибрежные камни, причем, видимо, получил какой-то тяжелый перелом, так как не
может сдвинуться с места. Вот, пока и все...
На наше счастье, скоро найден был хирург, который вместе с фельдшерами из местной лечебницы оказал первую помощь пострадавшему. У Бауэра оказался двойной сложный перелом бедренной кости [...], и он, забинтованный в лубки, этой же ночью
вместе с семьей на специальном автомобиле был доставлен в Ялту.
На следующее утро я навестил его в гостинице Джалитта, где ему была отведена комната в нижнем этаже с окнами, выходящими в сад. Я застал его, к моему удивлению, с «Королем Парижа» в руках, в состоянии гораздо лучшем, чем предполагалось. Этот жизнерадостный человек уже толковал о предстоящих съемках, которые он под свою личную ответственность хочет поручить своему артистическому коллективу во главе с Эммой Бауэр, которая его с полуслова понимает...
Желание его было осуществлено: через несколько дней, после ряда репетиций в комнате Бауэра уже была назначена съемка возле Массандровского дворца.
В одну из наших бесед Бауэр особенно развеселился, он подшучивал над своим положением и Алуштой, когда, очнувшись после падения, никак не мог понять, почему одна из его ног сложилась, как гармошка, или, вернее, как перочинный ножик, и своим носком хотела достать нос...
Далее он расхохотался от предположения, что любой маленький воришка, если бы знал истинное положение вещей, то мог бы сейчас, днем, в присутствии нас двоих, на вид здоровенных мужчин, забрать из этой комнаты все ценное, не встретив с нашей стороны ни малейшего противодействия!.. Словом, Бауэр заметно поправлялся, и все как будто налаживалось.
Консилиум ялтинских хирургов определил, что через 6–8 недель кости должны срастись и больной поднимется на костыли. Успокоенный всем этим, я тоже решил использовать самое жаркое время Крыма для грязелечения и выехал с этой целью в Сочи. Вести из Ялты все время были утешительного характера вообще и относительно здоровья Бауэра в особенности... Затем последовал некоторый перерыв в сообщениях, а затем 10 июля срочная телеграмма такого содержания: «Вчера Евгений Францевич от воспаления легких тихо скончался».
Я не берусь описать моего состояния, вызванного этой неожиданной и такой ужасной вестью. Уже возвратясь в Ялту, я узнал, что почти выздоровевший Бауэр вдруг начал температурить. Доктора определили крупозное воспаление легких, а через несколько дней последовала и смерть, так как ослабленное сердце не выдержало...
Бауэр был похоронен на Ялтинском кладбище. При спуске гроба в могилу рыдали не только женщины, но и многие из мужчин. Бауэр умер в расцвете своих творческих сил, на 53-м году от рождения, и в лице покойного русская кинематография и русский театр
потеряли одного из талантливейших своих работников.
Цитата по: Зоркая Н. «Светопись» Евгения Бауэра // Искусство кино. 1997. № 10.