Едва ли я вспомню, когда впервые узнал о XX съезде. Наверное, после школы — я учился в 1970-е, в те дремучие времена, когда невозможно было ни слова правды на политические темы ни услышать, ни прочесть. На уроках истории о таких вещах не говорили, а самиздат до нас докатывался редко, я впервые взял в руки самиздатовское издание только в среде гуманитариев, когда поступил в Новосибирское театральное училище.
Сейчас мне понятно, что власть, как погода, меняется по причинам, известным ей одной. Как правило, в силу сговора. Но тогда, через призму юношеского романтического восприятия событие это казалось мне таким... искренним, что ли. Верилось, что нашлись люди, решившие изменить ситуацию, снять пелену обмана, назвав вещи своими именами. Со временем я понял, что на самом-то деле ситуация особенно не изменилась.
Мне не хотелось бы демонизировать нашу власть — все-таки это живые люди, и, возможно, они действительно хотели сделать что-то путное. Но после смерти Сталина в самом «организме» страны давно уже вызрело нестерпимое желание вздохнуть свободно.
Появились такие картины, как «Мне 20 лет» Хуциева и «История Аси Клячиной» Кончаловского, которая произвела на меня сильное впечатление; «Долгая счастливая жизнь» Шпаликова, совершенно удивительная по интонации, снятая, как мне кажется, под воздействием европейского кино — особенно ощущается влияние Антониони; «Иваново детство» Тарковского; я уже не говорю о «Рублеве» (великий фильм!).
Хотя и во время оттепели многие картины клали на полку, но все-таки в умах начальников что-то после съезда «сдвинулось», они стали делать поблажки, появился некий люфт. А потом, в 1964-м, Хрущева сместили, и началось «завинчивание гаек». В этом самом году я только родился, поэтому «гайки» застал уже «завинченными».
В дыхании фильмов оттепели чувствуется особый воздух, воздух свободы. Глотнув его, режиссеры, сценаристы получили возможность говорить о каких-то тонких вещах, раньше немыслимых. Кроме того, открылись виртуальные границы — пусть не простые зрители, а только студенты ВГИКа, получили возможность смотреть серьезное западное кино, но оно, конечно же, значительно повлияло на киноязык их будущих самостоятельных работ.
Сам доклад Хрущева я не читал — никакого интереса не было. Мне политика всегда была неинтересна: нельзя же не видеть, что вся она построена на лжи, на эксплуатации одних людей другими, и разбираться во всем этом нет ни малейшего желания. Я не читаю газет, практически не смотрю новости по телевизору, потому что доверия к ним у меня нет.
Приведу только один пример. Осенью прошлого года мы были на съемках во Франции, и, когда произошли известные события, мне стали звонить с разных телевизионных каналов, задавая один и тот же вопрос: «Не могли бы вы рассказать, что происходит на улицах, и как это коснулось лично вас?» Я всем отвечал: «Меня это никак не коснулось». Да, мы знали что-то о волнениях в пригороде Парижа, но казалось странным, что это стало предметом столь серьезных переживаний моих соотечественников. Даже мама звонила и с тревогой спрашивала, все ли у меня хорошо. Позже, уже в Москве, я узнал о размерах той истерии, которая была раздута нашим телевидением. Так вот, в самый «разгар беспорядков» наша переводчица уезжала на несколько дней домой в Париж, и, вернувшись, рассказывала, что в Париже все прекрасно, ничего в жизни города не изменилось, она не видела ни подожженных автомобилей, ни «страшных арабов». То есть, где-то в России имярек с волнением и тревогой следит за телевизионными страстями в далеком Париже, а этот самый парижанин ходит себе по своим родным улицам и в ус не дует. Представьте себе эту картину, и вы поймете, о чем я хочу сказать. Журналистам нужна пища. Они играют на людских инстинктах, на праздном любопытстве, эксплуатируя вполне локальные происшествия и заставляя людей интересоваться ими. Вместо того чтобы просто информировать, они раздувают сенсации, подогревают их эксклюзивными репортажами и ошеломляют столь же эксклюзивными подробностями. Человек так устроен, что с удовольствием вовлекается в пустые напрасные переживания, напрямую никак не связанные с его собственной жизнью, и упускает то, что у него под носом, упускает совершенно реальное и насущное.
Кинематограф «оттепели» как раз и был попыткой заговорить не о жизни страны, не о жизни вообще, а о жизни частной. Чем обернется жизнь страны, если для государства жизнь частная не будет важнейшим приоритетом? Ничем. Ужасом, который однажды мы уже пережили.
И все же, могу сказать, есть то, что меня действительно поражает. Например, такая история — в 1968 году, после чешских событий, несколько человек вышли на Красную площадь. Они простояли там чуть больше минуты, заранее зная, что это будет непродолжительная акция, что никто ее не увидит, кроме милиционеров, которые тут же их и повяжут. Наверняка талантливые, честные молодые люди поставили на карту свою будущность, но выразили свое отношение к происходящему, не подвергая опасности ничьей жизни, кроме собственной. Такие поступки вызывают мое восхищение, хотя сам я едва ли оказался бы вместе с ними из-за присущего мне прагматизма — я понимаю, что подобный шаг бессмыслен. Но мне бы хотелось заглянуть в глаза этих молодых людей в ту самую минуту, когда они ступали на площадь.
Мне кажется, я понимаю и мотивы человека, который покушался на Брежнева. Не отношусь к нему, как к герою, он террорист, как и любой, кто поднимает руку на другого человека, но я могу понять мотивы его поступка, пусть он и абсурден, — невозможно долго терпеть тоталитарный пресс (или ту эпоху безвременья и серости, что воцарилась при Брежневе). Человек, поднимающий руку на правителя своей страны, по сути, поднимает ее на ту химеру, на тот ужас, который его подавляет, не дает жить нормально.
Я понимаю его чувства, понимаю его резоны, но нельзя забывать, что так было всегда и, похоже, таким и останется. «Земля отдана во власть нечестивцев» — это еще в Ветхом Завете сказано. Глупо удивляться, что правительство жестоко или дурно — таким оно и должно быть. Как говорил Лев Толстой: «Комары кусают, червяки точат листья, свиньи роют навоз — все это им подобает, и возмущаться этим совершенно не стоит».
Звягинцев А. «...Реабилитировали личную тему в кино...» // Киноведческие записки. 2006. № 77.