Я искал,
Но не плачу, хотя не найду никогда.
Я вернусь к изначальному,
влажному трепету мира
и увижу, как то, что искал, обретет
свою белую радость,
когда улечу, исчезая в любви и песках...
Федерико Гарсиа Лорка
Первая встреча...
Оказываюсь вместе с ним в лифте, еду на кинопробы фильма «Солярис». Улыбается: «А какие у вас волосы!» — «О, волосы у меня замечательные». Выпускаю из-под воротника все свои волосы.
Но в фильм он меня не взял.
Потом, уже на съемках «Зеркала», сказал: «Если бы в „Солярисе“ снималась Рита, было бы другое кино». Также и сейчас кажется, зачем говорить о том, чего не было, уже не переменится, и главное — Тарковского не воскресишь. Лучше фильмы его смотреть.
Да, но ведь это сейчас возможно — фильмы его смотреть, сейчас все возможно... Сценарий «Зеркала» назывался «Белый, белый день». Его никому не давали читать, и, когда я пришла на кинопробы, я понятия не имела, что эта роль — главная.
И не нашла ничего лучшего, как спросить во время пробы. «А когда „Мастера и Маргариту“ снимать будем?». Тарковский, прищурившись: «Ну кто будет Маргаритой, я примерно догадываюсь, а кто Мастера сыграет?». — «Как кто? Смоктуновский, конечно».
Андрей Арсеньевич: «Не знаю, не знаю... Вот если бы я...».
Как написала Марина Влади в своей книжке: «Пробовал меня, а взял неизвестную актрису».
И началось...
Актеры знают, что такое благоговение перед настоящим режиссером, в чьих руках ты свободен, спокоен и всемогущ.
Эстонское телевидение все допытывалось у меня, почему все без исключения актеры на вопрос, у кого они хотели бы сниматься, первым называют Тарковского — даже если никакой надежды у него сняться нет?
А потому, что мы все, как инструменты, на которых надо уметь играть...
Однажды, во время представления «Зеркала» зрителям, Андрей Арсеньевич сказал, хитро глядя на нас с Анатолием Солоницыным: «Странные люди, эти актеры... Да и люди ли они?...».
К актерам он относился покровительственно-снисходительно, как к детям, которые, однако, могут знать что-то свое, чему он доверял. «Андрей Арсеньевич, не могу я завидовать другой женщине только потому, что ее ребенок спит в кружевах, а мой голодный. Тем более не могу уйти от нее, не продав сережек. Опять нечем будет накормить детей!
Проходит время — и возникает сцена убийства петуха.
Взаимоотношения моей любимой героини и усмехающейся хозяйки дома высветились, как молнией. Она буквально прижала меня к куриному эшафоту:
«В Москве-то небось убитых ели... Вот что значат наши женские слабости-то... Может, тогда Алешу попросим?». — «Нет, ну зачем же Алешу... Я сама...».
Все. Топор в руках. Рядом человек с мешком петухов тихо спрашивает: «Вы действительно будете их рубить?» — «Нет, не буду...».
Андрей Арсеньевич выглядывает из-за камеры, за ним толпа зрителей: «Каки не будешь? А что с тобой случится?».
«Меня стошнит...» — «Очень хорошо! Снимаем!».
Я встаю на подгибающихся ногах, медленно выхожу из кадра и почему-то говорю: «И вообще считаю — если снял „Андрея Рублева“, больше можно ничего не снимать».
Андрей Арсеньевич: «Та-а-ак... Выключили свет! Ну-ка выйдем поговорим...».
Первое, что он мне сказал, когда мы вышли: «Да будет тебе известно, я снимаю свой лучший фильм...».
Он не стал настаивать, отменил в этот день съемку. Значительно позднее я нашла забытый им на площадке съемочный дневник, который нельзя было читать, но я не знала и прочла: «Сегодня случилась катастрофа — Рита отказалась рубить голову петуху. Но я и сам чувствую, что здесь что-то не то...».
Меня он ломать не стал, но ему надо было показать, как ломают человека, заставляя его делать немыслимые для него поступки.
Сняли просто. Записали предсмертный крик петуха, подули перышками на лицо хозяйки — убийство как бы произошло.
И после того — мое лицо крупным планом, лицо преступившего человека. В нем эмоциональное состояние моей героини переходит из одного в другое — сначала я смотрю на хозяйку, потом долго на зрителя. Этот крупный план вошел в фильм не полностью. «А мне не надо, чтобы Рита все доигрывала, зачем тогда я?» — сказал Тарковский.
«Возьмем для примера „Портрет молодой женщины с можжевельником“ Леонардо да Винчи... В ней есть что-то, лежащее по ту сторону добра и зла... В „Зеркале“ этот портрет нам понадобился для того, чтобы сопоставить его с героиней, подчеркнуть, как в ней, так и в актрисе М.Тереховой, исполняющей главную роль, ту же самую способность быть обаятельной и отталкивающей одновременно».
Этот крупный план — единственная цветная фотография в разделе «Советское кино» итальянской Киноэнциклопедии.
Мать Тарковского, Мария Ивановна Вишнякова, присутствовала на съемках, отец тоже, и я спрашивала их обо всем... «Мария Ивановна, Арсений Александрович говорит, что хотел к вам вернуться...». (Разговор происходил в 1974-м, а отец от них ушел в 1937-м.).
Мария Ивановна пожимает худенькими плечами: «В первый раз слышу».
