Я думаю, что гораздо большее влияние на вгиковцев — выпускников шестидесятых годов — оказали другие европейские классики: Феллини, Антониони и Висконти.

Что же касается Бергмана, я думаю, соблазниться его влиянием было значительно сложнее. Бергман, в своих экзистенциальных драмах открывающий в современной коллизии ее архетипический первоисточник, — делает это так, что обнаружить формальное решение этой почти непосильной задачи, в общем, невозможно. Как эту задачу будет решать выпускник ВГИКа 60-го года, и кто это будет? Только Кира Муратова, больше некому. У нее, как и у Бергмана, рассказывается больше, нежели сюжет — то есть то, что им не исчерпывается и даже не определяется.

Обнаруживается некий сверхсюжет, который касается как сюжета вообще, так и каждого характера, каждого персонажа. И дело не в том, что есть «Долгие проводы» и «Короткие встречи» с их черно-белой аскетичностью и прочая, и прочая. Эта черно-белая аскетичность есть у многих, и не она является для меня аргументом. Я не стал бы сводить связь Муратовой с Бергманом, для меня очевидную, к ее ранним фильмам — она есть и в «Астеническом синдроме», и в «Чувствительном милиционере». А может быть, в поздних картинах — прежде всего. Муратова любит и видит в человеке, выявляет в человеке его тотемную природу, его связь с другим миром, связь с древним. Муратова — это такой женский Бергман и в каком-то смысле Бергман наоборот, потому что, проходя, возможно, в том же направлении, она ищет это начало в человеке не в его верхних, не в высших проявлениях, а в низших, по-женски. Она ищет в человеке звериное и благодаря звериному его реабилитирует. Поэтому когда в своей последней картине Муратова подчеркивает сходство Ренаты Литвиновой с лошадью, она не унизить Ренату хочет, а наоборот — возвысить.Получается, что это древнее, первобытное, тотемное в героях Муратовой отражает развитие новой, идущей от Бергмана метафизики: настоящее, в котором проступает сверхвремя. Для Бергмана нет настоящего, прошлого и будущего, и для Муратовой нет настоящего, прошлого и будущего. В этом смысле она может быть даже значительно более близка к Бергману, чем Тарковский. То же, что сближает Тарковского с Бергманом и что фиксируют исследователи, занятые этим сближением, — вещи довольно поверхностные: некая экстатичность, истероидная религиозность — то, что по-русски называется «духовка». А Бергман занят местом современного человека в мироздании. Он пытается через современную историю рассказать про то, что такое «Мне отмщение и аз воздам».

В связи с влиянием Бергмана можно говорить о самых разных вещах, но прежде всего — о той эстетике, которая идет от Бергмана и связана с совершенно особым пониманием реальности. Я сейчас не буду говорить, что это за реальность, потому что сказать «заниженная», «бытовая» и так далее было бы в высшей степени неверно, но именно такая реальность была воспринята у нас, и тут прежде всего мы упомянем таких режиссеров, как Муратова, Герман, Кайдановский.

Тимофеевский А. В присутствии Бергмана // Сеанс. 1996. №13.