Юбилей Николая Робертовича Эрдмана для многих остался незамеченным. Родился он 16 ноября 1900 года. И, как говорится в одной знаменитой пьесе, «это не факт, а на самом деле»: запись об этом имеется в метрической книге московской Преображенской церкви.
Нынче же, похоже, юбилейную дату отмечают вторично. Дело в том, что во всех справочниках, календарях и энциклопедиях датой рождения Николая Робертовича обозначено 16 ноября 1902 года. Но воистину прав был предшественник нашего сатирика, когда утверждал, что «все врут календари».
Об этой ошибке известно не только из церковной метрики.
Из частного письма Николая Робертовича — впрочем, опубликованного в единственном сборнике его пьес, писем и прочих сочинений — мы узнаем, что дата эта — фиктивная. Возникла она в свое время из-за путаницы при выписке документов, затем была перенесена автоматически во все справочники.
Сам Эрдман не возражал против столь доступного способа омоложения. Из города Енисейска, где писатель отбывал ссылку, он писал матери: «Я был в городской библиотеке, и мне удалось установить по Большой советской энциклопедии, что я родился в 1902 году. Как видишь, пока я остался в барыше — у меня отняли год и подарили два. Если к концу срока мне подарят еще четыре, я вернусь в Москву совсем молодым человеком...»
Известно, что Николай Эрдман любил розыгрыши и мистификации. На этом построены обе его великие пьесы. Главный герой одной из них — лжекоммунист Гулячкин, заполучивший в руки мандат и в «партейном» раже возопивший: «Мамаша, держите меня, или всю Россию я с этой бумажкой переарестую».
И самоубийца из пьесы с таким названием — также оказывается мнимым. Поэтому двойной юбилей Николая Эрдмана — в характере автора. И хорошо, что мы снова захотели «сделать как лучше». И вдруг вспомнили о том, о чем нас так покорно просил не забывать Александр Сергеевич Пушкин. Упорно — ибо по меньшей мере дважды, в разных местах и разными, хоть и схожими, словами: «Гордиться славою своих предков не только можно, но и должно; не уважать оной — постыдное малодушие». И в другом месте: «Неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности».
Уважение славы предков, своей истории и культуры — не на словах, а на деле — чем не национальная идея? Ведь убивают и грабят на наших улицах те, кто никогда не слышал Шостаковича, Рихтера, не читал Платонова, Эрдмана, Бродского.
И почему бы уважаемому мэру Москвы не истратить малую толику из тех миллионов, которые уходят на танцы и игрища на лужайке перед Моссоветом и на разгон дождевых туч средствами авиации, на сооружение мемориальной доски на одном из домов в центре Москвы, где жил великий писатель, уроженец нашего великого города?
Не говоря об издании полного собрания сочинений писателя: ведь неопубликованными остались киносценарии, читать которые, наслаждаясь каламбурами Эрдмана, — удовольствие не меньшее, чем смотреть поставленные по ним фильмы; тексты некоторых эстрадных ревю, интермедий; многие письма, почти каждое из которых — шедевр эпистолярного искусства.
Николая Эрдман — классик, и это общепризнанный факт. Но с особым чувством его вспоминают те, кто имел честь и счастье личного общения с писателем. Эрдмановские остроты расходились мгновенно. И до сих пор остаются непревзойденными.
Мужчины были покорены обаянием Николая Робертовича, его острым, ироничным умом. А женщины... Я сам был свидетелем того, что происходило, когда в их обществе появлялся Эрдман, которому было уже под семьдесят. Уверяю вас, что стоило ему невзначай (хотя говорил ли он что-нибудь «невзначай»?) бросить несколько реплик, как большинство из присутствующих дам было готово, по ироничным словам самого же Эрдмана, отдать ему «все самое дорогое на свете, кроме квартиры, имущества и денег». Впрочем, это нетрудно представить себе, прочтя опубликованный отрывок из письма Николая Эрдмана к актрисе Софье Магарили...
Так отпразднуем же нынче повторно столетний юбилей великого мага и волшебника слова. А он, желая полюбоваться нашими достижениями, «взойдет невидимо и сядет между нами»... А по дороге, возможно, заглянет в милый сердцу деревянный шалман, прозванный в народе за типовой окрас «Голубым Дунаем», и скажет, протягивая буфетчице трешку: «Два по сто, пожалуйста».
Из письма Николая Эрдмана Софье Магарили
Оригинал письма хранится в архиве Н. Кошверовой и был в свое время любезно предоставлен ею Андрею Хржановскому при подготовке к печати эрдмановского сборника с правом публикации.
Ночью <...> я принялся за путаное и неестественно длинное письмо к Вам. Это было даже не письмо, а несколько писем <... В этих письмах я хотел объясниться Вам в нежности. Я хотел объясниться Вам в ней таким образом, чтобы Вы не сумели ее отыскать, если вы обо мне забыли, и не смогли ее не найти, если вы обо мне помните. Делал я это очень примитивно. Мне казалось, что если нежность чередовать с похабщиной, то в первом случае Вы не сможете быть очень самодовольной, а во втором очень недовольной. К сожалению, для такого плана у меня не хватило ни такта, ни искусства. Перечитывая письмо, я убедился в том, что почти каждая нежность звучала слишком похабно, а каждая похабность слишком нежно. Таким образом, письмо вместо того, чтобы быть нежным наполовину, оказывалось нежным вдвойне.
Хржановский А. Два по сто: к повторному юбилею Н. Эрдмана // Газета. 2002. 19 ноября.