На фоне сиреневого туфа золотыми бук­вами появляется надпись:

Саят-Нова — один из тех первоклассных поэтов, которые силой своего гения уже перестают быть достоянием отдельного народа, но становятся любимцами всего человечества.

Валерий Брюсов

В абсолютной тишине на черном экране возникает горячий ХЛЕБ. Из-за кадра рука кидает на хлеб живую рыбу...

На каменной плите — гроздь винограда. Мужская нога робко наступает на виноград... и давит его... Течет вино...

Обнаженная женская грудь, перекрытая золотой чашей... Чаша наполняется и переливается молоком.

На белом холсте — лиловые гранаты... Ря­дом чеканный кинжал. Гранаты истекают кровью. Краснеет белый холст...

Свищет ветер... Осыпается белая роза.

…Возникает дикий шиповник.

Тишина...

Я тот, чья жизнь и чья

душа — страдания.

МАТАХ[1]

На фоне белых гор – женщина в черном. Почему плачет женщина?... Почему?  Женщина в черном срывает траур и, неистовствует в танце, идет вперед… на фоне белых гор… И снова она в черном. Она плачет… Почему плачет армянка?!

На фоне серых скал – женщина в черном. Она тоже плачет… почему? Почему она срывает траур и поет… Поет на фоне скал… и скалы вторят ей… И снова она в черном… Почему? Почему грузинка в черном?

Почему от моря в степи идет женщина в черном? Почему она в черном? Почему она тоже плачет? Потом тоже срывает траур и простирает руки к небу... Она плачет и поет…

Они сходятся, смотрят друг другу в лицо, плачут и поют, и окаменевают, именно тут и сейчас... видите?

Смотрите... они исчезли, и только оста­ются...

Хачкар!

Стелла!

Ква![2]

Тут, где они сошлись! Три женщины в черном! Три вечности скорби.

Но почему плачет армянский юноша, несу­щий барана?

И грузин, несущий барана?

И этот юноша, идущий с бараном от моря?

Почему осыпаются белые розы?

Почему невесты срывают с себя белую фату?

Почему у каменной вечности[3] трое юношей проливают кровь баранов...

Почему неожиданно для всех... в стороне стоит монах Саят-Нова и тоже плачет... и из-под черной рясы выглядывает маленький Арутин в белой черкеске и с ужасом смотрит на жертвоприношение и тоже плачет.

Плачет монах Саят-Нова!

И плачет его детство - маленький Арутин…

И плачут много лет осыпаясь белые розы.

...Книги возлюби...

Минитюра, в которой открывает перед мальчиком Арутином мир красоты и тайны.

Над Санаином ревел гром… сверкали молнии… лил дождь…

Вода шипя стекала по стенам Санаинского монастыря... Базальтовые стены, насыщен­ные влагой, отражали молнии...

Мальчик Арутин в испуге смотрит на небо... Небо повторяло и пугало мальчика повто­рением.

Гром... Молния... Вода.

Гром... Молния... Вода.

Мальчик трусился в ознобе.

Вода струйками, крадучись, текла в ал­таре собора... затекала в книгохранилище...

Мать набросила на испуганного мальчика ковер... Мальчик исчез под ковром... Но было видно, как снова бьется в ознобе маленький Арутин...

Еще один ковер...

Гром... молния... вода...

Еще один ковер...

Гром... молния... вода...

Потом все остановилось... Пришел рассвет. И в абсолютной тишине на мокрых деревьях запели птицы...

Монахи толпились у книгохранилища... один за другим монахи молча выносят из книгохранилища намокшие книги...

Маленький Арутин... Взбирался вверх по деревянной стремянке, обхватив другой рукой мокрую книгу...

Маленький Арутин стоял на крыше Санаинского монастыря среди мокрых книг.

Маленький Арутин открыл книгу одну... вторую... третью...

Взошло солнце...

Лучи света коснулись мокрых книг...

Перед взором Арутина возник мир древ­них рукописей армянских миниатюр.

Восторженный мальчик перелистывал страницы.

Намокшие в ночи страницы высыхали на солнце и шелестели на ветру...

Мальчик задумчиво молчал...

Шелестели по ветру страницы древних рукописей.

— Мне принадлежишь ты,

кеманча[4].

 

Миниатюра, в которой разыгрываются поте­хи, страсти и детское воображение будущего поэта...

МАЙДАН[5]

Среди Майдана мальчик в белом... Маль­чик. похожий на голубые фрески. Он смотрит на мир, возникший вокруг...

Он видит грязную шерсть. Ее превращают в нити.

И нити бросают в чан... Возникает цвет, желтый... голубой.

Сохнут, стекая цветом, нитки...

И ткутся ковры... на белых струнах...

И щедрый ткач бросает ковры под ноги

И люди топчут, топчут ковры... и топчут ковры лошади...

И мальчик в белом, с лицом голубой фрески, ступает сам на ковер...

Он топчет в танце ковер и смеется. Старухи в черном ждут у стен Сурп-Геворка, пока крикнет белый петух...

Кричат петушки...

Режут петушка...

Прыгает окровавленный красный петух. Старухи молятся...

Исчезает шум города, в воображении маль­чика остается только Сионский собор[6]...

Сурп-Геворк[7]

Мечеть...

И мальчик слышит, как поют грузины в Сионском соборе.

Поют в Сурп-Геворке — армяне...

Поют в Караимской мечети[8]...

Слушает мальчик... Кричат петушки, и кажется ему, что вокруг него

скачет Сурп-Гсворк на белом коне...

Режут белых петушков...

Молятся старушки...

И мальчик пытается прыгнуть в седло

Сурп-Геворка!

Мальчик зачарован всем, что видит... Он видит царя и царицу, и рядом дочери царя, и сестры — все идут по коврам к баням царя Ираклия.

И мальчик Арутин бегает по сводам старой бани... Мальчик взбегает на крышу бани, мальчик поет в фонарь:

а-а а-а

А-А А-А — отвечает баня...

И снова мальчик взбегает на крышу...

а-а-а-а

А-А-А-А

а-а-а-а

. . . . . . .

А этот купол не ответил... И мальчик задержал свой взгляд... Он видит: мусульманка-терщица плеснула зеленую воду... И исчезает белый мыльный покров... И обнажается грудь... грудь юной царевны... И мальчик Арутин молчит...

И кажется, что мальчик Арутин растет.

Юноша Арутин в мастерской музыканта… он смотрел, как натягивают прозрачный пузырь на тари и кеманчу…

Юноша стонет. Закрывает глаза и гладит, гладит кеманчу…

И берет перламутр и высыпает на грудь…

На перламутровую грудь кеманчи.

Параджанов С. Саят-Нова. // Киносценарии. 1990. № 1