Беседу вел Владимир Седов — ассистент Андрея Тарковского на спектакле «Гамлет» в театре «Ленком»
Маргарита Терехова: Его внезапная гибель мучит меня, Андрей Арсеньевич снится мне, как и многие мои раньше времени ушедшие друзья... Чувство вины не покидает меня... Могли ли мы чем-то помочь ему?.. Ведь он часто посылал нам сигналы СОС... А мы не понимали, вернее, не могли себе представить, что это серьезно, думали, что он шутит, ведь он так любил шутить!.. Мы испытывали такое наслаждение, работая с ним, мы были настолько ослеплены его личностью, он казался нам сильным человеком, мы нее могли себе представить, что он, как и все люди, тоже нуждается в помощи...
Владимир Седов: В фильме «Зеркало» вы играли две роли. В результате кинопробы Андрей Арсеньевич утвердил вас на роль матери, а в процессе съемок и на роль жены. После «Зеркала» Тарковский вас приглашает в свою следующую работу, уже в Театре Ленинского комсомола, на роль Гертруды в спектакле «Гамлет». Затем у Тарковского возникла идея снять фильм по роману Ф. Достоевского «Идиот», где он хотел, чтобы вы играли роль Настасьи Филипповны... Можно смело сказать, что вы стали актрисой Тарковского. Как возник ваш союз?
Маргарита Терехова: Мое актерское доверие Тарковскому было абсолютным и сознательно, и подсознательно. Для меня он всегда оставался идеальным режиссером. Он создавал такую атмосферу для творчества, что я чувствовала себя способной летать... Еще при жизни Андрея Арсеньевича у меня брали интервью на эстонском телевидении, где мне задали такой вопрос: «Почему, когда актеров спрашивают, у кого вы хотите сниматься, все называют первым Андрея Тарковского?» Да потому что работать с ним было действительно как исполнение мечты. Актеры чувствуют кожей, в чьих руках можно заниматься делом с максимальной отдачей, зная, что не зря тратишь силы.
Тарковский был всегда терпелив с актерами и снисходителен к ним. Он брал актера на роль, будучи уверенным, что сможет привести его в нужное психофизическое состояние. Больше всего он ценил в актере способность к максимальной отдаче, к максимальной концентрации чувств и воли, красоту, одухотворенность, способность подчиняться. А с Солоницыным у него было такое взаимопонимание, что все мы только восхищались. Толя ведь был действительно его актер, он снимался во всех его фильмах... При том, что Тарковского с толку не могла сдвинуть вся советская киноиндустрия, он внимательно прислушивался к предложениям, советам, соображениям актеров и других своих сподвижников. В «Зеркале», например, Андрей Арсеньевич полностью изменил свой первоначальный замысел финалов сцен. «В типографии» и «С петухом» после разговоров со мной, а может быть, и еще с кем-то.
Владимир Седов: За все время работы над «Гамлетом» я не помню, чтобы у вас возникали какие-либо несогласия с Тарковским...
Маргарита Терехова: Вы правильно заметили.
Владимир Седов: Связано ли это с полным совпадением ваших предощущений и концепции, которую предложил вам режиссер?
Маргарита Терехова: Я не могу похвастаться тем, что «Гамлета» я понимаю так же, как Тарковский. Но мое доверие к нему, повторяю, было безграничным. Когда дома я перечитывала записи его понимания образа Гертруды, которые я сделала во время первой нашей беседы, я пугалась! Пугалась той сложности, которая должна была возникнуть в результате. Но во время репетиций я об этом никогда не думала, я старалась выразить существо, полностью подчиняясь тому импульсу, который шел от Андрея Арсеньевича в данный момент, с радостью и безусловно подчиняясь его видению.
Владимир Седов: Противоречие противоречий!.. А. Тарковский ценил Терехову за ее независимость и творческую свободу. Однажды он сказал: «Рита удивительная актриса, удивительный человек, очень самостоятельный, независимый, талантливый. Она умеет себя держать! Рита большая умница, я счастлив, что она есть!»
