‹…› мне в работе с Рязановым, можно считать, повезло и не повезло. Повезло в том смысле, что я снимался в такой картине, как «Берегись автомобиля», и с такими актерами, как Смоктуновский, Ефремов, Папанов. Не повезло в другом отношении — роль выдалась довольно однозначная. По ходу работы я чувствовал себя скорее зрителем, нежели участником. Картина, которая была праздником, оставила в душе и чувство досады. Мой персонаж был жуликом и только. Злобным, ничтожным жуликом, без полета и фантазии, без тех душевных колебаний, которые в общем-то отличают все рязановские персонажи. Рязанов умеет увидеть грустное в сметном, смешное в грустном. Мой персонаж оказался досадным исключением: жуликом является на экран и при своих корыстных же интересах остается в финале.
У Гайдая роль того же плана развивалась и строилась несколько иначе. В «Бриллиантовой руке» я играю человека жуликоватого, но не без романтических наклонностей, человека без царя в голове, но не без претензий. Отсюда такой горделивый взмах головой. Это только жест, но и он позволяет судить о внутренней неоднородности человека. Играя Графа, я представлял его бойким молодым человеком, лихо взлетающим на круп норовистого коня, но не способным так удержаться. Вскакивает и падает, и снова вскакивает и т. д. Что-то вроде немой эксцентрики. Нехитрое приспособление, но оно, как ни странно, позволило внести в достаточно условный образ некоторую толику психологической достоверности. Все говорят об особой степени условности комедий Гайдая в сравнении с рязановскими. Так оно и есть. Я только хотел бы сказать, что часто и внешняя эксцентрика не исключает каких-то точных психологических характеристик, напротив, подсказывает, побуждает к ним. ‹…›
Я хочу обратить внимание на те комедии, входя в которые как бы и не замечаешь порога условности — точно это продолжение реальности. Как наиболее свежий и редкий пример назову фильм «Жил певчий дрозд». Эту картину неловко назвать комедией. Взяты несколько часов из жизни человека, как будто без особого отбора.
Вроде бы нет особой нужды говорить в связи с этим фильмом и об эксцентрике и гротеске. Но обратите внимание — даже внешней эксцентрики там немало. Перед героем падает цветочный горшок, поблизости от него обрушиваются леса, он все время куда-то спешит, от кого-то удирает. Также построены короткометражные ленты Кобахидзе или недавние телевизионные грузинские картины «Серенада» и «Кувшин». Здесь никто не беспокоится о специальной комедийной выгородке, о некой условной площадке. Напротив, среда и атмосфера подчеркнуто обыкновенны и безусловны. Во всяком случае, входя в картину, не спотыкаешься о порог комедийной условности. Но это не значит, что ее вообще там нет.
Вот, говорят, что в картине Иоселиани ничего не придумано. А там придумано самое главное — профессия героя. Он литаврист в симфоническом оркестре. Очень удобная профессия — в нужный момент надо ударить по барабану, а в остальное время ты волен, как певчий дрозд. Что касается профессии литавриста — это неправда, что касается человека и его жизни — то сущая истина. Профессия здесь имеет видимость реальной и жизненной, на самом-то деле она условная. Картина Иоселиани, по-моему, примечательный пример того, как почти до неузнаваемости трансформировалась сегодня традиционная эксцентрическая техника. И у Рязанова и у Гайдая через отклонения (разного порядка) выясняется норма. Как правило, это морально-этическая норма. У Иоселиани несколько сложнее.
Евстигнеев Е., Папанов А., Сорокин К., Этуш В., Миронов А. Как важно быть веселым // Искусство кино. 1973. № 1.