...На обложке видеокассеты «Блокпост» написано: «Наши дни. Где-то на Северном Кавказе идет война...» Но когда пересматриваешь фильм Александра Рогожкина, снятого в девяносто восьмом, то оказывается, что это уже не вполне «наши дни». Хотя на Северном Кавказе по-прежнему «идет война».
Имя Рогожкина запечатлелось в памяти зрителей совсем другими любимыми фильмами в духе русского лубка («Особенности национальной...»). Меж тем «Блокпост» произвел в свое время шоковое впечатление «правды о войне». Из него была вычтена военная романтика, как-никак заповеданная «Афганом», — «дружбаны», мужское братство, жестокая, но победительная батальность, духоподъемная удаль и надрыв, «лицо врага» — все, что приподнимает над буднями. Даже горы — эта природно-романтическая кулиса всех кавказских войн России — сняты антипейзажно, как чужая и неудобная среда обитания. (Правда, в анамнезе фильма значилась не только «Национальная охота», но и «Караул», жесткий фильм Рогожкина о «дедовщине»). По всему этому, как и по прочему: форме хроники, персонажам, отношениям воюющих сторон — безо всякой хронологии понятно — это первая чеченская война. Отрезок «странной войны» без начала и конца, рассказанный закадровым голосом одного из солдат-срочников.
Конечно, видимая хроникальность (первый день, второй день...), избранная автором (он же режиссер) в качестве формы повествования, — один из классических жанров кино. Рогожкин очень точно улавливает как нерв момента, так и подходящий для него жанр. Будь он актером, о нем сказали бы, что он «актер перевоплощения».
Меж тем подразделение, которое во время одной из «плановых проверок» в одном из «населенных пунктов» влипает в перестрелку и вплоть до выяснения оказывается на отдаленном блокпосте, представляет собою нечто вроде Ноева ковчега. Блокпост олицетворяет текучую пестроту постсоветского социума — от брутального националиста до настырного Юриста с еврейским профилем, от неотесанного Мочи до интеллигентного рассказчика из демократов, от наивного мародера Халявы до Крысы, делящего коллективное одиночество с этим зверьком. Классический прием замкнутой, но не сплоченной группы дополнен классическим же мотивом тайны: невидимый чеченский снайпер терроризирует блокпост. На мушке оказывается, впрочем, дорожка к сортиру. Микросюжеты завихряются и вокруг других, еще более обесцененных подробностей. Наезды женщины-дознавателя всколыхивают мужские вожделения. Красивая девушка с чужой и непонятной чеченской стороны приводит для «сексуального обслуживания» немую, уже «испорченную» солдатами (плата – патронами).
Нынче эпатирующая острота этих мотивов притупилась: все запросто пишут и снимают то, о чем солдат в анекдоте только думал. Зато характер «странной войны» проступил через «телесный низ» во всей нелепости. «Война» Алексея Балабанова — вторая чеченская — будет уже авантюрнее, мелодраматичнее, циничнее, хотя ни там, ни тут — никаких метафор, околичностей, никакой глорификации одной стороны за счет другой (как, к примеру, в «Доме дураков» Андрона Кончаловского). Если у Рогожкина приезд миссии ОБСЕ (чистенькие представительницы Запада в сопровождении мало импозантного российского генерала) не столько тщетен, сколь — ввиду снайпера — несвоевременен, то у Балабанова английский журналист из наивного гуманиста становится высокооплачиваемым стрингером (и погибает), а его русский проводник из солдата-срочника — наемником. Да и чеченское единство оборачивается соперничеством тейпов. Разница фильмов — не только разница режиссерской манеры, но и дистанция двух чеченских войн. «Войною думаешь прожить — за это надобно платить», как говорила еще брехтовская Мамаша Кураж.
...На фоне быта войны тоненькая ниточка взаимного интереса протягивается между юной чеченкой, приводящей немую, и тщедушным Юристом — азартным охотником за снайпером. Можно надстроить целую «интертекстуальную» башню над скудным пучочком маков, который он протягивает девушке. Но режиссер к этому не располагает: просто стойкие горные цветы, растущие на ветру и на солнце.
Когда я впервые смотрела картину, меня предупредили: финал неожиданный — глазам не поверишь. На самом деле финал, в свою очередь, столь же неожидан, сколь и закономерен жанрово. Как только Юрист меняет свою приметную каску с лисьим хвостом, становится понятно, что его нечаянно убьют и даже — по закону детектива — понятно, кто. И когда долгой панорамой от оптического прицела по стволу открывается, что девушка, не достигшая 15-ти лет и даже не знающая названия винтовки, и есть снайпер, жанр обнаруживает свою завершенность, а хроника нескольких дней блокпоста стягивается в точку рокового выстрела. Ромео-и-джульеттская возможность на другом, потайном уровне сюжета, увы, оказывается охотой друг за другом.
Честно говоря, такая проработанность вызывает уважение. Тем более, что в иных смыслах фильм обнаруживает едва ли осознанную прогностичность. Ведь все начинается с того, что во время рутинной проверки в селении, где лишь женщины и дети, двум солдатам — рассказчику и Юристу — выпало зайти в пустой, казалось, дом и успеть увидеть, как безногий мальчишка со светлым взглядом сосредоточенно лупит молотком по мине. Едва выскочили — взрыв, обезумевшие чеченские женщины, готовые разорвать солдат, беспорядочная стрельба, убитый милиционер из местных (подобные кадры сегодня почти ежедневно можно увидеть в «новостях» всех локальных войн) и отправка на далекий блокпост вплоть до выяснения.
Разумеется, мальчишка с обрубками ног еще не шахид-самоубийца, а девушка у оптического прицела еще не террористка; да и солдат-срочников еще потрясает вид смерти и разрушения, а у пьющего прапорщика рядом с плакатом генерала примощена иконка Божьей матери. Но война началась давно, и ей не видно конца, она длится, как в солдатском анекдоте, «от забора до обеда» — и прицельная жанровая формула сюжета есть в то же время состояние социума.
Когда-то, лет сорок назад, мне пришлось по другому поводу выдумать термин: «самотипизирующаяся действительность».
Действительность охотно типизируется по модели фильма Александра Рогожкина, потому что он не только о первой чеченской, но и о войне вообще. О войне как состоянии мира. Впоследствии Рогожкин выберет для этой темы жанр вневременной притчи и сделает «Кукушку». Это будет картина о том, что воины кончаются, даже если участники не понимают друг друга и говорят на разных языках.
Туровская М. Война как состояние мира – 90-е. Кино, которое мы потеряли. М.: Зебра, 2007.