Терехова обладает одним редким качеством — она самоотверженная актриса. В этом ее профессиональная позиция. Обладая опытом и мастерством, она никогда ничего не мастерит, ничего не отдает на откуп своему чисто профессиональному арсеналу. Во время репетиций «Гамлета» она ни разу не рассуждала о результате и, по-моему, сознательно избегала таких разговоров.
Она не искала решения на словах, она сразу пробовала в действии то или иное предложение режиссера, как говорится, без оглядки и всегда была готова к этому, ей не надо было «собираться»! Поэтому каждая репетиция для нее превращалась в то или иное открытие, а не просто в момент освоения роли.
Маргарита Терехова: Тарковский не видел никакого смысла в не первозданных вещах. Он всегда хотел, чтобы существование актера было таким же естественным, как сама жизнь, в которой встречается масса неожиданностей, он хотел, чтобы каждый раз заново, по-новому открывалась бы истина. Если говорить языком системы, я бы сказала, Тарковский требовал документальности в работе актера, как в театре, так и кино, т. е. стопроцентной подлинности. Андрей Арсеньевич мог подолгу объяснять, вызывая необходимое состояние у актера, чтобы актер мог начать действовать. импровизировать в нужном ему направлении, много рассуждал о смысле роли и спектакля, задавая тем самым схему на будущее, с помощью которой мы многое могли бы еще пережить, открыть для себя в роли, он давал нам «питание» на будущее...
Владимир Седов: Я уже рассказывал на страницах «Театральной жизни» частично о замысле Тарковского образа Гертруды. На мой взгляд, вы ювелирно точно играли идею режиссера. И то же самое произошло, когда вы слету, фактически без репетиций, сыграли однажды Офелию...
Маргарита Терехова: Это был срочный ввод на гастролях в Ереване с единственной технической репетицией перед началом спектакля... Я так волновалась, что мне трудно сейчас что-либо сказать про свою игру, да и вообще про себя говорить трудно... Через год я неожиданно получила комплимент от ереванских художников, приехав в Ереван уже с Театром Моссовета: «Мы видели вашу Офелию! Это было так по-шекспировски!..» Я
участвовала в репетициях как исполнительница Гертруды, но мне было важно не только то, что говорил Андрей Арсеньевич по поводу моей роли, он ведь всегда вводил в атмосферу всего спектакля. Наверное, это и сработало в тот вечер, очевидно, у меня в подсознании отложилось все, что он говорил про Офелию, что хотел выразить в этом образе...
Владимир Седов: В чем, по-вашему, было особое своеобразие Тарковского как театрального режиссера?
Маргарита Терехова: Он добивался на «Гамлете», чтобы импровизационное состояние репетиционного процесса перенеслось бы в спектакль. Ему было интересно именно это! Вы же помните, как Андрей Арсеньевич волновался, когда начались прогоны и дело пошло к выпуску спектакля. Он очень боялся, что уйдет первозданность чувств, от этого он не хотел «отшлифовывать» спектакль. Он хотел как можно скорее выпустить его на зрителя, чтобы сохранить процесс внутри самого спектакля...
Владимир Седов: Тарковский боялся потолка, ощущения законченности, завершенности работы актера над ролью, боялся, что при этом уйдет хрупкость живых чувств, что рисунок ролей станет излишне фиксированным. Существование актера, основанное на импровизации, когда активно включается работа подсознания, чутье актера, его интуиции, и при этом одержимое определенной целью и четкой мыслью, из которых рождается непосредственное действие и живые реакции на вещи возникающие спонтанно, было для него самым дорогим, самым ценным. Он и сам так работал, по этому поводу он говорил: «Если я что-то и вижу до начала съемок, представляю себе, то это скорее всего состояние, характер внутреннего напряжения сцен. А в процессе съемок думаю и соображаю, за счет каких ресурсов это состояние может быть реализовано». Так было и в театре. Андрей Арсеньевич тщательно следил, чтобы актер при самом сложном решении не отходил от своей индивидуальности даже в мелочах. Курьезный пример. Когда шел первый прогон в гримах, в игре Тереховой неожиданно стало ощущаться какое-то неудобство, неловкость. Во время первой же остановки прогона Андрей Арсеньевич с серьезным юмором заметил Тереховой: «Рита! Сотри лицо!.. Что это ты какую-то королеву себе на лице нарисовала? Тебе же неудобно. Пойди умойся, и все встанет на свои места». Так и произошло.