Я — к Арсению Александровичу... Он: «Ну, у нее такой характер!».
Да, про этот характер мне и Марина, сестра Андрея, рассказывала. Во время войны дети ее, голодные, откуда-то огурцы притащили — выбросила, чтобы чужого не брали. Книжки хорошие своим детям, детям своих детей до конца дней своих читала — очень любили ее дети. Никогда Мария Ивановна не мешала Андрею и Марине общаться с отцом, кто бы ни был с ним рядом, — вот какой был характер.
И, конечно, родители принимали участие в съемках «Зеркала» только из любви к сыну.
Сцена в типографии. Две подруги железно держатся в страшных жизненных обстоятельствах, а потом цитатами из Достоевского доводят друг друга до слез. (Кстати, и сцену «убийства» петуха, и финал этой, по Достоевскому, сцены, возникли во время съемок, в сценарии не было).
Господи, как это было характерно для того поколения!
И моя мама, и все они, жившие только Духом, перенесшие время репрессий, войну и воспитавшие своих детей, — все они были такие.
Уверена, что Тарковскому захотелось снимать «Идиота», когда в процессе съемок он вышел именно на тот финал сцены в типографии.
...И тут окрик начальства: «Нельзя! Несвоевременно!»
«А когда будет своевременно?» — «В ближайшие два года не будет».
Это — мой разговор с Ф. Ермашом, председателем Госкино. Теперь, снятый с должности, он отдыхает в полном комфорте, а Андрей Тарковский лежит в чужой земле.
Прощаясь навеки с Марией Ивановной, я почему-то никак не могла уйти с кладбища, и легче мне стало только, когда я сказала: «Он к тебе придет», имея в виду живого Андрея, который придет к ней на могилу.
Настоящий, страшный смысл тех моих слов дошел до меня, когда я узнала о его болезни, той же, что у матери, у Толи Солоницына.
Я всегда думала, что рак — это потеря жизненной силы...
Он мне приснился потом — радостный, я гладила лицо его, волосы его прекрасные, а он светло-светло улыбался.
(Разговор после репетиции «Гамлета» в театре, я играла Гертруду).
«Рита, ты думаешь, я не понимаю, что не только ты меня нашла, но и я тебя нашел... Ты должна быть где-то поближе». — «Как поближе, Андрей?» — «Я хочу снимать кино домашнее — вот сидит женщина, читает книгу, а я снимаю долго-долго...». Ничего я не поняла тогда, ничего вразумительного не смогла ответить — ни помочь ему, ни удержать его
А почему же потом он не снимал тебя, Рита?
А злые люди оговорили — сначала меня, потом Гошу Рерберга. Он, конечно нашел других, ведь дело было не в нас, а в нем.
И все-таки... Это было уже какое-то сверхчеловеческое напряжение. Он шел вперед вопреки всему. Не дают снимать Достоевского, Булгакова — говорит на встрече со зрителями: «Я подумал-подумал, а что их ставить, лучше книжку почитать».
Еще в 60-е годы он говорил, каким должно быть кино. Так его и делал.
На худсовете «Мосфильма» я слушала, как объясняли Тарковскому, какой неправильный фильм — «Зеркало» — он сделал. Из всего худсовета лишь один режиссер Л. Арнштам защитил картину: «Не понимаю, что здесь происходит, что непонятно в фильме...».
Андрей Арсеньевич сидел, не отвечая ни на один выпад, и я подумала, какая нечеловеческая выдержка... Нет! Не бывает нечеловеческой выдержки у человека, особенно у такого сверхчувствительного и сверхталантливого, как он.
Это было похоже на убийство, где и палачи, и жертва знали, что происходит. Спрашивают многие, почему не протестовали, не объединялись? Пытались протестовать, правда, каждый в одиночку. Ходила и я к Ф.Ермашу, писала в ЦК тогдашнему министру культуры — почему мне не дают работать. В ответ — вялые обещания разобраться, что все мне мерещится и что ко мне очень хорошо относятся.
Да, наверное. Но, если бы не телевидение и не режиссеры союзных республик мои зрители давно бы меня потеряли.
Кто, единственный, не забыл обо мне, хотя и не снимал уже?
«Рита, я узнал в Госкино, в чем дело. Они говорят, нечего ей ездить, странная она какая-то», — звонок Андрея перед самым отъездом его в Италию на съемки «Ностальгии»
Ему тоже не разрешили Кайдановского снимать вместо умиравшего Толи Солонина.
Нас была хорошая компания — «странных», нужных Тарковскому, но не нужных тем, кто почему-то распоряжался нашими судьбами.
Нет, не злой рок уносит из жизни лучших из нас — злой умысел тех, кто не ведает, что творит. Наше бессилие или равнодушие, пока тебя самого не коснется невежество и леность мысли.
...Они и на жертв-то не были похожи — сильные, веселые, переполненные творческими замыслами. Тарковский, Шукшин, Высоцкий... Да много их ушло, к несчастью.
В фильме «Зеркало», играя оставленную героем жену, я говорю: «Ты почему-то уверен, что одно существование рядом с тобой — счастье!».
Да, Андрей, счастье...
Счастье даже думать о тебе сейчас...
«Рита, ты меня любишь?» — «Андрей Арсеньевич, я Вас обожаю...»
Маргарита Терехова. С Андреем Тарковским — В кн. О Тарковском. В двух книгах — М. Дедалус. 2002.