Увидев первые кадры фильма Ивана Дыховичного «Прорва», я узнал их. Вернее, узнал видение, на долю секунды посетившее меня на дорожках промерзшей и почти безлюдной ВДНХ. ВДНХ, застроенной кооперативными киосками и напоминающей полумертвый дачный поселок с увязшими в снегу машинами. ВДНХ, где даже аркады и монументы, эти пирамиды и зиккураты советского фашизма, словно уменьшились в размерах.
И вдруг я увидел не снег и наледь, а зелень деревьев, загорелых людей во френчах и белозубых комсомолок, вымпелы «Динамо» и бьющие фонтаны. И к стыду моему, мне стало до слез жалко ВДНХ. Прощай, зелень лета...
А потом я увидел «Прорву» и почувствовал, что режиссер Дыховичный — первый, кто выразил странную смесь восторга и отвращения, странный экстаз от эпохи, когда маленький желтоглазый тиран владел одной шестой, и били фонтаны на ВДНХ, и текли куда надо каналы, и Мэри летела прямо в стратосферу... «У нас была великая эпоха».
Великая эпоха была не у нас одних, а и у немцев, итальянцев, поляков, испанцев, венгров. Эпоха счастливых толп и мудрых вождей. Фильм Дыховичного несет в себе ту же любовь-ненависть к прошлому, что и «Тоска Вероники Фосс» Фассбиндера или «Ночной портье» Лилианы Кавани.
В нем нет пыток и допросов, насилие показано как садо-мазохистская игра, а единственная сцена расстрела ничего не добавляет к той концентрированной жути, которую излучает каждый кадр: фонтаны ВДНХ, умытые рассветные улицы Москвы, Красная площадь, белоснежные толпы в парках, роскошные ванные и банкетные залы. Прошлое переливается всеми оттенками золота и серебра, меди и бронзы, неба и зелени. Такого прошлого перестроечное настоящее не знало и знать не желало. Оно просило не «сделайте нам красиво», а «сделайте нам гнусно».
«Прорва» о власти и силе, о силе и красоте. Но и о том, как плебейская власть не в состоянии гармонично ужиться с силой красоты. Символ этой красоты — удивительная Уте Лемпер в роли Анны. Скороговоркой брошенная ее легенда (аристократка из расстрелянной семьи, доставшаяся офицеру НКВД) — конспект судьбы красоты. Муж-импотент и его коллега с чарующим голосом, способный любить только женщин в наручниках, — символ импотенции самой власти. Власть не способна приучить жеребца, предназначенного для самого наркома, вышагивать под музыку, и приходится приклеивать бутафорские гениталии послушной кобыле.
Каждый кадр фильма излучает потрясающую неловкость, неудобство, неспособность власти овладеть присвоенной красотой. В этом мире едят руками с драгоценных сервизов, вытирают губы рукавом и отрыгивают за роскошными столами, звонят по телефону, неловко сжимая кавалерийскую шашку, и подтягиваются спьяну на перекладине, прицепив к ногам лыжи. Пустяк, но важно: таким женщинам, как Уте Лемпер, к лицу дорогие ароматные сигареты в длинных мундштуках, а курят они одну за другой вонючие «беломорины».
Но вместе с тем, этот неполноценный мир гармоничен и безоблачен. Мир, заведенный, как музыкальная шкатулка, раз и навсегда, мир, из которого вычистили всех несчастных, а те, кто остался, счастливы настолько, что непрерывно поют и приплясывают. Анна едет в такси. Почему такая грустная? Муж умер, — врет она. Да ну, бывает... «Легко на сердце от песни веселой...» «Прорва» по жанру приближается к музыкальной комедии тридцатых, но в таком случае, это фильм Александрова, снятый Висконти или Фассбиндером.
У этого гармоничного мира нет ни начала ни конца, и поэтому в нем нет смерти. Единственная настоящая смерть единственного живого персонажа — самоубийство молодого поэта, снятое эллипсом, целомудренно и печально. Остальных не убивают, они превращаются в картины Дейнеки и статуи Мухиной. Уте Лемпер, как статуя, замирает в нише; как статуя, могуч и нем ее любовник, носильщик с вокзала. А для дураков идея бессмертия буквально разжевана на примере другого героя, комического модного адвоката. Сначала его чуть не зарезала бритвой подзащитная, любовница-садистка (а может, зарезала?), потом чуть не зашиб уличный хулиган (а может, зашиб?), потом чуть не раздавил военный автомобиль (а может, раздавил?). И наконец, чуть ли не под аплодисменты восхищенной толпы, он эффектно утопится в Москве-реке, чтобы воскреснуть невредимым, в телогрейке и сапогах, и дурачиться вприсядку на манер водовоза из «Волги-Волги». Смерти нет, жизни — тоже.
Трофименков М. Прорва – прорва // Сеанс. № 9. 1994