Маргарита Терехова: Андрей Арсеньевич руководил нами легко и весело, всегда много шутил... Однажды, например, со сцены Дома кино, глядя на меня и Толю Солоницына, он сказал не без доли юмора и иронии (то ли сам придумал, то ли вспомнил чью-то цитату): «Странные люди эти актеры, да и люди ли они вообще?..»
Но на самом деле он всегда трогательно заботился о нашем актерском самочувствии, всегда был готов помочь нам и поверить нашей актерской интуиции. Он был человеком очень верным. Последний раз я говорила с ним по телефону в марте 1982 года, накануне его отъезда в Италию. Даже в эти тяжелые для него дни он сумел выполнить одну мою просьбу. Дело в том, что после «Зеркала» я на «Мосфильме» не снималась ни разу даже в тех случаях, когда была утверждена на роль. Причины мне были неведомы. Если бы не телевидение и не киностудии других республик, мои зрители давно бы меня потеряли. У меня были конкретные предложения на съемки в фильмах совместного производства, но меня не выпускали и за рубеж сниматься. Андрей Арсеньевич был единственным, кто вызвался мне помочь, т. е. хотя бы выяснить, почему со мной так поступают. И вот он позвонил мне перед самым отъездом: «Рита! Я был в Госкино и все узнал!.. ОНИ сказали, что нечего ей ездить, странная она какая-то...» Комментировать это ни ему, ни мне было не нужно! Для чиновников наши «странности» были поводом для вычеркивания нас из творческой жизни, а для Тарковского «странности» были импульсом для творчества. Он именно с нами захотел делать Достоевского, с компанией странных — с Солоницыным, с Кайдановским, с Тереховой. Я пережила как личную трагедию, что Тарковскому не дали осуществить этот его замысел. Он долго шел к Достоевскому, и в результате у него родился грандиозный план постановки «Идиота». И вдруг нельзя! Не разрешают! Я не выдержала и пошла на прием к тогдашнему председателю Госкино Ермашу. Он мне сказал: «Несвоевременно, Маргарита, сейчас ставить Достоевскго». Я спросила: «А когда будет своевременно?» Ответ последовал очень конкретный: «В ближайшие два года — не будет». На мой взгляд, такой запрет был убийственен, а по-моему, наш кинематограф нуждался в том, чтобы именно А. Тарковский снял фильмы по Достоевскому, по Толстому, как он мечтал.
Я еще не вполне осознала его смерть, я чувствую присутствие Андрея Арсеньевича до сих пор... Более сильного влияния ни в творчестве, ни в жизни у меня не было... Он — точка отсчета для нас... Он понимал свой Божий дар и не предавал его ни при каких обстоятельствах... До сегодняшнего дня мы, которые имели счастье с ним работать, отсчитываем себя от него. Он ведь для нас действительно высшая точка отсчета. И слава Богу, что она у нас есть, что мы ее имеем!.. Андрей Арсеньевич излучал из себя любовь, любовь в общечеловеческом многострадальном смысле! На его любовь и откликаются те, для кого он работал, — его зрители во всем мире, они снова и снова смотрят его фильмы, любят его и боготворят.
Маргарита Терехова об Андрее Тарковском. — Театральная жизнь. 1989. № 2.