Дюран Ж.-М. Le Progr и s. 1999. 13 янв.: Готическое произведение о сталинской России… Непонятное, но завораживающее… По сути — это вихрь причудливых картинок, целая галерея невероятных портретов, достойных северного Феллини.

Есть что-то и от братьев Маркс в этом сумрачном готическом повествовании, которое требует от зрителя полной отдачи под страхом дальнейшего пребывания в полном неведении…

L’Echo du centre. 1999. 14 янв.: ‹…› «Хрусталев, машину!», новый фильм, снятый Алексеем Германом, предлагает богатейшую поэтическую фреску сталинской эпохи, которую режиссер трактует как вневременной портрет России — от царской до современной.

Автор картин «Проверка на дорогах» и «Мой друг Иван Лапшин» показывает жизнь привилегированной семьи генерала медицинской службы в начале 50-х годов, которую визит иностранного журналиста и знаменитое «дело врачей» повергают в ад ГУЛАГа. ‹…›

Сын известного советского писателя, Герман снимал на протяжении всей первой части картины свое собственное детство: бесконечный круговорот праздников, скандалов, криков, шумов, звуков… Хотя семья Германа и не пострадала от сталинских репрессий, он все равно всегда, по его собственному признанию, испытывал «болезненный интерес к этому периоду».

Les Inrockuptibles. 1999. 6 янв.: Картина-монстр, выбивающаяся из размеров, форм, выламывающаяся из колеи. Такой может быть только сама Россия. Тот, кто читал русскую литературу, не будет полностью подавлен крайней степенью безумия и деструктивности, которые царят в каждом плане и пропитывают каждое мгновение фильма. История непостижима, да это и не важно. «Хрусталев, машину!» — фильм, исчерпывающий и изнуряющий, умудряющийся представить несколько веков истории матери России, которая клокочет в жилах ее сыновей и дочерей. Камера Германа неутомимо выхватывает отдельные судьбы, запечатлевает на черно-белой пленке трагическую оргию страны. Фильм в духе Феллини и Достоевского, «Хрусталев» — произведение полифоническое…

Ф. Т. La  Vie. 1999. 14 янв.: Этот фильм — черный алмаз. Сверкающий и непроницаемый. Отталкиваясь от «дела врачей», очередного — какого по счету? — параноидального бреда умирающего Сталина, Алексей Герман создает барочный кошмар, ведущий нас через ночную Москву, от настоящего капернаума старой квартиры до интерьеров военного госпиталя в духе Кафки. На просмотрах Каннского фестиваля картина была встречена стуком освобождающихся кресел — публика уходила. Что это — непонимание шедевра или санкция против блестящей, но раздражающей режиссуры?

Лероф Ж. Liberation. 1999. 13 янв.: ‹…› …«Хрусталев, машину!» — киношедевр по тем же самым причинам, по которым мы не смогли признать это раньше — в Канне. Именно потому что он «гладит» все наши ожидания против шерсти, потому что он погружает в состояние оторопи.

…«Хрусталев» — река, то и дело выходящая из берегов, которые ей пытаются очертить. В итоге наводнение оказывается тотальным, а счастье погрузиться с головой — бесконечным. ‹…›

В конце века Алексей Герман увидел и показал сон — сон, который осознает себя сном и оказывается не чем иным, как самоопределением кошмара.

Дюфрэн Ж -П. L’Express. 1999. 14 янв.: Черно-белый конец света, вытканный крупно-зернисто, высвеченный светотенью, с движущимися, вибрирующими, шумящими, пьющими чай — или коньяк, а коньяка много — персонажами, которые превращают жизнь в драматургию. «Хрусталев» — это Эйзенштейн и Кафка со сверхдозой Достоевского. Красиво. Красиво до слез. Абсолютный шедевр, если бы в течение первого часа было понятно, что есть что и кто есть кто.

…Берия кличет своего шофера: «Хрусталев, машину!», как если бы кто-то крикнул: «После нас хоть потоп». Это и есть потоп. Сцены-галлюцинации… Потрясающие картинки ада. Абсолютная гениальность изображения. Гениальность отстраненного взгляда. Гениальность, которая может очистить время, когда ужас прошел. Гениальность отчаяния… Больше двух тысяч зрителей не наберет. Все в порядке.

Aden. 1999. 13 янв.: Прежде всего, это непонятно. Даже если вы превосходно разбираетесь в советской истории, знаете о Берии и «деле врачей», вам потребуется определенная смелость для того, чтобы не запутаться в меандрах повествования. Но для Германа, одного из величайших русских режиссеров современности, дело не в этом. Он рассказывает не историю… Яростным портретом страны в трансе Герман стремится выразить нечто более глубокое, дать метафору «русской души».

Бонно Ф. Cahiers du cinema. 1999. янв.: ‹…› …Комедия власти на домашнем уровне заканчивается в тот момент, когда диктатор испускает последние газы. Перед вонючими останками Сталина — генерал, первый свидетель своего собственного грядущего исчезновения. В этой синхронной кончине двух параллельных систем не нужно усматривать никакого встроенного символизма — это успешное осуществление уникального проекта, такое под силу только фантастическому режиссеру, который смог передать дыхание Большой Истории через неистовую пытливость своих детских воспоминаний. Поставив на карту все, Герман вышел из игры победителем собственных кошмаров.

Мандельбом Ж. Le Monde. 1999. 14 янв.: ‹…› Хаос. Именно это слово характеризует впечатление от выдержанного испытания — просмотра фильма, который так и хочется определить с помощью какой-нибудь естественной метафоры: ураган, циклон, потоп… Однако это произведение на самом деле далеко от естественности. Являясь уже само по себе метафорой, оно в метафорах не нуждается. Фильм принадлежит к разряду таких редчайших кинематографических явлений, которые бросают вызов всем категориям вкуса. Это гран-гиньоль, ибо таков карнавальный итог советской эры, ее последняя гримаса.

…Кажется, что эта картина нечто большее, нежели трагическая буффонада о советском режиме. Она является его точной кинематографической репликой (причем в обоих значениях слова).

…Герман с его гениальностью и манией величия бросил вызов, открыв — балансируя между потоком сознания и точным воссозданием Истории — титанический процесс над одной из самых кровавых политических систем века. Но его главный обвиняемый не столько исторический Сталин, гротескный труп, являющийся в конце фильма, сколько одушевленный в образе его обыкновенной жертвы извечный русский деспот, в данном случае генерал Кленский, симпатичный домашний тиран и патологический образчик главы семьи, соотнесенный с образцом образцов, «отцом всех народов». ‹…›

…За Германом, вне всякого сомнения, осталось последнее слово, но ценой какой горечи! Как много он за это заплатил…

«Гениальность отчаяния». Французская пресса о фильме Алексея Германа «Хрусталев, машину!» // Искусство кино. 2000. № 3.