Я часто читаю выступления своих же товарищей и удивляюсь, как они сейчас всем недовольны — то их резали, то не давали снимать, то запрещали. И думаю: «Ты же снимал больше других, делал замечательные фильмы, куда тебе жаловаться?»
Что-то все полюбили жаловаться, а серьезных оснований-то нет. Сложности были у всех, и у меня — из таких сложностей любая жизнь складывается. И я думаю, что, не будь этих сложностей, я бы не преодолела ничего потом и не смогла бы преодолеть ни одну из своих картин, особенно «Семнадцать мгновений весны». Был такой период, когда я была без работы, на студии (киностудия имени Горького) были массовые увольнения — период малокартинья. И еще некоторые политические события примешались... В общем, всю молодежь со студии уволили. А я только что окончила ВГИК с отличием, год только проработала — и на улицу. И вот вызвал меня к себе литературный сотрудник Симонова. Вася Сухаревич, и стал расспрашивать, как складывается жизнь после увольнения. И я решила: что он меня будет жалеть? Жизнь-то смешная! И рассказала о том, как каждое утро я прихожу в холл перед кабинетом директора студии, как на работу. Там, в этом холле, есть диван, я на нем уже собственную ямку просидела. Я там усаживаюсь и сижу. Директору надо пройти из кабинета в туалет — и ему то, что я его жгу глазами, встает поперек горла. Он оттуда выходит — и уже проклинает меня, но мне этого мало. Только он обратно в кабинет, как я захожу к нему — каждое утро это повторялось — и говорю: «Когда у меня будет фильм?» Он: «Таня, ну ты же знаешь, всего одна картина делается, а вас у меня как сельдей в бочке». Я ему на это говорю, что я знать ничего не знаю и у меня есть готовые темы, я хочу снимать. А он: «Денег нет, подожди».
Сухаревич посмеялся и рассказал об этом Константину Михайловичу Симонову. Через какое-то время мне говорят: «Татьяна Михайловна, не могли бы вы пройти к Константину Михайловичу?» А это был наш идеал, не было человека, который не знал бы его стихи. И я увидела, что передо мной усталый человек, по глазам видно, что он накануне всю ночь работал, и мне стало его жалко. Он говорит: «Ну расскажите, что у вас за дела делаются на студии?» «Ах так! — думаю. — Тебе рассказали, как я директора донимаю, вы тут надо мной посмеялись. Думаете, что я и дальше буду цирк устраивать? Нет уж!» И рассказала не стесняясь все как есть: что я осталась с матерью, отец погиб на войне, живем только на мою стипендию. А теперь лишилась и этой стипендии.
И я вижу, как у Симонова под очками запотели стекла, и он сделал то, что не делал никто, — предложил мне написать для них статью, потом другую. И вот однажды мне звонят домой от Симонова, вечером. А квартира-то коммунальная, я в коридоре каким-то пальто укрываюсь, и только пот прошибает. Симонов говорит: «Я бы хотел с вами переговорить, сейчас же выезжаю». Я оделась потеплее и вышла на улицу его встречать. Он подъехал, посадил меня в машину и говорит: «Татьяна Михайловна, завтра восьмое марта, а я улетаю в Монголию. Но сначала решил вас поздравить». Я говорю: «Спасибо большое». А он говорит шоферу: «Михалыч? Где у нас там?» Михалыч открывает бардачок, достает бутылку шампанского, два граненых стакана, разливает и дает нам. А я голодная вечно ходила, выпила пару глотков — в голове шумит. Симонов говорит: «Ну, куда дальше поедем?» Я говорю: «Пожалуйста, езжайте прямо, мне к моей студии нужно». Подъезжаем к студии, а я открываю окошко и кричу что есть мочи: «Шельма! Я все равно обязательно тут буду работать!» Симонов начинает жутко хохотать, шофер тоже, и они меня спрашивают: «С кем вы разговариваете?» А я отвечаю: «Со студией!» Вот такое было у меня прощание с ней. Но свое слово я сдержала и потом все свои фильмы снимала там.
Татьяна Лиознова: Жизнь-то смешная (записал И.Потапов) // Газета. 2004. 20 июля