Крупным планом. Рената Литвинова

В белом халатике, сильно укороченном по сравнению с теми, что носят настоящие медработницы, скорее, в таких показывают медсестер из секс-фантазий, вроде той, которую играла Эвелина Бледанс в «Маски-шоу»; в белой шапочке, в отличие от халата — наоборот, гипертрофированной, как у доктора Айболита; в кардинально-красной губной помаде и с белым локоном, уложенным волной по моде нуар-вамп Вероники Лейк — такой впервые предстала на экране Рената Литвинова. Дело было в «Увлеченьях» Киры Муратовой в 1994 году. Под убаюкивающий плеск морских волн она шла на закат «делать маникюр», как выразилась ее героиня, — какие-то манипуляции с загипсованной ладонью отдыхавшему в каталке юному жокею, поломавшемуся при падении с лошади. Она рассказывала ему про свою покойную подругу Риту Готье, которой патологоанатом бросил в распоротый живот окурок, и про своего возлюбленного, которому она была настолько безразлична, что он оставлял ей на хранение заряженные револьверы. И про то, что жизнь можно продлевать, а судьбу — укрупнять, если прорезать и расширять острыми предметами соответствующие хиромантические линии на ладони.

Тогда секс-символом была Шэрон Стоун, а Литвинова стала нашей Шэрон Стоун из сумасшедшего дома. Потом ее героиня вспоминала, что на том закате ее пациент-жокей пережил пик своей земной красоты.

Она оказывалась не только болтливой, способной насмешить пациента, но и внимательной, чуткой к его состоянию. Идеал врача.

Впрочем, врачей Литвинова никогда не играла, хотя надевала в кино белый халат трижды. Она играла самых низкооплачиваемых медработников: в «Трех историях» (1997) Муратовой, для которых она уже сама полностью создала сценарий одной из новелл, — заведующую архивом родильного отделения, где хранятся данные об отказах от младенцев и об их усыновителях; в «Последней сказке Риты» (2012), которую сама не только поставила, но и профинансировала в обход всяких госдотаций, — работницу морга, причем старого, аварийного здания, где никто не соглашался работать. «Настоящие волшебники никогда не подчеркивают своего материального могущества», — как-то сказала она.

Волшебницы, которых она сочиняла и играла, обычно — при архивах, при тех холодных кадастрах, что фиксируют ступени, ведущие людей из этой жизни прочь, в бессмертие.

Больничные регистратуры, где собрана голая правда про всех-всех людей, видимо, завораживали Литвинову в детстве. Ее мама работала челюстно-лицевым хирургом, часто брала ее с собой в командировки в сельские больницы, даже в сумасшедшие дома; видела Литвинова и морги, даже зналась с пациенткой сумасшедшего дома, подрабатывавшей в местном морге помывщицей трупов. А жили бедно, игрушек было мало, Рената играла с медицинской энциклопедией и с прилагавшимися к ней пластинками; очень может быть, что записанные на них удивительные речи шизофреничек, маниакально-депрессивных больных нашептали ей кое-какие образные системы, позволившие ее собственной речи расшатать все устои, смешивать в одной фразе канцелярское изложение с поэзией, пришпандоривать предлоги и суффиксы к неподобающим им корням и за счет этих операций делать мир, о котором она толкует, гораздо более осязаемым, внятным. В пятнадцать лет она и сама стажировалась в доме престарелых, и вообще есть у ней такое звание официально — младший медработник. Тот самый сотрудник больницы, которого она воплощает в кино. Для нее это такая же всамделишная, органичная не-игра, как для тех актрис, что играют в кино актрис, вроде Бетт Дэвис во «Всё о Еве» или Джины Роулендс в «Премьере». Если Литвинова и на стажировке была такой, какую она играет в кино, то пациенткам того ее дома престарелых можно только позавидовать.

Ее досужая болтовня, кокетство, ажиотажный шепот в коридорах, нарядные выходки вроде пойти дамским коллективом в кабак с пациенткой, которая обречена на смерть, попрощаться с ней таким образом, вносят оживление в мир вечно отсыревших, аварийных больничных помещений — какие ей запомнились по сельской местности начала 1980-х.

Хлябь больничного существования она посыпает для пациентов и посетителей гравием выдумок и затей, который не дает завязнуть и позволяет благополучно, грациозно идти сквозь череду процедур, даже если это путь к смерти.

