Одна из самых интересных для меня лично работ, связанных с большими воспоминаниями, — участие в советско-итальянской картине под названием «Красная палатка». Фильм об экспедиции Нобиле в двадцать третьем году. ‹…›

Мне там была предложена роль чеха: единственный иностранец в этой экспедиции был чех — профессор в то время, а в настоящее — академик Бигвонек. Он живет и ныне в Праге. Я с ним переписывался. Кстати говоря, было очень интересно переписываться с человеком, которого ты изображаешь.

Фильм этот решено было сделать так называемым «копродакшен» — абсолютно полное совместное участие. Два директора — итальянский и советский, два оператора — итальянский и советский, рубли и лиры, и команда артистов. ‹…›

Снималась в нашей картине также небезызвестная девушка Клаудия Кардинале, у нас ее в группе звали просто Клашка — так, по-простому, по-домашнему. И ряд других иностранных артистов. Ну, и с нашей стороны были представлены Донатас Банионис, Никита Михалков, Отар Коберидзе, Юра Соломин — «Адьютант его превосходительства», Боря Хмельницкий - с «Таганки», Гай, Эдик Марцевич и я.

Мы все собрались на льду Финского залива, в доме отдыха кинематографистов «Репино», чтобы начать большую двухгодичную работу над этим кинобоевиком. ‹…›

И вдруг советских артистов постигает невиданное сообщение о том, что весь фильм будет сниматься на английском языке. Это не вызвало никакой бодрости у наших артистов, потому что многие из них ‹…› не знали английского языка ‹…›.

Надо сказать, что за время съемок этой кинокартины, как это часто бывает, истрачено гораздо больше денег, чем на саму экспедицию Нобиле.

Одной из прекраснейших была поездка на Землю Франца-Иосифа. Наняты (зафрахтованы, говоря по-морскому) два корабля: дизель-электроход «Обь» — ветеран арктических экспедиций, и ледокол «Сибиряков», который играл роль ледокола «Красин» ‹…›. И эти два корабля отправились вместе с артистами, со всем киноскарбом на Землю Франца-Иосифа. ‹…›

И вот однажды у острова Джонсона мы были прижаты большим ледяным полем: ни «Сибиряков», ни мы не могли никаким образом двигаться, несмотря на жуткие усилия, приложенные машинными отделениями. А надо сказать, что у господ артистов начинался в то время театральный сезон. У нас на борту был такой Григорий Иваныч Гай, прекрасный актер из Ленинграда, из товстоноговского театра. Он, когда еще взошел на борт «Оби» в Мурманске, сказал Калатозову: «Михал Константиныч, у меня второго сентября спектакль „Мещане“, и если я не явлюсь, меня Товстоногов уволит». На что Калатозов ему ответил: «Грыша, о чем ты гаварышь, 15 числа мы отправим тебя, еще в Сочи отдохнешь перед сезоном». И вот как раз второго сентября мы сидим у острова Джонсона, в так называемом «музыкальном салоне». Название очень высокое, но на самом деле — небольшая комнатушечка. И динамик над головой висит, идет трансляция «Последних известий» из Москвы, и диктор так очень мягко говорит: «Сегодня спектаклем „Мещане“ открылся сезон...» И Гриша Гай заплакал, встал и громко сказал: «Остановите пароход, я сойду!!»

Это очень грустная шутка, потому что мы и так стояли. Шли разговоры, что обколоть нас некому, и что мы здесь простоим до декабря. Настроение было очень печальное у всех, по этому поводу происходили различные творческие, я бы сказал, исключительно-сильно-творческие встречи. После одной из таких встреч, в районе пяти часов утра, я поднялся наверх покурить на свежем воздухе. Туман, очень светло — и вдруг смотрю, прямо подо мной стоит полуторагодовалый, килограмм на пятьсот, медведь, и смотрит на меня, а я смотрю на него. Вижу: трап у нас лежит на льду. Думаю, не дай бог, скотина, залезет на корабль, неприятности будут. Я, значит, пошел «подбирать» этот трап, поднял его на метр и быстро-быстро побежал вниз и ребятам говорю: «Медведь». Кто мог стоять на ногах, те побежали на верхнюю палубу и стали с этим медведем всячески забавляться. Кто там ему носики показывает, бутылку чешского пива на веревке спустили. Выбежал на эти крики и артист Никита Михалков, он у нас тоже снимался, играл роль пилота Чухновского. Мы стояли у кормы, с этим медведем беседовали, и вдруг видим, что Никита спускается вниз по трапу, неся в руках открытую банку сгущенного молока. А медведь стоял к нему, как говорится, спиной. Никита прошел метров двадцать и поставил банку на лед. В это время медведь оглянулся. И, конечно, неравенство было большое, потому что медведь ведь гораздо трезвее, чем Михалков. Медведь совершил первый̆ прыжок, около девяти метров. Ну, Никита тут, как спортсмен-разрядник, бросился быстрее собственного визга на трап, медведь — тоже, но когти у него соскользнули.
Так мы чуть было не потеряли своего верного товарища... ‹…›

И вот не будь после этого суеверным, если в последний съемочный день снимается финальный кадр картины — 13-го числа, в понедельник. Мы все спускаемся на лед. На льду такую сцену нужно снять: зимовщики почти умирают, лежат и вдруг видят — на горизонте — идет советский ледокол «Красин». Все хорошо. Быстрый дрейф, льдины трутся друг о друга, картина внушительная. И тут происходит раскол льдины — впечатление довольно любопытное. Звук — как будто разрывают старое полотно, даже не полотно, а холст, на котором нарисованы в двадцать первом году два лебедя на фоне замка под луной. Довольно резкий звук. Причем раскол происходит под Юрой Соломиным, который в это время спит. Он спит на медвежьей шкуре после очередной «творческой встречи», и когда у него ноги свесились в пропасть, то он, не проснувшись, как собака их просто подтянул к себе и продолжал спать. Это был единственный человек, который не обратил внимания на происшествие.

Но смешное еще заключалось в том, что, когда происходит раскол, каждый осколок приобретает свой центр тяжести, и очень часто при этом льдины переворачиваются. Ну, к счастью, с нами рядом стояли два корабля, на которых тут же сыграли шлюпочную тревогу. И буквально через семьдесят минут первая шлюпка, с божьей помощью, была спущена. Причем, я служил в рядах Советской армии, вообще прошел большую школу жизни, но таких выражений, которые употреблялись при спуске шлюпок, не слы­шал отродясь.

Мы все перебрались на борт нашего корабля и поклялись больше никогда не спускаться на лед, но, конечно, не сдержали этого обещания, потому что уходило время, нам нужно было уплывать, а в тот же день мы должны были снять один план. Была на льду сделана декорация несколько дней назад, но она отдрейфовала от нас мили на три. Нас на вертолете перекинули на эту декорацию, а потом вертолет полетел за операторами. И когда мы на этой декорации остались, пришел большой снежный заряд, началась метель, и мы остались одни в тех условиях, в которых жили нобилевцы настоящие. Сначала стали шутить, по­ говорили про то да се. Потом стали скучать. Час прошел. Снег валит. Мы неизвестно куда плывем. Корабля нашего не видно. Никого нет. Юра Соломин разыскал ириску в кармане своего костюма, но потом все стали глядеть на меня и намеки делать, что в английском флоте, дескать, съедают самого толстого первым... В общем, так веселились мы четыре часа на этой льдине, потом чуть развиднелось, прилетел вертолет, забрал нас. Ничего не сняли.

Визбор Т. «Здравствуй, здравствуй я вернулся!..». М.: ГКЦМ В.С. Высоцкого, 1996.