Иногда поведению своих героинь, во всяком случае — той части, что отвечает за кокетство, Литвинова придумывает ситуационное оправдание. Так, в «Трех историях» ее Офелия навещает рожениц, чтобы отговорить их отказываться от детей, а чтобы оправдать свое присутствие в отделении, где, вообще-то, ей, регистраторше, находиться не положено, делает вид, что ей нравится принимать знаки внимания от здешнего врача (Иван Охлобыстин), который к ней неровно дышит. В «Последней сказке Риты» она и вовсе — Смерть, явившаяся сопроводить умирающую здесь Риту Готье, вечную свою героиню (новеллу о ней она написала еще во ВГИКе под видом сценарной курсовой, а Готье была на самом деле фамилией ее участковой), на тот свет. И чтобы ее не выкупили, принимали за обычную сотрудницу морга, Смерть принимает земные правила игры: ей приходится много выпивать, потому что «такова традиция данной больницы», и не отказывать мужчинам, «так как отношения с мужчинами в том городе (Москва) были в большом почете».

По ходу своей миссии Смерть берет на себя еще одну задачу: очеловечить врача Надю (Татьяна Друбич), которая настолько утратила любовь, что только авоська с бутылками водки возвращает улыбку на ее лицо. Приятно, что по мере своей жизни литвиновская героиня и сама очеловечивалась: от неуклюжей, неумелой, а потому холодноватой эксцентрики дебюта в «Увлеченьях» через пусть и одержимое, но человечески мотивированное поведение мстительницы в «Трех историях» к неподдельному теплу образа, созданному ей в «Рите»: это, вообще-то, самая телесная, самая живая роль в русском кино, где человечность непринужденно обналичивает себя в самом широком диапазоне — от безалаберного смеха, радугой рассеивающего туманы всяких забот, до пьяного, недобро-обиженного взгляда на грани слез и полубессмысленного покачивания головой, когда Литвинова поет в караоке под Земфиру слова: «Громкий смех... Так нельзя!»

Потекшая крыша между тем и этим миром — главная тема Литвиновой.

Ей она посвятила и «Богиню» (2004), где играла другую госслужащую — милиционершу. А больница — портал между этими мирами; что ж, часто так оно и бывает. У Алексея Балабанова был фильм «Мне не больно» (2005), где Литвинова сыграла девушку, больную раком крови. У нее есть рюкзак и матрас. С ними она покидает больницу, чтобы получить удовольствия, которые ей по диагнозу не положены и которые возможны только здесь, в обычной жизни — выпивает для тонуса, курит и позволяет себе роскошь романа с парнем, в котором она с первого взгляда опознала своего человека (Александр Яценко). Но как только здоровье ухудшается, она отказывает любимому и миру людей смотреть в своем исполнении то, что им смотреть рано, не предписано еще судьбой, и, покорно навьючив на спину матрас, возвращается в больницу-портал.

От того так согревает сцена пьянки-прощания в «Рите», что посиделки пятерых женщин Литвинова снимает через зимнее окно — взгляд с холода на зыбкий, жарко натопленный островок глупостей, который и называется жизнь. Литвинова любит его, и именно поэтому только она на вопрос умирающей Риты, куда ее переведут из аварийного отделения, может с хохотком ответить: «Ну... туда» и махнуть рукой в неопределенном направлении, не вызвав при этом холода по спине.

Еще один способ сделать жизнь теплее — говорить о смерти через запятую, как об очередной затее.

Вот, выпивали, сплетничали, сочиняли страшилки про оживающий памятник Гагарина, открывали рот под Земфиру — потому и было весело, что не планировали, само накатывало. Так и смерть накатит. Литвинова играет своих медработниц как проводниц (и опять-таки, одна из ее главных героинь — бортпроводница в «Небо. Самолет. Девушка» (2002)). Каждому может стать неуютно одному на новой, незнакомой трассе. Но в том-то и дело, что чего ж тут бояться: если не каждому суждено поехать в Магадан, и где-то можно его опасаться, то смерть — такая истоптанная тысячелетиями станция, на которой сходит решительно каждый, что мы просто, как положено детям, идем следом за своими родителями, дорогими нам бабушками и дедушками. Забота литвиновских проводниц-медсестер — наполнить путь привычной суетой обыкновенности и приправить капелькой праздника: «Товарищей провожающих просьба сойти на этой станции. Оставшихся буду сопровождать дальше только я. Располагайтесь поудобнее: скоро вас ждут веселая ерунда и шампанское».